человек!»

Все крылами восплескали,

Каждый гений восклицал:

«Се божественный, — вещали,—

Дар младенцу он избрал!

Дар, всему полезный миру!

Дар, добротам всем венец!

Кто приемлет с ним порфиру,

Будет подданным отец!»

«Будет, — и Судьбы гласили, —

Он монархам образец!»

Лес и горы повторили:

«Утешением сердец!»

Сим Россия восхищенна

Токи слезны пролила,

На колени преклоненна,

В руки отрока взяла;

Восприяв его, лобзает

В перси, очи и уста;

В нем геройство возрастает,

Возрастает красота.

Все его уж любят страстно,

Всех сердца уж он возжег:

Возрастай, дитя прекрасно!

Возрастай, наш полубог!

Возрастай, уподобляясь

Ты родителям во всем;

С их ты матерью[919] равняясь,

Соравняйся с божеством.

1779

К первому соседу[920]

Кого роскошными пирами

На влажных невских островах,

Между тенистыми древами,

На мураве и на цветах,

В шатрах персидских златошвенных,

Из глин китайских[921] драгоценных,

Из венских чистых хрусталей,

Кого толь славно угощаешь,

И для кого ты расточаешь

Сокровищи казны твоей?

Гремит музы́ка, слышны хоры

Вкруг лакомых твоих столов;

Сластей и ананасов горы

И множество других плодов

Прельщают чувствы и питают;

Младые девы угощают,

Подносят вина чередой,

И алиатико[922] с шампанским,

И пиво русское с британским,

И мозель с зельцерской водой.

В вертепе мраморном, прохладном,

В котором льется водоскат,

На ложе роз благоуханном,

Средь лени, неги и отрад,

Любовью распаленный страстной,

С младой, веселою, прекрасной

И нежной нимфой[923] ты сидишь;

Она поет, ты страстью таешь,

То с ней в весельи утопаешь,

То, утомлен весельем, спишь.

Ты спишь, — и сон тебе мечтает,

Что ввек благополучен ты,

Что само небо рассыпает

Блаженства вкруг тебя цветы;

Что парка дней твоих не косит,

Что откуп вновь тебе приносит

Сибирски горы серебра

И дождь златый к тебе лиется.

Блажен, кто поутру проснется

Так счастливым, как был вчера!

Блажен! кто может веселиться

Бесперерывно в жизни сей;

Но редкому пловцу случится

Безбедно плавать средь морей:

Там бурны дышут непогоды,

Горам подобно гонят воды

И с пеною песок мутят.

Петрополь сосны осеняли, —

Но, вихрем пораженны, пали,

Теперь корнями вверх лежат.

Непостоянство доля смертных,

В пременах вкуса счастье их;

Среди утех своих несметных

Желаем мы утех иных;

Придут, придут часы те скучны,

Когда твои ланиты тучны

Престанут грации трепать;

И, может быть, с тобой в разлуке

Твоя уж Пенелопа в скуке

Ковер не будет распускать.[924]

Не будет, может быть, лелеять

Судьба уж более тебя

И ветр благоприятный веять

В твой парус: береги себя!

Доколь текут часы златые

И не приспели скорби злые,

Пей, ешь и веселись, сосед!

На свете жить нам время срочно;

Веселье то лишь непорочно,

Раскаянья за коим нет.

1780

Властителям и судиям[925]

Восстал всевышний бог да судит

Земных богов во сонме их;

Доколе, рек, доколь вам будет

Щадить неправедных и злых?

Ваш долг есть: сохранять законы,

На лица сильных не взирать,

Без помощи, без обороны

Сирот и вдов не оставлять.

Ваш долг: спасать от бед невинных,

Несчастливым подать покров;

От сильных защищать бессильных,

Исторгнуть бедных из оков.

Не внемлют! видят — и не знают!

Покрыты мздою очеса:

Злодействы землю потрясают,

Неправда зыблет небеса.

Цари! Я мнил, вы боги властны,

Никто над вами не судья,

Но вы, как я, подобно страстны[926],

И так же смертны, как и я.

