превыше светлых звезд,

Стихотворенья дух![595] приди от горних мест,

На слабое мое и темное творенье

Пролей твои лучи, искусство, озаренье!

Отверзи, вечность! мне селений тех врата,[596]

Где вся отвержена земная суета,

Где души праведных награду обретают,

Где славу, где венцы тщетою почитают;

Перед усыпанным звездами алтарем,

Где рядом предстоит последний раб с царем;

Где бедный нищету, несчастный скорбь забудет,

Где каждый человек другому равен будет.

Откройся, вечность, мне, да лирою моей

Вниманье привлеку народов и царей.

Завеса поднялась!.. Сияют пред очами

Герои, светлыми увенчанны лучами.

От них кровавая казанская луна

Низвергнута во мрак и славы лишена.

О вы, ликующи теперь в местах небесных,

Во прежних видах мне явитеся телесных!

Еще восточную России древней часть

Заволжских наглых орд[597] обременяла власть;

На наших пленниках гремели там оковы,

Кипели мятежи, росли злодейства новы;

Простерся бледный страх по селам и градам,

Летало зло за злом, беды вослед бедам;

Курений алтари во храмах не имели,

Умолкло пение, лишь бури там шумели;

Без действа в поле плуг под тернами лежал,

И пастырь в темный лес от стада убежал.

Когда светило дня к полуночи взирало,

Стенящу, страждущу Россию обретало.

В ее объятиях рожденная Казань

Из томных рук ее брала позорну дань;

Сей град, российскими врагами соруженный,

На полночь гордою горою возвышенный,

Подняв главу свою, при двух реках стоит,[598]

Отколе на брега шумящей Волги зрит.

Под тению лесов, меж пестрыми цветами

Поставлен Батыем ко северу вратами,

Чрез кои в сердце он России выбегал,

Селенья пустошил и грады пожигал.

С вершины видя гор убийства и пожары,

Где жили древние российские болгары,

Разженны верою к закону своему,

Казань, поверженна в магометанску тьму,

В слезах на синий дым, на заревы взирала

И руки чрез поля в Россию простирала;

Просила помощи и света от князей,

Когда злочестие[599] простерло мраки в ней.

Подвигнуты к странам природным сожаленьем,

Народа своего бедами и томленьем,

На части полночь[600] всю расторгшие князья

Смиряли наглых орд, во бранях кровь лия.

Но как российские Ираклы ни сражались,

Главы у гидры злой всечасно вновь рождались,

И, жалы отрастив в глухих местах свои,

Вползали паки в грудь России те змеи.

Драконова глава лежала сокрушенна,

Но древня злоба в нем была не потушенна;

Под пеплом крылся огнь и часто возгорал,

Во смутны россов дни он силы собирал;

Неукротимых орд воскресла власть попранна

Во время юности второго Иоанна.

Сей деда храброго венчанный славой внук

Едва не выпустил Казань из слабых рук;

Смутился дух его несчастливым походом,

Где он начальствовал в войне прошедшим годом,

Где сам Борей воздвиг противу россов брань,

Крилами мерзлыми от них закрыв Казань;

Он мрачной тучею и бурями увился,

Подобен грозному страшилищу явился,

В глухой степи ревел, в лесу дремучем выл,

Крутился между гор, он рвал, шумел, валил,

И, волжские струи на тучны двигнув бреги,

Подул из хладных уст морозы, вихрь и снеги;

Их пламенная кровь не стала россов греть,

Дабы в наставший год жарчее воскипеть.

В то время юный царь в столицу уклонился,

Где вместо гласа труб забавами пленился.

О ты, на небесах живущий в тишине!

Прости, великий царь, мою отважность мне,

Что утро дней твоих во тьме дерзну представить,

Пресветлый полдень твой громчае буду славить;

Велик, что бурю ты вкруг царства укротил,

Но больше, что страстям душевным воспретил.

Увидев, что Москва, оставив меч, уснула,

Трепещуща луна из облак проглянула;

Храняща ненависть недремлющи глаза

От Волги поднялась как страшная гроза;

Орда, нарушив мир, оковы разрывала

И, злобой движима, мутилась, бунтовала,

И стала воздымать главу и рамена,

Россию утеснить, как в прежни времена.

Сей страшный исполин в российски грады входит,

Убийства, грабежи, насильства производит;

Рукою меч несет, другой звучащу цепь,

Валятся стены вкруг, томится лес и степь.

Уже велением коварныя Сумбеки[601]

В Казани полились российской крови реки;

И, пламенник нося, неукротимо зло

Посады в ярости московские пожгло;

В жилища христиан с кинжалом казнь вступила,

И кровь страдальческа на небо возопила;

Там плач, уныние, сиротствующих стон;

Но их отечество сей вопль вменяло в сон.[602]

Алчба, прикованна корыстей к колеснице,[603]

В российской сеяла страдание столице.

