чело.

Брови черными дугами

Кистью смелою накинь,

Не расставь их и не сблизи,

Но так точно, как у ней,

Нечувствительно окончи.

Напиши ее глаза,

Чтобы пламенем блистали,

Чтобы их лазурный цвет

Представлял Паллады взоры;

Но чтоб тут же в них сверкал

Страстно-влажный взгляд Венеры.

Нос и щеки напиши

С розами млеком смешанным;

И приветствием уста

Страстный поцелуй зовущи.

Чтоб ее прекрасну грудь

И двойчатый подбородок

Облетал харит собор.

Так ты ризой пурпурóвой

Стройный стан ее одень,

Чтоб и те красы сквозили…

Полно… Вижу я ее;

Скоро, образ, ты промолвишь!

1794

Ода LV. О любовниках

На бедре, прижженном сталью,

Знаю лошадь по тавру;

А парфянина по шапке.

Я ж влюбленного тотчас

По сердечной легкой метке

И на взгляд могу узнать.

1794

М. МУРАВЬЕВ

Избрание стихотворца

Природа склонности различные вселяя,

Одну имеет цель, один в виду успех:

По своенравию таланты разделяя,

Путями разными ведет ко счастью всех.

Глас трубный одному на бранном поле сроден,

Победы шумной клик и побежденных стон;

Другому сельский кров и плуг косой угоден,

И на брегу ручья невозмущенный сон.

Я, блеском обольщен прославившихся россов,

На лире пробуждать хвалебный глас учусь

И за кормой твоей, отважный Ломоносов,

Как малая ладья, в свирепый понт несусь.

Первая половина 1770-х годов

Ночь

К приятной тишине влечется мысль моя;

Медлительней текут мгновенья бытия.

Умолкли голоса; земля покрыта тьмою,

И все ко сладкому склонилося покою.

Прохлада на луга спокойные сошла!

Туманов ручеек шумящий облекла

И с тихим веяньем от усыпленной рощи

Помчались в хижины за колесницей нощи.

Как освежило нам ее дыханье кровь!

Уединение, молчанье и любовь

Владычество своим объяли тихи сени,

И помавают им согласны с ними тени.

Воображение, полет свой отложив,

Мечтает тихость сцен, со зноем опочив.

Так солнце, утомясь, пред западом блистает,

Пускает кроткий луч и блеск свой отметает.

Ах! чтоб вечерних зреть пришествие теней,

Что может лучше быть обширности полей?

Приятно мне уйти из кровов позлащенных,

В пространство тихое лесов невозмущенных,

Оставив пышный град, где честолюбье бдит,

Где скользок счастья путь, где ров цветами скрыт.

Здесь буду странствовать в кустарниках цветущих

И слушать соловьев, в полночный час поющих;

Или́ облокочусь на мшистый камень сей,

Что частью в землю врос и частию над ней.

Мне сей цветущий дерн свое представит ложе.

Журчанье ручейка, бесперестанно то же,

Однообразием своим приманит сон.

Стопами тихими ко мне приидет он

И распрострет свои над утомленным крилы,

Живитель естества, лиющий в чувства силы.

Не сходят ли уже с сих тонких облаков

Обманчивы мечты, толпы веселых снов,

Сопутники любви, невинности подруги?

Уже смыкаются зениц усталых круги.

Носися с плавностью, стыдливая луна;

Я преселяюся в туманну область сна.

Уже язык тяжел и косен становится.

Еще кидаю взор — и все бежит и тьмится.

1776, 1785 (?)

Богине Невы

Протекай спокойно, плавно,

Горделивая Нева,

Государей зданье славно[730]

И тенисты острова!

Ты с морями сочетаешь

Бурны росски озера́

И с почтеньем обтекаешь

Прах Великого Петра.[731]

В недре моря Средиземна

Нимфы славятся твои:

До Пароса и до Лемна[732]

Их промчалися струи.

Реки гречески стыдятся,

Вспоминая жребий свой,

Что теперь на них глядятся

Бостанжи с Кизляр-агой;[733]

Между тем как резвых граций

Повторяешь образ ты,

Повергая дани наций

Пред стопами Красоты.

От Тамизы[734] и от Тага[735]

Стая мчится кораблей,

И твоя им сродна влага

Расстилается под ней.

Я люблю твои купальни,

Где на Хлоиных красах

Одеянье скромной спальни

И амуры на часах.

Полон вечер твой прохлады

Берег движется толпой,

Как волшебной серенады,

Слух наносится волной.

Ты велишь сойти туманам:

Зыби кроет тонка тьма,

И любовничьим обманам

Благосклонствуешь сама.

В час, как смертных препроводишь,

Утомленных счастьем их,

Тонким паром ты восходишь

На поверхность вод своих.

Быстрой бегом колесницы

Ты не давишь гладких вод,

И сирены вкруг царицы

Поспешают в хоровод.

Въявь богиню благосклонну

Зрит восторженный пиит,

Что проводит ночь бессонну,

Опершися на гранит.

1794

К Музе

Сокрылися навек мои прекрасны дни;

За ними скрылися и смехи, и забавы,

И нежные мечты, и обещанья славы, ―

Ты, Муза скромная, урон их замени.