И вы подобно так падете,

Как с древ увядший лист падет!

И вы подобно так умрете,

Как ваш последний раб умрет!

Воскресни, боже! боже правых!

И их молению внемли:

Приди, суди, карай лукавых,

И будь един царем земли!

1780

Разные вина[927]

Вот красно-розово вино,

За здравье выпьем жен румяных.

Как сердцу сладостно оно

Нам с поцелуем уст багряных!

Ты тож румяна, хороша, —

Так поцелуй меня, душа!

Вот черно-тинтово вино[928],

За здравье выпьем чернобровых.

Как сердцу сладостно оно

Нам с поцелуем уст пунцовых!

Ты тож, смуглянка, хороша, —

Так поцелуй меня, душа!

Вот злато-кипрское вино,

За здравье выпьем светловласых.

Как сердцу сладостно оно

Нам с поцелуем уст прекрасных!

Ты тож, белянка, хороша, —

Так поцелуй меня, душа!

Вот слезы ангельски вино[929].

За здравье выпьем жен мы нежных.

Как сердцу сладостно оно

Нам с поцелуем уст любезных!

Ты тож нежна и хороша, —

Так поцелуй меня, душа!

1782

Фелица[930]

Богоподобная царевна

Киргиз-Кайсацкия орды!

Которой мудрость несравненна

Открыла верные следы

Царевичу младому Хлору

Взойти на ту высоку гору,

Где роза без шипов растет,

Где добродетель обитает, —

Она мой дух и ум пленяет,

Подай найти ее совет.

Подай, Фелица! наставленье:

Как пышно и правдиво жить,

Как укрощать страстей волненье

И счастливым на свете быть?

Меня твой голос возбуждает,

Меня твой сын препровождает;

Но им последовать я слаб.

Мятясь житейской суетою,

Сегодня властвую собою,

А завтра прихотям я раб.

Мурзам твоим не подражая,[931]

Почасту ходишь ты пешком,

И пища самая простая

Бывает за твоим столом;

Не дорожа твоим покоем,

Читаешь, пишешь пред налоем[932]

И всем из твоего пера

Блаженство смертным проливаешь;

Подобно в карты не играешь,

Как я, от утра до утра.

Не слишком любишь маскарады,

А в клоб не ступишь и ногой;

Храня обычаи, обряды,

Не донкишотствуешь собой;

Коня парнасска не седлаешь,

К духа́м в собранье не въезжаешь,[933]

Не ходишь с трона на Восток;

Но кротости ходя стезею,

Благотворящею душою,

Полезных дней проводишь ток.

А я, проспавши до полудни,[934]

Курю табак и кофе пью;

Преобращая в праздник будни,

Кружу в химерах мысль мою:

То плен от персов похищаю,

То стрелы к туркам обращаю;

То, возмечтав, что я султан,

Вселенну устрашаю взглядом;

То вдруг, прельщаяся нарядом,

Скачу к портному по кафтан.

Или в пиру я пребогатом,

Где праздник для меня дают,

Где блещет стол сребром и златом,

Где тысячи различных блюд:

Там славный окорок вестфальской,

Там звенья рыбы астраханской,

Там плов и пироги стоят,

Шампанским вафли запиваю;

И всё на свете забываю

Средь вин, сластей и аромат.

Или средь рощицы прекрасной

В беседке, где фонтан шумит,

При звоне арфы сладкогласной,

Где ветерок едва дышит,

Где все мне роскошь представляет,

К утехам мысли уловляет,

Томит и оживляет кровь;

На бархатном диване лежа,

Младой девицы чувства нежа,

Вливаю в сердце ей любовь.

