—

Сошла — и жрицей очутилась[952]

Или богиней предо мной.

Одежда белая струилась

На ней серебряной волной;

Градская на главе корона,

Сиял при персях пояс злат;

Из черно-огненна виссона,[953]

Подобный радуге, наряд

С плеча десного полосою

Висел на левую бедру;

Простертой на алтарь рукою

На жертвенном она жару

Сжигая маки благовонны

Служила вышню божеству.

Орел полунощный, огромный,[954]

Сопутник молний торжеству,

Геройской провозвестник славы,

Сидя пред ней на груде книг,

Священны блюл ее уставы;

Потухший гром в кохтях своих

И лавр с оливными ветвями

Держал, как будто бы уснув.

Сафиро-светлыми очами,

Как в гневе иль в жару, блеснув,

Богиня на меня воззрела.

Пребудет образ ввек во мне,

Она который впечатлела!

«Мурза! — она вещала мне, —

Ты быть себя счастливым чаешь,

Когда по дням и по ночам

На лире ты своей играешь

И песни лишь поешь царям.

Вострепещи, мурза несчастный!

И страшны истины внемли,

Которым стихотворцы страстны

Едва ли верят на земли;

Одно к тебе лишь доброхотство

Мне их открыть велит. Когда

Поэзия не сумасбродство,

Но вышний дар богов, — тогда

Сей дар богов лишь к чести

И к поученью их путей

Быть должен обращен, не к лести

И тленной похвале людей.

Владыки света люди те же,

В них страсти, хоть на них венцы;

Яд лести их вредит не реже,

А где поэты не льстецы?

И ты сирен поющих грому

В вред добродетели не строй;

Благотворителю прямому

В хвале нет нужды никакой.

Хранящий муж честные нравы,

Творяй свой долг, свои дела,

Царю приносит больше славы,

Чем всех пиитов похвала.

Оставь нектаром наполненну

Опасну чашу, где скрыт яд».

«Кого я зрю столь дерзновенну

И чьи уста меня разят?

Кто ты? Богиня или жрица?» —

Мечту стоящу я спросил.

Она рекла мне: «Я Фелица»

Рекла — и светлый облак скрыл

От глаз моих ненасыщенных

Божественны ее черты;

Курение мастик бесценных

Мой дом и место то цветы

Покрыли, где она явилась.

Мой бог! мой ангел во плоти!..

Душа моя за ней стремилась;

Но я за ней не мог идти,

Подобно громом оглушенный,

Бесчувствен я, безгласен был.

Но, током слезным орошенный,

Пришел в себя и возгласил:

Возможно ль, кроткая царевна!

И ты к мурзе чтоб своему

Была сурова столь и гневна,

И стрелы к сердцу моему

И ты, и ты чтобы бросала,

И пламени души моей

К себе и ты не одобряла?

Довольно без тебя людей,

Довольно без тебя поэту

За кажду мысль, за каждый стих

Ответствовать лихому свету

И от сатир щититься злых!

Довольно золотых кумиров,

Без чувств мои что песни чли;

Довольно кадиев[955], факиров[956],

Которы в зависти сочли

Тебе их неприличной лестью;

Довольно нажил я врагов!

Иной отнес себе к бесчестью,

Что не дерут его усов;

Иному показалось больно,

Что он наседкой не сидит;

Иному — очень своевольно

С тобой мурза твой говорит;

Иной вменял мне в преступленье,

Что я посланницей с небес

Тебя быть мыслил в восхищенье

И лил в восторге токи слез.

И словом: тот хотел арбуза,

А тот соленых огурцов.[957]

Но пусть им здесь докажет муза,

Что я не из числа льстецов;

Что сердца моего товаров

За деньги я не продаю,

И что не из чужих анбаров

Тебе наряды я крою.

Но, венценосна добродетель!

Не лесть я пел и не мечты,

А то, чему весь мир свидетель:

Твои дела суть красоты.