Вернее их в своих щедротах,

Отдай мне суеты ребячества; доставь

Еще мне счастье зреть старинны басни въявь

И воздыхать еще о нимфах и эротах.

Кому ты в юности сопутницей была,

Того и в охлажденны леты,

Когда суровый ум дает свои советы,

Ты манием зовешь волшебного жезла

В страны роскошны и прелестны,

Страны, одной тебе известны,

Послушные тебе где льются ручейки,

Где сладостной твоей улыбкой

Яснеют небеса, где веют ветерки

И вьется виноград с своей лозою гибкой.

Но где равно, когда нахмуришь бровь,

Во основаниях колеблется природа,

И меркнет свет, и стынет кровь,

И потрясаются столпы небесна свода.

О, милые мечты, которых суета

Имеет более цены и наслажденья,

Чем радости скупых, честолюбивых бденья

И света шумного весь блеск и пустота!

Любимцам, Муза, ты Елизий сотворяешь

И щедро сыплешь вкруг сокровища весны!

Куда не прилетишь, там счастье водворяешь

И украшаешь все страны.

Покинув берега Ионии роскошной,

От сени тайныя, где твой Гораций пел,[736]

Ты посещаешь днесь край западный, полнощный,

И новый для харит Темпей[737] уж там расцвел,

Где дики племена вели кровавы ссоры.

Приступна всем равно и смертным и странам,

Ты усмирять спешишь свирепые раздоры

И благосклонствуешь враждебным берегам.

Делясь меж Галлии[738] и между Албиона[739],

Внушаешь Валлеру[740] и Лафонтену ты

Неподражаемы черты,

Которым нет ни правил, ни закона.

Влагаешь чувство красоты

И в резвое дитя мечты

На берегах Авона,[741]

И в гордого певца[742],

Который убежал из хижины отца,

От влажных берегов архангельского града,

Чтоб всюду следовать, дщерь неба, за тобой

И лиру соглашать с военною трубой.

Тобою внушена бессмертна «Россиада»;

Тобою «Душенька». Ты с бардом у Невы[743]

Приносишь смертному дар истин вдохновенных

Иль водишь сладостно в окрестностях Москвы

За бедной Лизою всех чувством одаренных.[744]

И мне с младенчества ты феею была,

Но, благосклоннее сначала,

Ты утро дней моих прилежней посещала.

Почто ж печальная распространилась мгла

И ясный полдень мой своей покрыла тенью?

Иль лавров по следам твоим не соберу

И в песнях не прейду к другому поколенью?

Или я весь умру?

1790-е годы

Ю. НЕЛЕДИНСКИЙ-МЕЛЕЦКИЙ

ПЕСНИ

«Ты велишь мне равнодушным…»

Ты велишь мне равнодушным

Быть, прекрасная, к себе.

Если хочешь зреть послушным,

Дай другое сердце мне.

Дай мне сердце, чтоб умело,

Знав тебя, свободным быть;

Дай такое, чтоб хотело

Не одной тобою жить.

То, в котором обитает

Несравненный образ твой,

Сердце, что тобой страдает,

То и движется тобой.

В нем уж чувства нет иного,

Ни другой в нем жизни нет.

Ты во тьме мученья злого

Жизнь, отрада мне и свет.

Верность я ль к тебе нарушу?

Вздох мой первый ты взяла!

И что я имею душу,

Ты мне чувствовать дала.

Ты мне душу, ты вложила;

Твой же дар несу тебе.

Но ты жертвы запретила:

Не дозволю их себе.

Лишь не мучь, повелевая,

Чтоб твоим престал я быть!

Чем, в безмолвии страдая,

Чем тебя мне оскорбить?

Разве чтишь за преступленье

Взор небесный твой узреть,

Им повергнуться в смущенье

И без помощи… терпеть!

1792

«Выйду я на реченьку…»

Выйду я на реченьку,

Погляжу на быструю —

Унеси мое ты горе,

Быстра реченька, с собой!

Нет, унесть с собой не можешь

Лютой горести моей;

Разве грусть мою умножишь,

Разве пищу дашь ты ей.

За струей струя катится

По склоненью твоему;

Мысль за мыслью так стремится

Всё к предмету одному.

Ноет сердце, изнывает,

Страсть мучительну тая.

Кем страдаю, тот не знает,

Терпит что́ душа моя.

Чем же злую грусть рассею,

Сердце успокою чем?

Не хочу и не умею

В сердце быть властна моем.

Милый мой им обладает,

Взгляд его — мой весь закон.

Томный дух пусть век страдает,

Лишь бы мил всегда был он.

Лучше век в тоске пребуду,

Чем его мне позабыть.

Ах! коль милого забуду,

Кем же стану, кем же жить?

Каждое души движенье —

Жертва другу моему.

Сердца каждое биенье

Посвящаю я ему.

Ты, кого не называю,

А в душе всегда ношу!

Ты, кем вижу, кем внимаю,

Кем я мышлю — кем дышу!

Не почувствуй ты досады,

Как дойдет мой стон к тебе.

