правдивой славы,

С блаженством твоея державы

Твое я имя воспою.

1783

Ода

на истребление в России

звания раба

Екатериною Второю,

в 15 день февраля 1786 года[673]

Красуйся, счастлива Россия!

Восторгом радостным пылай;

Встречая времена златые,

Главу цветами увенчай;

В порфиру светлу облекися;

Веселья миром умастися.[674]

Да глас твой в песнях возгремит,

Исполнит радостью вселенну:

Тебе свободу драгоценну

Екатерина днесь дарит.

О дар божественныя длани!

Дар истинных богоцарей!

Достойных вечной сердца дани,

Достойных мира алтарей!

Российские сыны! теките,

Усердья жертвы принесите:

Мы с ними той к стопам падем,

Чья нас десница восставляет,

Оковы с наших рук снимает

И с вый невольничий ярем.

С времен, в забвении лежащих,

Наш род был славен на земли.

Везде с молвой побед гремящих

Российски лавры возросли.

Не там лишь, где восшедша Феба,

Текущего по своду неба

И в понт сходяща виден свет;

Но там, где бог сей не сияет,

Завесы звездной не вскрывает,

Где вечно мрачна ночь живет.

Среди такого блеска славы,

Побед, которым нет числа,

Во узах собственной державы

Россия рабства дни влекла.

Когда чужую цепь терзала,

Сама в веригах унывала

И не рвала своих оков;

Но раболепными руками

Упадших пред ее ногами

Царей брала под свой покров.

Теперь, о радость несказанна!

О день, светляе дня побед!

Царица, небом ниспосланна,

Неволи тяжки узы рвет;

Россия! ты свободна ныне!

Ликуй: вовек в Екатерине

Ты благость бога зреть должна:

Она тебе вновь жизнь дарует

И счастье с вольностью связует

На все грядущи времена.

Обилие рекой польется

И ризу позлатит полей.

Глас громких песней разнесется,

Где раздавался звук цепей.

Девиц и юнош хороводы

Выводят уж вослед свободы

Забавы в рощи за собой;

И старость, игом лет согбенна,

Пред гробом зрится восхищенна,

С свободой встретя век златой.

Развязанными днесь крылами

Орел российский воспарит

Над гордыми его врагами;

С высот их выи поразит;

Обвившись пламенем перуна,

В Эвксине из руки Нептуна

Трезубый жезл исторгнет он;

В дальнейшие врагов пределы

Пошлет молниеносны стрелы

И раздробит сарматский трон.

Лети, пернатых царь! взносися,

Главой касайся небесам;

Над кровом вечности спустися;

Внеси в ее священный храм

Священный лик Екатерины.

Бессмертных дел ее картины

Там изваянны на стенах;

Да узрят веки отдаленны,

Колико времена блаженны

Текут в подвластных ей странах.

А ты, которая свободу,

Как животворный свет, даришь!

Знай, что российскому народу

Ты вечну цепь принять велишь:

Мы прежде власти покорялись;

В плену днесь кротости остались,

И стали пленнее стократ:

Твои щедроты бесконечны,

Сии сердец оковы вечны

И дух свободы покорят.

В потомстве благодарны россы,

Наследники времен златых,

Воздвигнут в честь твою колоссы,

Блестящи славой дел твоих.

В них кроткий образ изваянный,

Рукою правды увенчанный,

Святиться будет в род и род:

И время, кое все сражает,

Бессмертну косу изломает

Об памятник твоих щедрот.

1787

Стихи на перевод «Илиады»

г. Костровым[675]

Седьм знатных городов Европы и Ассии

Стязались; кто из них Омира в свет родил?

Костров их спор решил:

Он днесь в стихах своих России

Отца стихов усыновил.

1787

На смерть Юлии[676]

Уже со тьмою нощи

Простерлась тишина.

Выходит из-за рощи

Печальная луна.

Я лиру томно строю

Петь скорбь, объявшу дух.

Приди грустить со мною,

Луна, печальных друг!

У хладной сей могилы,

Под тенью древ густых,

Услышь мой вопль унылый

И вздохов стон моих.

Здесь Юлии любезной

Прах милый погребен.