О благе собственном вельможи где рачат,

Там чувства жалости надолго замолчат.

Москва, разимая погибелию внешной,

От скорбей внутренних явилась безутешной.

Сокрылась истина на время от царя;

Лукавство, честь поправ, на собственность воззря,

В лице усердия в чертогах появилось,

Вошло, и день от дня сильняе становилось.

Там лесть представилась в притворной красоте,

Котора во своей природной наготе

Мрачна как ночь, робка, покорна, тороплива,

Пред сильными низка, пред низким горделива,

Лежащая у ног владетелей земных,

Дабы служити им ко преткновенью их.

Сия, природну желчь преобратив во сладость,

В забавы вовлекла неосторожну младость;

Вельможи, выгоде ревнующи своей,

Соединилися, к стыду державы, с ней;

И лесть надежные подпоры получила,

От царского лица невинность отлучила.

Гонима, истина, стрелами клеветы,

Что делала тогда? В пещеры скрылась ты!

Во смутны времена еще вельможи были,

Которы искренно отечество любили;

Соблазны счастия они пренебрегли,

При явной гибели не плакать не могли;

Священным двигнуты и долгом, и законом,

Стенать и сетовать дерзали перед троном;

Пороков торжество, попранну правду зря,

От лести ограждать осмелились царя.

Вельможи в сединах монарха окружают,

Их слезы общую напасть изображают;

Потупленны главы, их взоры, их сердца,

Казалося, туман простерли вкруг венца;

На смутных их челах сияет добродетель,

В которых свой позор прочесть бы мог владетель.

Дух бодрости в тебе, вещают, воздремал!

Но царь, то зная сам, их плачу не внимал.

Уныл престольный град, Москва главу склонила,

Печаль ее лицо, как ночь, приосенила;

Вселилась в сердце грусть и жалоба в уста,

Тоскуют вкруг нее прекрасные места;

Унынье, растрепав власы, по граду ходит,

Потупив очи вниз, в отчаянье приводит,

Биет себя во грудь, реками слезы льет;

На стогнах торжества, в домах отрады нет;

В дубравах стон и плач, печаль в долинах злачных;

Во граде скопища, не слышно песней брачных;

Всё в ризу облеклось тоски и сиротства,

Единый слышен вопль во храмах божества.

Грызомая внутри болезнью всеминутной,

Казалася Москва воде подобна мутной,

Которая, лишась движенья и прохлад,

Тускнеет, портится и зарождает яд.

Народ отчаянный, гонимый, утомленный,

Как будто в Этне огнь внезапно воспаленный,

Лесистые холмы, густые древеса

С поверхности горы бросает в небеса.

Народ возволновал!.. Тогда, при буйстве яром,

От искры наглый бунт[604] великим стал пожаром;

По стогнам разлился, на торжищах горит,

И заревы Москва плачевных следствий зрит.

Противу злых вельмож мятежники восстали,

Которы строгости царевы подгнетали,

Которы душу в нем старались возмущать,

Дабы при буре сей Россию расхищать.

Два князя Глинские смятенья жертвой были,

Единого из них мятежники убили,

Другой пронырствами от них спастись умел

И новой бурею от трона восшумел.

Простерся мщенья мрак над светлым царским домом,

Непримирима власть вооружилась громом,

Разила тех мужей, разила те места,

Где правда отверзать осмелилась уста;

Поборники забав награды получали,

А верные сыны, восплакав, замолчали.

Россия, прежнюю утратив красоту

И видя вкруг себя раздор и пустоту,

Везде уныние, болезнь в груди столицы,

Набегом дерзких орд отторженны границы,

Под сенью роскошей колеблющийся трон,

В чужом владении Двину, Днепр, Волгу, Дон

И приближение встречая вечной ночи, —

Возносит к небесам заплаканные очи,

Возносит рамена к небесному отцу,

Колена преклонив, прибегла ко творцу;

Открыла грудь свою, грудь томну, изъязвленну,

Рукою показав Москву окровавленну,

Другою — вкруг нее слиянно море зла;

Взрыдала, и рещи ни слова не могла.

На радужных зарях превыше звезд седящий,

Во бурях слышимый, в перунах бог гремящий,

Пред коим солнечный подобен тени свет,

В ком движутся миры, кем всё в мирах живет,

Который с небеси на всех равно взирает,

Прощает, милует, покоит и карает,

Царь пламени и вод, — познал России глас;

И, славы чад своих последний видя час,

Дни горести ее в единый миг исчислил;

Он руку помощи простерти к ней помыслил.

Светлее стали вдруг над нею небеса,

Живительная к ней пустилася роса,

Ее печальну грудь и взоры окропила,

Мгновенно томную Россию подкрепила;

Одела полночь вкруг румяная заря,

На землю ангели, в кристальну дверь смотря,

Составили из лир небесну гармонию

И пели благодать, венчающу Россию.