Я пел, пою и петь их буду

И в шутках правду возвещу;

Татарски песни из-под спуду,

Как луч, потомству сообщу;

Как солнце, как луну, поставлю

Твой образ будущим векам;

Превознесу тебя, прославлю;

Тобой бессмертен буду сам».

1783–1784 (?)

Бог

О ты, пространством бесконечный,

Живый в движеньи вещества,

Теченьем времени превечный,

Без лиц, в трех лицах божества![958]

Дух всюду сущий и единый,

Кому нет места и причины,

Кого никто постичь не мог,

Кто все собою наполняет,

Объемлет, зиждет, сохраняет,

Кого мы называем: бог.

Измерить океан глубокий,

Сочесть пески, лучи планет

Хотя и мог бы ум высокий, —

Тебе числа и меры нет!

Не могут духи просвещенны,

От света твоего рожденны,

Исследовать судеб твоих:

Лишь мысль к тебе взнестись дерзает, —

В твоем величьи исчезает,

Как в вечности прошедший миг.

Хаоса бытность довременну

Из бездн ты вечности воззвал,

А вечность, прежде век рожденну,

В себе самом ты основал:

Себя собою составляя,

Собою из себя сияя,

Ты свет, откуда свет истек.

Создавый все единым словом,

В твореньи простираясь новом,

Ты был, ты есть, ты будешь ввек!

Ты цепь существ в себе вмещаешь,

Ее содержишь и живишь;

Конец с началом сопрягаешь

И смертию живот даришь.

Как искры сыплются, стремятся,

Так солнцы от тебя родятся;

Как в мразный, ясный день зимой

Пылинки инея сверкают,

Вратятся, зыблются, сияют, —

Так звезды в безднах под тобой.

Светил возженных миллионы

В неизмеримости текут,

Твои они творят законы,

Лучи животворящи льют.

Но огненны сии лампады,

Иль рдяных кристалей громады,

Иль волн златых кипящий сонм,

Или горящие эфиры,

Иль вкупе все светящи миры —

Перед тобой — как нощь пред днем.

Как капля, в море опущенна,

Вся твердь перед тобой сия.

Но что мной зримая вселенна?

И что перед тобою я?

В воздушном океане оном,

Миры умножа миллионом

Стократ других миров, — и то,

Когда дерзну сравнить с тобою,

Лишь будет точкою одною;

А я перед тобой — ничто.

Ничто! Но ты во мне сияешь

Величеством твоих доброт;

Во мне себя изображаешь,

Как солнце в малой капле вод.

Ничто! Но жизнь я ощущаю,

Несытым некаким летаю

Всегда пареньем в высоты;

Тебя душа моя быть чает,[959]

Вникает, мыслит, рассуждает:

Я есмь — конечно, есть и ты!

Ты есть! — природы чин вещает,

Гласит мое мне сердце то,

Меня мой разум уверяет,

Ты есть — и я уж не ничто!

Частица целой я вселенной,

Поставлен, мнится мне, в почтенной

Средине естества я той,

Где кончил тварей ты телесных,

Где начал ты духов небесных

И цепь существ связал всех мной.

Я связь миров, повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества;

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь — я раб — я червь — я бог!

Но, будучи я столь чудесен,

Отколе происшел? — безвестен;

А сам собой я быть не мог.

Твое созданье я, создатель!

Твоей премудрости я тварь,

Источник жизни, благ податель,

Душа души моей и царь!

Твоей то правде нужно было,

Чтоб смертну бездну преходило

Мое бессмертно бытие;

Чтоб дух мой в смертность облачился

И чтоб чрез смерть я возвратился,

Отец! — в бессмертие твое.

Неизъяснимый, непостижный!

Я знаю, что души моей

Воображении бессильны

И тени начертать твоей;

Но если славословить должно,

То слабым смертным невозможно

Тебя ничем иным почтить,

Как им к тебе лишь возвышаться,

В безмерной разности теряться

И благодарны слезы лить.