Я лить над ним ток слезный

Навеки осужден.

Подобно розе нежной,

Ты, Юлия, цвела;

Ты в жизни сей мятежной

Мне друг, мне все была.

Теперь, тебя теряя,

Осталось жизнь скончать

Иль, скорбью грудь терзая,

Всечасно умирать.

Но песни сей плачевной

Прервать я должен стон:

Слезами омоченной

Немеет лиры звон.

Безмолвною тоскою

Сильняй теснится дух:

Приди ж грустить со мною,

Луна, печальных друг!

1792

Мотылек

Кверху жаворонок вьется;

Над горой летит соко́л;

Выше облаков несется

К солнцу дерзостный орел.

Но летает над землею,

С мягкой травки на цветок,

Нежной пылью золотою

Отягченный мотылек.

Так и мне судьбою вечно

Низкий положен предел.

В урне роковой, конечно,

Жребий мой отяжелел.

Случай как ни потрясает

Урну, все успеха нет;

Как жезлом в ней ни мешает,

Жребий мой на низ падет.

Так и быть; пусть на вершине

Гордые дубы стоят:

Ветры бурные в долине

Низким лозам не вредят.

Если ж рок и тут озлится:

Что осталося? — терпеть!

Боле счастливый боится,

Чем несчастный, умереть.

1796

Ода

на пиитическую лесть

Велик, в позднейши прейдет роды

Любимый музами пиит,

Что чувства, мысль, красу природы

В стихах своих животворит;

Но больший тот, чья звонка лира,

Изобличая злобу мира,

Гремит лишь правдой в слух царей:

Гордыня гласу внять страшится,

И ей прислужна лесть стыдится

Личины гнусныя своей.

Внемлите, свыше вдохновенный

Как царь-пиит[677] к царям зовет:

«Почто ко истине заткненны

Отверзли уши для клевет?

Не соблюдя закона свято,

Мздоимное почто вы злато

Кладете на весы судов?

Почто, средь мира сея брани

И отягчая бремя дани,

Пиете пот и кровь рабов?

Я видел, — в славе нечестивый

Взносился, как ливанский кедр,

Что к небу высит верх кичливый,

До адских вкореняся недр;

Прошел я — и его не стало,

Взыскал — и место то пропало,

Где буйства возвышался рог.

Цари надменны! трепещите;

Что смертны вы, воспомяните:

Противится гордыне бог».

Так царь-пророк земным владыкам

Священнейший их долг твердил

И раболепной лести кликам,

И лжехвалам внимать претил.

Занятий сельских назидатель,

Омира скромный состязатель,

Бессмертный Гезиод[678], царям

Так пел отважны поученья;

И яростью небесна мщенья

Грозил взносящимся главам.

Не столь мечом, как громом лиры,

Алкей тиранов устрашал;

Всевластия потряс кумиры

И жертвою свободы пал.

Скрыжали древнего закона

Резцом священным Аполлона

Начертаны для ахеан.

На лире, музой оструненной,

Солоны песнью вдохновенной

Вдыхали доблести в граждан.

И Флакк[679], изоблича пороки,

Расслабившие сильный Рим,

Пел смело резкие уроки

Соотечественникам своим.

Но, о преврат! — Любимец Феба

Унизил дар бесценный неба,

Хваля распутные сердца;

И в знаменитом сем пиите,

Ползущего в большом синклите,

Мы зрим Октавова льстеца[680]!

О стыд! — и злобу что исправит,

Священный коль язык богов

Коварство, месть, убийцу славит

И человечества врагов?

Кем доблесть воспоется строга,

Могущество и благость бога,

Богоподобные цари,

Коль глас поэзии священной

Торжественно велит вселенной

Воздвигнуть буйству алтари?

Безмездным рвением водимый,

Кто цепь расторг родимых стран;

Отвергши прелесть диядимы[681],

На степень стал простых граждан;

И под убогий кров наследный

Венцы, трофеи скрыл победны,

Хвалой не посрамится ль лир,

Которыми разбой, крамола

Иль хищник царского престола

Преобращается в кумир?