Тогда единому из праведных мужей,

Живущих в лепоте божественных лучей,

Господнему лицу во славе предстоящих

И в лике ангелов хвалу его гласящих,

Всевышний рек: «Гряди к потомку твоему,

Дай видеть свет во тьме, подай совет ему;

В лице отечества явися Иоанну,

Да узрит он в тебе Россию всю попранну!..»

Скорей, чем солнца луч, текущего в эфир,

Летящий средь миров, как веющий зефир,

Небесный муж в страну полночную нисходит,

Блистательну черту по воздуху проводит;

Закрытый облаком, вступает в царский дом,

Где смутным Иоанн лежал объятый сном;

С пришествием его чертоги озарились,

Весь град затрепетал, пороки в мрак сокрылись.

Является царю сия святая тень

Во образе таком, в каком была в той день,

В который, в мире сем оставив зрак телесный,

Взлетела, восстенав, во светлый дом небесный;

Потупленна глава, лежаща на плечах,

Печальное лицо, померклый свет в очах,

Мечом пронзенна грудь, с одежды кровь текуща, —

Трепещущая тень, с молчанием грядуща,

И спящего царя во ужас привела,

Приблизилась к нему и так ему рекла:

«Ты спишь, беспечный царь, покоем услажденный,

Весельем упоен, к победам в свет рожденный;

Венец, отечество, законы позабыл,

Возненавидел труд, забавы возлюбил;

На лоне праздности лежит твоя корона,

Не видно верных слуг; ликует лесть у трона.

Ты зришься тигром быть, лежащим на цветах;

А мы, живущие в превыспренних местах,

Мы в общей гибели участие приемлем,

Рабов твоих слова в селеньях горних внемлем.

«Ты властен всё творить», — тебе вещает лесть;

«Ты раб отечества», — вещают долг и честь;

Но гласа истины ты в гордости не внемлешь,

Ты гонишь искренность, безбожну ложь объемлешь.

Мы, князи сей страны и прадеды твои,

Мы плачем, взор склонив в обители сии,

Для вечных радостей на небо восхищенны,

Тобой и в райских мы селеньях возмущенны;

О россах стонем мы, мы стонем о тебе;

Опомнись! нашу скорбь представь, представь себе;

О царстве, о себе, о славе ты помысли,

И избиенных нас злодеями исчисли».

Отверзлось небо вдруг вздремавшего очам,

И видит Иоанн печальных предков там,

Которы кровию своею увенчались,

Но в прежнем образе очам его являлись:

Батыев меч во грудь Олегову вонзен;

Георгий, брат его, лежит окровавлен;[605]

Несчастный Феогност[606] оковы тяжки носит,

Отмщения ордам за смерть и раны просит;

Склонив главы свои, стонают князи те,

Которы мучимы в их были животе.

Там видится закон, попранный, униженный,

Лиющий токи слез и мраком окруженный;

Погасшим кажется князей российских род;

Вельможи плачущи, в унынии народ;

Там лица бледные в крови изображенны,

Которы в жизни их ордами пораженны;

Он видит сродников и предков зрит своих,

Их муки, их тоску, глубоки раны их.

И тень рекла ему: «Отшед в мученье многом,

Роптая на тебя, сии стоят пред богом;

Последний убиен злодейскою рукой

Твой предок Александр[607], я, бывший князь Тверской,

Пришел с верхов небес от сна тебя восставить,

Твой разум просветить, отечество избавить;

Зри язвы ты мои, в очах тоску и мрак,

Се точный при тебе страны российской зрак!

Зри члены ты мои, кровавы, сокрушенны,

И селы вобрази и грады разрушенны;

Днесь тот же самый меч, которым я ражен,

И тою же рукой России в грудь вонзен,

Лиется кровь ее!.. Омытый кровью сею,

Забыл, что бога ты имеешь судиею;

Вопль каждого раба, страдание и стон,

Взлетев на небеса, текут пред божий трон;

Ты подданным за зло ответствовать не чаешь,

Но господу за их печали отвечаешь.

Вздремавшую в тебе премудрость воскреси,

Отечество, народ, себя от зла спаси;

Будь пастырь, будь герой, тебя твой бог возлюбит;

Потомство поздное хвалы тебе вострубит.

Не мешкай! возгреми! рази! так бог велел…»

Вещал, и далее вещати не хотел.

Чертог небесными лучами озарился,

Во славе Александр в дом божий водворился.

Смущенный Иоанн не зрит его во мгле;

Страх в сердце ощутил, печали на челе;

Мечта сокрылася, виденье отлетело,

Но в царску мысль свой лик глубоко впечатлело

И сна приятного царю не отдает;

С печального одра он смутен восстает,

Кидает грозные ко предстоящим очи.

Как странник во степи среди глубокой ночи,

Послыша вкруг себя шипение змиев,

К убежищу нигде надежды не имев,

Не знает, где ступить и где искать спасенья,

При каждом