страшных песнях

Описывает нам бунт, гибель Сатаны;

Он душу веселит, когда поет Адама,

Живущего в раю; но, голос ниспустив,

Вдруг слезы из очей ручьями извлекает,

Когда поет его, подпадшего греху.

О Йонг[782], несчастных друг, несчастных утешитель!

Ты ба́льзам в сердце льешь, сушишь источник слез,

И, с смертию дружа, дружишь ты нас и с жизнью!

Природу возлюбив, природу рассмотрев

И вникнув в круг времен, в тончайшие их тени,

Нам Томсон[783] возгласил природы красоту,

Приятности времен. Натуры сын любезный,

О Томсон! ввек тебя я буду прославлять!

Ты выучил меня природой наслаждаться

И в мрачности лесов хвалить творца ее!

Альпийский Теокрит[784], сладчайший песнопевец!

Еще друзья твои в печали слезы льют —

Еще зеленый мох не виден на могиле,

Скрывающей твой прах! В восторге пел ты нам

Невинность, простоту, пастушеские нравы

И нежные сердца свирелью восхищал.

Сию слезу мою, текущую толь быстро,

Я в жертву приношу тебе, Астреин друг!

Сердечную слезу, и вздох, и песнь поэта,

Любившего тебя, прими, благослови,

О дух, блаженный дух, здесь в Геснере блиставший![785]

Несяся на крылах превыспренних орлов,

Которые певцов божественныя славы

Мчат в вышние миры, да тему почерпнут

Для гимна своего, певец избранный Клопшток

Вознесся выше всех и там, на небесах,

Был тайнам научен, и той великой тайне,

Как бог стал человек. Потом воспел он нам

Начало и конец Мессииных страданий[786],

Спасение людей. Он богом вдохновен —

Кто сердцем всем еще привязан к плоти, к миру,

Того язык немей, и песней толь святых

Не оскверняй хвалой; но вы, святые мужи,

В которых уже глас земных страстей умолк,

В которых мрака нет! вы чувствуете цену

Того, что Клопшток пел, и можете одни,

Во глубине сердец, хвалить сего поэта!

Так старец, отходя в блаженнейшую жизнь,

В восторге произнес: «О Клопшток несравненный!»[787]

Еще великий муж собою красит мир —

Еще великий дух земли сей не оставил.

Но нет! он в небесах уже давно живет —

Здесь тень мы зрим сего священного поэта.

О россы! век грядет, в который и у вас

Поэзия начнет сиять, как солнце в полдень.

Исчезла нощи мгла — уже Авроры свет

В **** блестит, и скоро все народы

На север притекут светильник возжигать,

Как в баснях Прометей тек к огненному Фебу,

Чтоб хладный, темный мир согреть и осветить.

Доколе мир стоит, доколе человеки

Жить будут на земле, дотоле дщерь небес,

Поэзия, для душ чистейших благом будет.

Доколе я дышу, дотоле буду петь,

Поэзию хвалить и ею утешаться.

Когда ж умру, засну и снова пробужусь, —

Тогда, в восторгах погружаясь,

И вечно, вечно наслаждаясь,

Я буду гимны петь творцу,

Тебе, мой бог, господь всесильный,

Тебе, любви источник дивный,

Узрев там все лицем к лицу!

1787

Граф Гваринос[788]

Древняя гишпанская историческая песня

Худо, худо, ах, французы,

В Ронцевале[789] было вам!

Карл Великий там лишился

Лучших рыцарей своих.

И Гваринос был поиман

Многим множеством врагов;

Адмирала вдруг пленили

Семь арабских королей.

Семь раз жеребей бросают

О Гвариносе цари;

Семь раз сряду достается

Марлотесу он на часть.

Марлотесу он дороже

Всей Аравии большой.

«Ты послушай, что я молвлю,

О Гваринос! — он сказал. —

Ради Аллы, храбрый воин,

Нашу веру приими!

Все возьми, чего захочешь,

Что приглянется тебе.