Достойны ль петь они владыку,[682]

Что, сам из мрака лишь исшел,

Вдруг область просветивши дику,

На сферу славных царств возвел;

Как из земли вновь войски ставил;

Как из-под вод, — вдруг флоты плавил

В Белт, в Касп и в льдистые моря;

В ком, новым чудом изумленна,

В герое видела вселенна

Слугу державы и царя?

Бессмертие дарует слава

И к подвигам благим стремит:

Но лесть в устах ее отрава,

Что доблесть в семенах мертвит:

Возмогут ли на труд великий

Хвалебные подвигнуть клики,

Лавровый нас польстить венок,

Когда весь мир тому свидетель,

Что им, равно как добродетель,

Приосеняется порок?

Да гнев небес запечатлеет

Те ядом дышащи уста,

Которые отверзть посмеет

Коварна лесть иль подла мзда!

Да громом раздробится лира,

Что в честь кичащегось кумира

Хвалебны гимны возгремит!

И да познают все владыки,

Что те лишь их дела велики,

Хвале которых правда щит!

1815

На кончину

Гавриила Романовича

Державина

Державин умер!.. слух идет, —

И все молве сей доверяют,

Но здесь и тени правды нет:

Бессмертные не умирают!

1816

Батюшкову

Скажи мне, Батюшков любезный!

Дай дружбе искренний ответ:

Зачем нельстивый и полезный

Ты пренебрег ее совет[683]?

Зачем великолепно Тасса

Решился вновь похоронить,

Когда, средь русского Парнаса,

Его ты мог бы воскресить?

На то ль он краски бесподобны

И кисть свою тебе вручил,

Чтоб в память ты его надгробный

Лишь кипарис изобразил[684]?

Нет, нет, — признательнейшей дани

Он ждал за дар свой: он хотел,

Чтоб прелести, любовь и брани

На лире ты его воспел.

Ты пел уж их; и, восхищенный,

С вершин Парнаса Тасс внимал,

Когда, самим им вдохновенный,

Его ты песни повторял;

Когда на славном невском бреге

Гремел его струнами ты

И в хладном севере на снеге

Растил сорентские цветы.

Но ты замолк; и тщетно гласа

Знакомого бессмертный ждет;

И тщетно ждем мы: лира Тасса

И звука уж не издает.

Почто ж замолк ты? Дружбы пени

Прими без ропота, мой друг!

Почто, предавшись томной лени,

Паривший усыпил ты дух?

Проснись: ударь по сладкогласным

Струнам, — и, славных дел певец,

С Торкватовым венцом прекрасным

Прекрасный свой сплетешь венец.

1817

Обуховка[685]

(Гораций, кн. II, ода XVIII)

Non ebur, neque aureum

Mea renidet in domo lacunar.[686]

В миру с соседами, с родными,

В согласьи с совестью моей,

В любви с любезною семьей

Я здесь отрадами одними

Теченье мерю тихих дней.

Приютный дом мой под соломой,

По мне, — ни низок, ни высок;

Для дружбы есть в нем уголок;

А к двери, знатным незнакомой,

Забыла лень прибить замок.

Горой от севера закрытый,

На злачном холме он стоит

И в рощи, в дальный луг глядит;

А Псел[687], пред ним змеей извитый,

Стремясь на мельницы, шумит.

Вблизи, любимый сын природы,

Обширный многосенный лес

Различных купами древес,

Приятной не тесня свободы,

Со всех сторон его обнес.

Пред ним, в прогалине укромной,

Искусство, чтоб польстить очам,

Пологость дав крутым буграм,

Воздвигнуло на горке скромной

Умеренности скромный храм.[688]

Умеренность, о друг небесный,

Будь вечно спутницей моей!

Ты к счастию ведешь людей;

Но твой алтарь, не всем известный,

Сокрыт от черни богачей.

Ты с юных дней меня учила

Честей и злата не искать;

Без крыльев — кверху не летать,

И в светлом червячке — светила

На диво миру не казать.

С тобой, милейшим мне на свете,

Моим уделом дорожу;

С тобой, куда ни погляжу,

Везде и в каждом здесь предмете

Я нову прелесть нахожу.

Сойду ль с горы — древес густою

Покрытый тенью теремок

Сквозь наклоненный в свод лесок

Усталого зовет к покою

И смотрится в кристальный ток.