Или великолепным цугом

В карете англинской, златой,

С собакой, шутом или другом,

Или с красавицей какой

Я под качелями гуляю;

В шинки пить меду заезжаю;

Или, как то наскучит мне,

По склонности моей к премене,

Имея шапку набекрене,

Лечу на резвом бегуне.[935]

Или музы́кой и певцами,

Органом и волынкой вдруг,

Или кулачными бойцами

И пляской веселю мой дух;

Или, о всех делах заботу

Оставя, езжу на охоту

И забавляюсь лаем псов;[936]

Или над невскими брегами

Я тешусь по ночам рогами

И греблей удалых гребцов.[937]

Иль, сидя дома, я прокажу,

Играя в дураки с женой;

То с ней на голубятню лажу,

То в жмурки ре́звимся порой;

То в свайку с нею веселюся,

То ею в голове ищуся;

То в книгах рыться я люблю,

Мой ум и сердце просвещаю,

Полкана и Бову читаю;

За Библией, зевая, сплю.[938]

Таков, Фелица, я развратен!

Но на меня весь свет похож.

Кто сколько мудростью ни знатен,

Но всякий человек есть ложь.

Не ходим света мы путями,

Бежим разврата за мечтами.

Между лентяем и брюзгой,[939]

Между тщеславья и пороком

Нашел кто разве ненароком

Путь добродетели прямой.

Нашел, — но льзя ль не заблуждаться

Нам, слабым смертным, в сем пути,

Где сам рассудок спотыкаться

И должен вслед страстям идти;

Где нам ученые невежды,

Как мгла у путников, тмят вежды?

Везде соблазн и лесть живет;

Пашей всех роскошь угнетает. —

Где ж добродетель обитает?

Где роза без шипов растет?

Тебе единой лишь пристойно,

Царевна! свет из тьмы творить;

Деля Хаос на сферы стройно,[940]

Союзом целость их крепить;

Из разногласия согласье

И из страстей свирепых счастье

Ты можешь только созидать.

Так кормщик, через понт плывущий,

Ловя под парус ветр ревущий,

Умеет судном управлять.

Едина ты лишь не обидишь,

Не оскорбляешь никого,

Дурачествы сквозь пальцы видишь,

Лишь зла не терпишь одного;

Проступки снисхожденьем правишь,

Как волк овец, людей не давишь,

Ты знаешь прямо цену их.

Царей они подвластны воле, —

Но богу правосудну боле,

Живущему в законах их.

Ты здраво о заслугах мыслишь,

Достойным воздаешь ты честь,

Пророком ты того не числишь,

Кто только рифмы может плесть,

А что сия ума забава —

Калифов добрых честь и слава.

Снисходишь ты на лирный лад;

Поэзия тебе любезна,

Приятна, сладостна, полезна,

Как летом вкусный лимонад.

Слух и́дет о твоих поступках,

Что ты нимало не горда;

Любезна и в делах и в шутках,

Приятна в дружбе и тверда;

Что ты в напастях равнодушна,

А в славе так великодушна,

Что отреклась и мудрой слыть.[941]

Еще же говорят неложно,

Что будто завсегда возможно

Тебе и правду говорить.

Неслыханное также дело,

Достойное тебя одной,

Что будто ты народу смело

О всем, и въявь и под рукой,

И знать и мыслить позволяешь

И о себе не запрещаешь

И быль и небыль говорить;[942]

Что будто самым крокодилам,

Твоих всех милостей зоилам,

Всегда склоняешься простить.

Стремятся слез приятных реки

Из глубины души моей.

О! коль счастливы человеки

Там до́лжны быть судьбой своей,

Где ангел кроткий, ангел мирной,

Сокрытый в светлости порфирной,

С небес ниспослан скиптр носить!

Там можно пошептать в беседах[943]

И, казни не боясь, в обедах

За здравие царей не пить.

Там с именем Фелицы можно

В строке описку поскоблить

Или портрет неосторожно

Ее на землю уронить.

Там свадеб шутовских не парят,

В ледовых банях их не жарят,

Не щелкают в усы вельмож;

Князья наседками не клохчут,

Любимцы въявь им не хохочут

И сажей не марают рож.

Ты ведаешь, Фелица! правы

И человеков и царей;

Когда ты просвещаешь нравы,

Ты не дурачишь так людей;

В твои от дел отдохновеньи

Ты пишешь в сказках поученьи

И Хлору в азбуке твердишь:

«Не делай ничего худого,

И самого сатира злого

Лжецом презренным сотворишь».