1784

Осень во время осады Очакова[960]

Спустил седой Эол Борея

С цепей чугунных из пещер;

Ужасные криле расширя,

Махнул по свету богатырь;

Погнал стадами воздух синий,

Сгустил туманы в облака,

Давнул, — и облака расселись,

Пустился дождь и восшумел.

Уже румяна Осень носит

Снопы златые на гумно,

И роскошь винограду просит

Рукою жадной на вино.

Уже стада толпятся птичьи,

Ковыль сребрится по степям;

Шумящи красно-желты листьи

Расстлались всюду по тропам.

В опушке заяц быстроногий,

Как колпик[961] поседев, лежит;

Ловецки раздаются роги,

И выжлиц лай[962] и гул гремит.

Запасшися крестьянин хлебом,

Ест добры щи и пиво пьет;

Обогащенный щедрым небом,

Блаженство дней своих поет.

Борей на Осень хмурит брови

И Зиму с севера зовет,

Идет седая чародейка,

Косматым машет рукавом;

И снег, и мраз, и иней сыплет

И воды претворяет в льды;

От хладного ее дыханья

Природы взор оцепенел.

Наместо радуг испещренных

Висит по небу мгла вокруг,

А на коврах полей зеленых

Лежит рассыпан белый пух.

Пустыни сетуют и долы,

Голодны волки воют в них;

Древа стоят и холмы голы,

И не пасется стад при них.

Ушел олень на тундры мшисты,

И в логовище лег медведь;

По селам нимфы голосисты

Престали в хороводах петь;

Дымятся серым дымом домы,

Поспешно едет путник в путь,

Небесный Марс оставил громы

И лег в туманы отдохнуть.

Российский только Марс, Потемкин,

Не ужасается зимы:

По развевающим знаменам

Полков, водимых им, орел

Над древним царством Митридата[963]

Летает и темнит луну[964];

Под звучным крил его мельканьем

То черн, то бледн, то рдян Эвксин[965].

Огонь, в волнах не угасимый,

Очаковские стены жрет,

Пред ними росс непобедимый

И в мраз зелены лавры жнет;

Седые бури презирает,

На льды, на рвы, на гром летит,

В водах и в пламе помышляет:

Или умрет, иль победит.

Мужайся, твердый росс и верный,

Еще победой возблистать!

Ты не наемник, сын усердный;

Твоя Екатерина мать,

Потемкин вождь, бог покровитель;

Твоя геройска грудь твой щит,

Честь мзда твоя, вселенна зритель,

Потомство плесками гремит.

Мужайтесь, росски Ахиллесы,

Богини северной сыны!

Хотя вы в Стикс не погружались,[966]

Но вы бессмертны по делам.

На вас всех мысль, на вас всех взоры,

Дерзайте ваших вслед отцов!

И ты спеши скорей, Голицын!

Принесть в твой дом с оливой лавр.

Твоя супруга златовласа,

Пленира сердцем и лицом,

Давно желанного ждет гласа,

Когда ты к ней приедешь в дом;

Когда с горячностью обнимешь

Ты семерых твоих сынов,

На матерь нежны взоры вскинешь

И в радости не сыщешь слов.

Когда обильными речами

Потом восторг свой изъявишь,

Бесценными побед венцами

Твою супругу удивишь;

Геройские дела расскажешь

Ее ты дяди и отца,[967]

И дух и ум его докажешь

И как к себе он влек сердца.

Спеши, супруг, к супруге верной,

Обрадуй ты, утешь ее;

Она задумчива, печальна,

В простой одежде и, власы

Рассыпав по челу нестройно,

Сидит за столиком в софе;

И светло-голубые взоры

Ее всечасно слезы льют.

Она к тебе вседневно пишет:

Твердит то славу, то любовь,

То жалостью, то негой дышит,

То страх ее смущает кровь;

То дяде торжества желает,

То жаждет мужниной любви,

Мятется, борется, вещает:

«Коль долг велит, ты лавры рви!»