Тут вечно царствует прохлада

И освежает чувства, ум;

А тихий, безумолкный шум

Стремительного водопада

Наводит сон средь сладких дум.

Там двадцать вдруг колес вертятся;

За кругом поспешает круг;

Алмазы от блестящих дуг,

Опалы, яхонты дождятся;

Под ними клубом бьет жемчуг.

Так призрак счастья движет страсти;

Кружится ими целый свет;

Догадлив, кто от них уйдет:

Они все давят, рвут на части,

Что им под жернов попадет.

Пойдем, пока не вечереет,

На ближний остров отдохнуть;

К нему ведет покрытый путь,

Куда и солнца луч не смеет

Сквозь темны листья проскользнуть.

Там сяду я под берест мшистый,

Опершись на дебелый пень.

Увы! не долго в жаркий день,

Здесь будет верх его ветвистый

Мне стлать гостеприимну тень.

Уж он склонил чело на воду,

Подмывши брега крутизну;

Уж смотрит в мрачну глубину

И скоро, в бурну непогоду,

Вверх корнем ринется ко дну.

Так в мире времени струями

Все рушится средь вечной при;

Так пали древни алтари;

Так, с их престольными столпами,

И царства пали и цари.

Но скорбну чтоб рассеять думу,

Отлогою стезей пойдем

На окруженный лесом холм,

Где отражает тень угрюму

С зенита ярким Феб лучом.

Я вижу скромную равнину

С оградой пурпурных кустов:

Там Флора, нежна мать лугов,

Рассыпала свою корзину,

Душистых полную цветов.

Там дале, в области Помоны,

Плоды деревья тяготят;

За ними Вакхов вертоград,

Где, сока нектарного полны,

Янтарны гроздия блестят.

Но можно ль все красы картинны,

Всю прелесть их изобразить?

Там дальность с небокругом слить,

Стадами тут устлав долины,

Златою жатвой опушить?

Нет, нет; оставим труд напрасный.

Уж солнце скрылось за горой;

Уж над эфирной синевой

Меж туч сверкают звезды ясны

И зыблются в реке волной.

Пора к семейству возвратиться,

Под мой беседочный намет[689],

Где, зря оно померкший свет,

Уж скукой начало томиться

И моего возврата ждет.

Всхожу на холм; луна златая

На легком облаке всплыла

И, верх текущего стекла,

По голубым зыбям мелькая,

Блестящий столп свой провела.

О как сие мне место мило,

Когда, во всей красе своей,

Приходит спутница ночей

Сливать с мечтой души унылой

Воспоминанье светлых дней!

Вдали зрю смесь полянок чистых

И рощ, покрывших гор хребты;

Пред мною нежных роз кусты,

А под навесом древ ветвистых,

Как мрамор, белые кресты.

Благоговенье! — молчалива,

Витийственна предметов речь

Гласит: «Ты зришь твоих предтеч;

Священна се господня нива:

Ты должен сам на ней возлечь».

Так; здесь и прах отца почтенный,

И прах семи моих детей

Сырою я покрыл землей;

Близ них дерновый круг зеленый —

Знак вечной храмины моей.

Мир вам, друзья! — Ваш друг унылый

Свиданья с вами скоро ждет;

Уж скоро!.. Кто сюда придет,

Над свежей, скромною могилой

В чертах сих жизнь мою прочтет:

«Капнист сей глыбою покрылся;

Друг муз, друг родины он был;

Отраду в том лишь находил,

Что ей, как мог, служа, трудился,

И только здесь он опочил».

1818

А. РАДИЩЕВ

Вольность[690]

Ода

1

О дар небес благословенный,

Источник всех великих дел,

О вольность, вольность, дар бесценный!

Позволь, чтоб раб тебя воспел.

Исполни сердце твоим жаром,

В нем сильных мышц твоих ударом

Во свет рабства тьму претвори.

Да Брут[691] и Телль[692] еще проснутся,

Седяй во власти[693] да смятутся

От гласа твоего цари.

2

Я в свет исшел, и ты со мною;

На мышцах нет моих заклеп;

Свободною могу рукою

Прияти данный в пищу хлеб.

Стопы несу,