Дочерей моих обеих

Я Гвариносу отдам;

На любой из них женися,

А другую так возьми,

Чтоб Гвариносу служила,

Мыла, шила на него.

Всю Аравию приданым

Я за дочерью отдам».

Тут Гваринос слово молвил;

Марлотесу он сказал:

«Сохрани господь небесный

И Мария, мать его,

Чтоб Гваринос, христианин,

Магомету послужил!

Ах! во Франции невеста

Дорогая ждет меня!»

Марлотес, пришедши в ярость,

Грозным голосом сказал:

«Вмиг Гвариноса окуйте,

Нечестивого раба;

И в темницу преисподню

Засадите вы его.

Пусть гниет там понемногу,

И умрет, как бедный червь!

Цепи тяжки, в семь сот фунтов,

Возложите на него,

От плеча до самой шпоры. —

Страшен в гневе Марлотес! —

А когда настанет праздник,

Пасха, святки, духов день,

В кровь его тогда секите

Пред глазами всех людей».

Дни проходят, дни приходят,

И настал Иванов день;

Христиане и арабы

Вместе празднуют его.

Христиане сыплют галгант;[790]

Мирты мечет всякий мавр.[791]

В почесть празднику заводит

Разны игры Марлотес.

Он высоко цель поставил,

Чтоб попасть в нее копьем.

Все свои бросают копья,

Все арабы метят в цель.

Ах, напрасно! нет удачи!

Цель для слабых высока.

Марлотес велел во гневе

Чрез герольда объявить:

«Детям груди не сосати,

А большим не пить, не есть,

Если цели сей на землю

Кто из мавров не сшибет!»

И Гваринос шум услышал

В той темнице, где сидел.

«Мать святая, чиста дева!

Что за день такой пришел?

Не король ли ныне вздумал

Выдать замуж дочь свою?

Не меня ли сечь жестоко

Час презлой теперь настал?»

Страж темничный то подслушал.

«О Гваринос! свадьбы нет;

Ныне сечь тебя не будут;

Трубный звук не то гласит…

Ныне праздник Иоаннов[792];

Все арабы в торжестве.

Всем арабам на забаву

Марлотес поставил цель.

Все арабы копья мечут,

Но не могут в цель попасть;

Почему король во гневе

Чрез герольда объявил:

«Пить и есть никто не может,

Буде цели не сшибут».

Тут Гваринос встрепенулся;

Слово молвил он сие:

«Дайте мне коня и сбрую,

С коей Карлу я служил;

Дайте мне копье булатно,

Коим я врагов разил.

Цель тотчас сшибу на землю,

Сколь она ни высока.

Если ж я сказал неправду,

Жизнь моя у вас в руках».

«Как! — на то тюремщик молвил. —

Ты семь лет в тюрьме сидел,

Где другие больше года

Не могли никак прожить;

И еще ты думать можешь,

Что сшибешь на землю цель?

Я пойду сказать инфанту,

Что́ теперь ты говорил».

Скоро, скоро поспешает

Страж темничный к королю;

Приближается к инфанту

И приносит весть ему:

«Знай: Гваринос христианин,

Что в тюрьме семь лет сидит,

Хочет цель сшибить на землю,

Если дашь ему коня».

Марлотес, сие услышав,

За Гвариносом послал;

Царь не думал, чтоб Гваринос

Мог еще конем владеть.

Он велел принесть всю сбрую

И коня его сыскать.

Сбруя ржавчиной покрыта,

Конь возил семь лет песок.

«Ну, ступай! — сказал с насмешкой

Марлотес, арабский царь. —

Покажи нам, храбрый воин,

Как сильна рука твоя!»

Так, как буря разъяренна,

К цели мчится сей герой;

Мечет он копье булатно —

На земле вдруг цель лежит.

Все арабы взволновались,

Мечут копья все в него;

Но Гваринос, воин смелый,

Храбро их мечом сечет.

Солнца свет почти затмился

От великого числа

Тех, которые стремились

На Гвариноса все вдруг.

Но Гваринос их рассеял

И до Франции достиг.