В чертоге вкруг ее безмолвном

Не смеют нимфы пошептать;

В восторге только музы томном

Осмелились сей стих бряцать.

Румяна Осень! радость мира!

Умножь, умножь еще твой плод!

Приди, желанна весть! — и лира

Любовь и славу воспоет.

1788

Философы, пьяный и трезвый[968]

Пьяный

Сосед! на свете все пустое:

Богатство, слава и чины.

А если за добро прямое

Мечты быть могут почтены,

То здраво и покойно жить,

С друзьями время проводить,

Красот любить, любимым быть

И с ними сладко есть и пить.

Как пенится вино прекрасно!

Какой в нем запах, вкус и цвет!

Почто терять часы напрасно?

Нальем, любезный мой сосед!

Трезвый

Сосед! на свете не пустое —

Богатство, слава и чины;

Блаженство сыщем в них прямое,

Когда мы будем лишь умны,

Привыкнем прямо честь любить,

Умеренно, в довольстве жить,

По самой ну́жде есть и пить,

То можем все счастливы быть.

Пусть пенится вино прекрасно,

Пусть запах в нем хорош и цвет;

Не наливай ты мне напрасно:

Не пью, любезный мой сосед.

Пьяный

Гонялся я за звучной славой,

Встречал я смело ядры лбом;

Сей зверской упоен отравой,

Я был ужасным дураком.

Какая польза страшным быть,

Себя губить, других мертвить,

В убийстве время проводить?

Безумно на убой ходить.

Как пенится вино прекрасно!

Какой в нем запах, вкус и цвет!

Почто терять часы напрасно?

Нальем, любезный мой сосед!

Трезвый

Гоняться на войне за славой

И с ядрами встречаться лбом

Велит тому рассудок здравой,

Кто лишь рожден не дураком:

Царю, отечеству служить,

Чад, жен, родителей хранить,

Себя от плена боронить —

Священна должность храбрым быть!

Пусть пенится вино прекрасно!

Пусть запах в нем хорош и цвет;

Не наливай ты мне напрасно:

Не пью, любезный мой сосед.

Пьяный

Хотел я сделаться судьею,

Законы свято соблюдать, —

Увидел, что кривят душою,

Где должно сильных осуждать.

Какая польза так судить?

Одних щадить, других казнить

И совестью своей шутить?

Смешно в тенета мух ловить.

Как пенится вино прекрасно!

Какой в нем запах, вкус и цвет!

Почто терять часы напрасно?

Нальем, любезный мой сосед!

Трезвый

Когда судьба тебе судьею

В судах велела заседать,

Вертеться ну́жды нет душею,

Когда не хочешь взяток брать.

Как можно так и сяк судить,

Законом правду тенетить

И подкупать себя пустить?

Судье злодеем страшно быть!

Пусть пенится вино прекрасно,

Пусть запах в нем хорош и цвет;

Не наливай ты мне напрасно:

Не пью, любезный мой сосед.

1789

На взятие Измаила[969]

О, коль монарх благополучен,

Кто знает россами владеть!

Он будет в свете славой звучен

И всех сердца в руке иметь.

Ода г. Ломоносова

Везувий пламя изрыгает,

Столп огненный во тьме стоит,

Багрово зарево зияет,

Дым черный клубом вверх летит;

Краснеет понт, ревет гром ярый,

Ударам вслед звучат удары;

Дрожит земля, дождь искр течет;

Клокочут реки рдяной лавы, —

О росс! Таков твой образ славы,

Что зрел под Измаилом свет!

О росс! о род великодушный!

О твердокаменная грудь!

О исполин, царю послушный!

Когда и где ты досягнуть

Не мог тебя достойной славы?

Твои труды — тебе забавы;

Твои венцы — вкруг блеск громов;

В полях ли брань —