Я за страсть не жду награды,

Злой покорствуя судьбе.

Если ж то найдешь возможным,

Силу чувств моих измерь,

Словом ласковым, хоть ложным,

Ад души моей умерь.

1795

«Ох! тошно мне…»

На голос: «Девчина моя»

Ох! тошно мне

На чужой стороне;

Все постыло,

Все уныло:

Друга милого нет.

Милого нет,

Не глядела б на свет;

Что, бывало,

Утешало,

О том пла́чу теперь.

В ближнем леску

Лишь питаю тоску,

Все кусточки,

Все листочки

Там о милом твердят.

Будто со мной

Там сидит милый мой,

Забываюсь;

Откликаюсь

Часто на голос свой.

Милого нет!

Ах, пойду за ним вслед:

Где б ни крылся,

Ни таился,

Сердце скажет мне путь.

Ох! тошно мне

На чужой стороне!

Слезы льются,

Не уймутся:

В них отрада моя.

1796

«Свидетели тоски моей…»

Свидетели тоски моей,

Леса, безмолвью посвященны!

Утехами прошедших дней

В глазах моих вы украшенны.

Поныне счастливой мечтой

Всегда средь вас я наслаждаюсь

И чувством радостным питаюсь,

Анюту мысля зреть с тобой!

Нет места в темных сих лесах,

Где б не мечтался зрак мне милой —

Всечасно он в моих глазах,

Всегда живет в душе унылой.

От места к месту я спешу,

Где быть любезной вображаю,

Ее отвсюду ожидаю,

У твари всей ее прошу.

Что вправду милой нет со мной,

Поверить сам себе не смею, —

Вот там она… вот за горой…

По этой тропке встречусь с нею…

Ищу вкруг каждого куста,

Где с милой мы бывали прежде;

Внимаю в смутной я надежде

И шуму каждого листа.

Журчащие вокруг ручьи!

Всего мне боле в вас отрады;

Анюта прелести свои

Вверяла вам, ища прохлады.

В полдневны летние часы,

Как птички при кустах таятся.

Струи, бывало, к ней теснятся,

Спеша ласкать ее красы.

Лишенному утех прямых,

Отрада мне в их вображеньи,

Для чувствий пламенных моих

Во всем я вижу наслажденьи.

Как после солнца теплоту

Хранит земля средь знойна лета,

Огнем так милых глаз нагрета,

Душа хранит об них мечту.

О время! быстротой своей

Яви услугу мне полезну!

Скорее достигай тех дней,

В которы мне узреть любезну!

На медленность твою впервой

Ты жалобы мои внимаешь…

Но, время! ты того не знаешь,

Что нет души моей со мной.

1790-е годы

И. КРЫЛОВ

БАСНИ

Стыдливый игрок

Случилось некогда мне быть в шумливом мире;

Сказать ясней, мне быть случилося в трактире;

Хотя немного там увидеть льзя добра,

Однако ж тут велась изрядная игра.

Из всех других поудалее

Один был рослый молодец,

Беспутства был он образец

И карты ставил он и гнул смелее;

И вдруг

Спустил все деньги с рук.

Спустил, а на кредит никто ему не верит,

Хоть, кажется, в божбе Герой не лицемерит.

Озлился мой болван

И карту с транспортом поставил на кафтан.[745]

Гляжу чрез час: Герой остался мой в камзоле,

Как пень на чистом поле;

Тогда к нему пришел

От батюшки посол

И говорит: «Отец совсем твой умирает,

С тобой проститься он желает

И приказал к себе просить».

«Скажи ему, ― сказал мой фаля, ―

Что здесь бубновая сразила меня краля;

Так он ко мне сам может быть.

Ему сюда придти нимало не обидно;

А мне по улице идти без сапогов,

Без платья, шляпы и чулков,

Ужасно стыдно».

1788

Судьба игроков

Вчерась приятеля в карете видел я;

Бедняк — приятель мой, я очень удивился,

Чем столько он разжился?

А он поведал мне всю правду, не тая,

Что картами себе именье он доставил

И выше всех наук игру картежну ставил.

Сегодня же пешком попался мне мой друг.

«Конечно», ― я сказал, ― спустил уж всё ты с рук?»

А он, как филосо́ф, гласил в своем ответе:

«Ты знаешь, колесом вертится все на свете».

1788

Павлин и соловей

Невежда в физике, а в музыке знаток,

Услышал соловья, поющего на ветке,

И хочется ему иметь такого в клетке.

Приехав в городок,

Он говорит: «Хотя я птицы той не знаю

И не видал,

Которой пением я мысли восхищал,

Которую иметь я столь желаю,

Но в птичьем здесь ряду,

Конечно, много птиц найду».

Наполнясь мыслию такою,

Чтоб выбрать птиц на взгляд,

Пришел боярин мой во птичий ряд

С набитым кошельком, с пустою головою.

Павлина видит он и видит соловья

И говорит купцу: «Не ошибаюсь я,

Вот мной желанная прелестная певица!

Нарядной бывши толь, нельзя ей худо петь;

Купец, мой друг! скажи, что стоит эта птица?»

Купец ему в ответ:

«От птицы сей,