Где все рыцари и дамы

С честью приняли его.

1789

Осень

Веют осенние ветры

В мрачной дубраве;

С шумом на землю валятся

Желтые листья.

Поле и сад опустели;

Сетуют холмы;

Пение в рощах умолкло —

Скрылися птички.

Поздние гуси станицей

К югу стремятся,

Плавным полетом несяся

В горних пределах.

Вьются седые туманы

В тихой долине;

С дымом в деревне мешаясь,

К небу восходят.

Странник, стоящий на холме,

Взором унылым

Смотрит на бледную осень,

Томно вздыхая.

Странник печальный, утешься!

Вянет природа

Только на малое время;

Все оживится,

Все обновится весною;

С гордой улыбкой

Снова природа восстанет

В брачной одежде.

Смертный, ах! вянет навеки!

Старец весною

Чувствует хладную зиму

Ветхия жизни.

1789

Женева

Веселый час

Братья, рюмки наливайте!

Лейся через край вино!

Всё до капли выпивайте!

Осушайте в рюмках дно!

Мы живем в печальном мире;

Всякий горе испытал,

В бедном рубище, в порфире, —

Но и радость бог нам дал.

Он вино нам дал на радость,

Говорит святой мудрец:

Старец в нем находит младость,

Бедный — горестям конец.

Кто все плачет, все вздыхает,

Вечно смотрит Сентябрем, —

Тот науки жить не знает

И не видит света днем.

Все печальное забудем,

Что смущало в жизни нас;

Петь и радоваться будем

В сей приятный, сладкий час!

Да светлеет сердце наше,

Да сияет в нем покой,

Как вино сияет в чаше,

Осребряемо луной!

1791

Раиса

Древняя баллада

Во тьме ночной ярилась буря;

Сверкал на небе грозный луч;

Гремели громы в черных тучах,

И сильный дождь в лесу шумел.

Нигде не видно было жизни;

Сокрылось все под верный кров.

Раиса, бедная Раиса,

Скиталась в темноте одна.

Нося отчаяние в сердце,

Она не чувствует грозы,

И бури страшный вой не может

Ее стенаний заглушить.

Она бледна, как лист увядший,

Как мертвый цвет, уста ее;

Глаза покрыты томным мраком,

Но сильно бьется сердце в ней.

С ее открытой белой груди,

Язвимой ветвями дерев,

Текут ручьи кипящей крови

На зелень влажныя земли.

Над морем гордо возвышался

Хребет гранитныя горы;

Между стремнин, по камням острым

Раиса всходит на него.

(Тут бездна яростно кипела

При блеске огненных лучей;

Громады волн неслися с ревом,

Грозя всю землю потопить.)

Она взирает, умолкает;

Но скоро жалкий стон ея

Смешался вновь с шумящей бурей:

«Увы! увы! погибла я!

Кронид, Кронид, жестокий, милый!

Куда ушел ты от меня?

Почто Раису оставляешь

Одну среди ужасной тьмы?

Кронид! поди ко мне! Забуду,

Забуду все, прощу тебя!

Но ты нейдешь к Раисе бедной!..

Почто тебя узнала я?

Отец и мать меня любили,

И я любила нежно их;

В невинных радостях, в забавах

Часы и дни мои текли.

Когда ж явился ты, как ангел,

И с нежным вздохом мне сказал:

«Люблю, люблю тебя, Раиса!» —

Забыла я отца и мать.

В восторге, с трепетом сердечным

И с пламенной слезой любви

В твои объятия упала

И сердце отдала тебе.

Душа моя в твою вселилась,

В тебе жила, дышала я;

В твоих глазах свет солнца зрела;

Ты был мне образ божества.

Почто я жизни не лишилась

В объятиях твоей любви?

Не зрела б я твоей измены,

И счастлив был бы мой конец.

Но рок судил, чтоб ты другую

Раисе верной предпочел;

Чтоб ты меня навек оставил,

Когда сном крепким я спала,

Когда мечтала о Крониде

И мнила обнимать его!

Увы! я воздух обнимала…

Уже далеко был Кронид!