Стыдишься слыть ты тем великой,

Чтоб страшной, нелюбимой быть;

Медведице прилично дикой

Животных рвать и кровь их пить.

Без крайнего в горячке бедства

Тому ланцетов нужны ль средства,

Без них кто обойтися мог?

И славно ль быть тому тираном,

Великим в зверстве Тамерланом[944],

Кто благостью велик, как бог?

Фелицы слава, слава бога,

Который брани усмирил[945];

Который сира и убога

Покрыл, одел и накормил;

Который оком лучезарным

Шутам, труса́м, неблагодарным

И праведным свой свет дарит;

Равно всех смертных просвещает,

Больных покоит, исцеляет,

Добро лишь для добра творит.

Который даровал свободу[946]

В чужие области скакать,

Позволил своему народу

Сребра и золота искать;

Который воду разрешает

И лес рубить не запрещает;

Велит и ткать, и прясть, и шить;

Развязывая ум и руки,

Велит любить торги, науки

И счастье дома находить;

Которого закон, десница

Дают и милости и суд.

Вещай, премудрая Фелица!

Где отличе́н от честных плут?

Где старость по́ миру не бродит?

Заслуга хлеб себе находит?

Где месть не гонит никого?

Где совесть с правдой обитают?

Где добродетели сияют? —

У трона разве твоего!

Но где твой трон сияет в мире?

Где, ветвь небесная, цветешь?

В Багдаде, Смирне, Кашемире?

Послушай, где ты ни живешь:

Хвалы мои тебе приметя,

Не мни, чтоб шапки иль бешметя

За них я от тебя желал.

Почувствовать добра приятство

Такое есть души богатство,

Какого Крез не собирал.

Прошу великого пророка,

Да праха ног твоих коснусь,

Да слов твоих сладчайша тока

И лицезренья наслаждусь!

Небесные прошу я силы,

Да, их простря сафирны крылы,

Невидимо тебя хранят

От всех болезней, зол и скуки;

Да дел твоих в потомстве звуки,

Как в небе звезды, возблестят.

1782

Видение Мурзы[947]

На темно-голубом эфире

Златая плавала луна;

В серебряной своей порфире

Блистаючи с высот, она

Сквозь окна дом мой освещала

И палевым своим лучом

Златые стекла рисовала

На лаковом полу моем.

Сон томною своей рукою

Мечты различны рассыпал,

Кропя забвения росою,

Моих домашних усыплял;

Вокруг вся область почивала,

Петрополь с башнями дремал,

Нева из урны чуть мелькала,

Чуть Бельт[948] в брегах своих сверкал;

Природа, в тишину глубоку

И в крепком погруженна сне,

Мертва казалась слуху, оку

На высоте и в глубине;

Лишь веяли одни зефиры,

Прохладу чувствам принося.

Я не́ спал, — и, со звоном лиры

Мой тихий голос соглася,

«Блажен, — воспел я, — кто доволен

В сем свете жребием своим,

Обилен, здрав, покоен, волен

И счастлив лишь собой самим;

Кто сердце чисто, совесть праву

И твердый нрав хранит в свой век

И всю свою в том ставит славу,

Что он лишь добрый человек;

Что карлой он и великаном

И дивом света не рожден,

И что не создан истуканом

И оных чтить не принужден;

Что все сего блаженствы мира

Находит он в семье своей;

Что нежная его Пленира[949]

И верных несколько друзей

С ним могут в час уединенный

Делить и скуку и труды!

Блажен и тот, кому царевны

Какой бы ни было орды

Из теремов своих янтарных

И сребро-розовых светлиц,

Как будто из улусов[950] дальных,

Украдкой от придворных лиц,

За россказни, за растабары,

За вирши иль за что-нибудь

Исподтишка драгие дары

И в досканцах[951] червонцы шлют;

Блажен!» Но с речью сей незапно

Мое все зданье потряслось,

Раздвиглись стены, и стократно

Ярчее молний пролилось

Сиянье вкруг меня небесно;

Сокрылась, побледнев, луна.

Виденье я узрел чудесно:

Сошла со облаков жена,