Мечта исчезла, я проснулась;

Звала тебя, но ты молчал;

Искала взором, но не зрела

Тебя нигде перед собой.

На холм высокий я спешила…

Несчастная!.. Кронид вдали

Бежал от глаз моих с Людмилой!

Без чувств тогда упала я.

С сея ужасныя минуты

Крушусь, тоскую день и ночь;

Ищу везде, зову Кронида, —

Но ты не хочешь мне внимать.

Теперь злосчастная Раиса

Звала тебя в последний раз…

Душа моя покоя жаждет…

Прости!.. Будь счастлив без меня!»

Сказав сии слова, Раиса

Низверглась в море. Грянул гром:

Сим небо возвестило гибель

Тому, кто погубил ее.

1791

Кладбище[793]

Один голос

Страшно в могиле, хладной и темной!

Ветры здесь воют, гробы трясутся,

Белые кости стучат.

Другой голос

Тихо в могиле, мягкой, покойной.

Ветры здесь веют; спящим прохладно;

Травки, цветочки растут.

Первый

Червь кровоглавый точит умерших,

В черепах желтых жабы гнездятся,

Змии в крапиве шипят.

Второй

Крепок сон мертвых, сладостен, кроток;

В гробе нет бури; нежные птички

Песнь на могиле поют.

Первый

Там обитают черные враны,

Алчные птицы; хищные звери

С ревом копают в земле.

Второй

Маленький кролик в травке зеленой

С милой подружкой там отдыхает;

Голубь на веточке спит.

Первый

Сырость со мглою, густо мешаясь,

Плавают тамо в воздухе душном;

Древо без листьев стоит.

Второй

Тамо струится в воздухе светлом

Пар благовонный синих фиалок,

Белых ясминов, лилей.

Первый

Странник боится мертвой юдоли;

Ужас и трепет чувствуя в сердце,

Мимо кладбища спешит.

Второй

Странник усталый видит обитель

Вечного мира — посох бросая,

Там остается навек.

1792

К соловью

Пой во мраке тихой рощи,

Нежный, кроткий соловей!

Пой при свете лунной нощи!

Глас твой мил душе моей.

Но почто ж рекой катятся

Слезы из моих очей,

Чувства ноют и томятся

От гармонии твоей?

Ах! я вспомнил незабвенных,

В недрах хладныя земли

Хищной смертью заключенных;

Их могилы заросли

Все высокою травою.

Я остался сиротою…

Я остался в горе жить,

Тосковать и слезы лить!..

С кем теперь мне наслаждаться

Нежной песнию твоей?

С кем природой утешаться?

Все печально без друзей!

С ними дух наш умирает,

Радость жизни отлетает;

Сердцу скучно одному —

Свет пустыня, мрак ему.

Скоро ль песнию своею,

О любезный соловей,

Над могилою моею

Будешь ты пленять людей?

1793

Семейный портрет князей Барятинских.

Гравюра Р. Морген с оригинала А. Кауфман. 1790-е годы.

Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.

Послание к Дмитриеву в ответ на его стихи, в которых он жалуется на скоротечность счастливой молодости[794]

Конечно так, — ты прав, мой друг!

Цвет счастья скоро увядает,

И юность наша есть тот луг,

Где сей красавец расцветает.

Тогда в эфире мы живем

И нектар сладостный пием

Из полной олимпийской чаши;

Но жизни алая весна

Есть миг — увы! пройдет она,

И с нею мысли, чувства наши

Лишатся свежести своей.

Что прежде душу веселило,

К себе с улыбкою манило,

Немило, скучно будет ей.

Надежды и мечты златые,

Как птички, быстро улетят,

И тени хладные, густые

Над нами солнце затемнят, —

Тогда, подобно Иксиону,

Не милую свою Юнону,

Но дым увидим пред собой![795]

И я, о друг мой, наслаждался

Своею красною весной;

И я мечтами обольщался —

Любил с горячностью людей,

Как нежных братий и друзей;

Желал добра им всей душею;

Готов был кровию