рук не отнимает,

Ей взор и ухо предлагает,

Повелевает же сама.

Сим твердым у́злом естества

Коль царство лишь живет счастливым,

Вельможи! — славы, торжества

Иных вам нет, как быть правдивым;

Как блюсть народ, царя любить,

О благе общем их стараться;

Змеей пред троном не сгибаться,

Стоять — и правду говорить.

О росский бодрственный народ,

Отечески хранящий нравы!

Когда расслаб весь смертных род,

Какой ты не причастен славы?

Каких в тебе вельможей нет? —

Тот храбрым был средь бранных звуков;

Здесь дал бесстрашный Долгоруков

Монарху грозному ответ.[1062]

И в наши вижу времена

Того я славного Камила[1063],

Которого труды, война

И старость дух не утомила.

От грома звучных он побед

Сошел в шалаш свой равнодушно,

И от сохи опять послушно

Он в поле Марсовом живет.

Тебе, герой! желаний муж!

Не роскошью вельможа славный;

Кумир сердец, пленитель душ,

Вождь, лавром, ма́слиной венчанный!

Я праведну здесь песнь воспел.

Ты ею славься, утешайся,

Борись вновь с бурями, мужайся,

Как юный возносись орел.

Пари, — и с высоты твоей

По мракам смутного эфира

Громовой пролети струей

И, опочив на лоне мира,

Возвесели еще царя.

Простри твой поздный блеск в народе,

Как отдает свой долг природе

Румяна вечера заря.[1064]

1794

Приглашение к обеду

Шекснинска стерлядь золотая,

Каймак[1065] и борщ уже стоят;

В крафинах вина, пунш, блистая

То льдом, то искрами, манят;

С курильниц благовоньи льются,

Плоды среди корзин смеются,

Не смеют слуги и дохнуть,

Тебя стола вкруг ожидая;

Хозяйка статная, младая[1066]

Готова руку протянуть.

Приди, мой благодетель давный[1067],

Творец чрез двадцать лет добра!

Приди — и дом, хоть не нарядный,

Без ре́зьбы, злата и сребра,

Мой посети; его богатство —

Приятный только вкус, опрятство

И твердый мой, нельстивый нрав;

Приди от дел попрохладиться,

Поесть, попить, повеселиться

Без вредных здравию приправ.

Не чин, не случай[1068] и не знатность —

На русский мой простой обед

Я звал одну благоприятность;

А тот, кто делает мне вред,

Пирушки сей не будет зритель.

Ты, ангел мой, благотворитель!

Приди — и насладися благ;

А вражий дух да отженется,

Моих порогов не коснется

Ничей недоброхотный шаг!

Друзьям моим я посвящаю,

Друзьям и красоте сей день;

Достоинствам я цену знаю

И знаю то, что век наш тень;

Что лишь младенчество проводим —

Уже ко старости приходим,

И смерть к нам смотрит чрез забор;

Увы! — то как не умудриться

Хоть раз цветами не увиться

И не оставить мрачный взор?

Слыхал, слыхал я тайну эту,

Что иногда грустит и царь;

Ни ночь, ни день покоя нету,

Хотя им вся покойна тварь.

Хотя он громкой славой знатен,

Но, ах! — и трон всегда ль приятен

Тому, кто век свой в хлопота́х?

Тут зрит обман, там зрит упадок:

Как бедный часовой тот, жалок,

Который вечно на часах!

Итак, доколь еще ненастье

Не помрачает красных дней,

И приголубливает счастье,

И гладит нас рукой своей;

Доколе не пришли морозы,

В саду благоухают розы,

Мы поспешим их обонять.

Так! будем жизнью наслаждаться

И тем, чем можем, утешаться,

По платью ноги протягать.

А если ты иль кто другие[1069]

Из званых милых мне гостей,

Чертоги предпочтя златые

И яствы сахарны царей,

Ко мне не срядитесь откушать,

Извольте мой вы толк прослушать:

Блаженство не в лучах порфир,

Не в вкусе яств, не в неге слуха;

Но в здравья и спокойстве духа, —

Умеренность есть лучший пир.

1795

Заздравный орел[1070]

По северу, по югу

С Москвы орел парит;

Всему земному кругу

Полет его звучит.

О! исполать, ребяты,

Вам, русские солдаты!

Что вы неустрашимы,

Никем непобедимы:

За здравье ваше пьем.

Орел[1071] бросает взоры

На льва[1072] и на луну[1073],

Стокгольмы и Босфоры

Все бьют челом ему.

О! исполать вам, вои,

Бессмертные герои,

Румянцев и Суворов!

За столько славных боев:

Мы в память вашу пьем.

Орел глядит очами

На солнце в высоты;

Герои под шлемами —

На женски красоты.

О! исполать, красотки,

Вам, росски амазонки!

Вы в мужестве почтенны,

Вы в нежности любезны:

Здоровье ваше пьем!

1795

Гостю

Сядь, милый гость! здесь на пуховом

Диване мягком отдохни;

В сем тонком пологу перловом

И в зеркалах вокруг усни;

Вздремли после стола немножко,

Приятно часик похрапеть:

Златой кузнечик, сера мошка

Сюда не могут залететь.

Случится, что из снов прелестных

Приснится здесь тебе какой;

Хоть клад из облаков небесных

Златой посыплется рекой,

Хоть девушки мои домашни

Рукой тебе махнут, — я рад:

Любовные приятны шашни,

И поцелуй в сей жизни — клад.

1795(?)

Павлин

Какое гордое творенье,

Хвост пышно расширяя свой,

Черно-зелены в искрах перья

Со рассыпною бахромой

Позадь чешуйной груди кажет,

Как некий круглый, дивный щит?

Лазурно-сизы-бирюзовы

На каждого конце пера,

Тенисты круги, волны новы

Струиста злата и сребра;

Наклонит — изумруды блещут!

Пове́рнет — яхонты горят!

Не то ли славный царь пернатый?

Не то ли райска птица Жар,

Которой столь убор богатый

Приводит в удивленье тварь?

Где ступит — радуги играют!

Где станет — там лучи вокруг!

Конечно, сила и паренье

Орлиные в ее крылах,

Глас трубный, лебедино пенье

В ее пресладостных устах;

А пеликана добродетель

В ее и сердце и душе!

Но что за чудное явленье?

Я слышу некий странный визг!

Сей Феникс опустил вдруг перья,

Увидя гнусность ног своих.

О пышность! как ты ослепляешь!

И барин без ума — павлин.

1795

Памятник[1074]

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,

Металлов тверже он и выше пирамид;

Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,

И времени полет его не сокрушит.

Так! — весь я не умру, но часть меня большая,

От тлена убежав, по смерти станет жить,

И слава возрастет моя, не увядая,

Доколь славянов род вселенна будет чтить.

Слух про́йдет обо мне от Белых вод до Черных,

Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;

Всяк будет помнить то в народах неисчетных,

Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге

О добродетелях Фелицы возгласить,

В сердечной простоте беседовать о боге

И истину царям с улыбкой говорить.

О муза! возгордись заслугой справедливой,

И пре́зрит кто тебя, сама тех презирай;

Непринужденною рукой неторопливой

Чело твое зарей бессмертия венчай.

1795

Надгробие Шелехову[1075]

Колумб здесь росский погребен:

Преплыл моря, открыл страны безвестны;

Но, зря, что всё на свете тлен,

Направил паруса во океан небесный.

Конец 1795 или начало 1796

Храповицкому[1076]

Храповицкой! дружбы знаки

Вижу я к себе твои:

Ты ошибки, лесть и враки

Кажешь праведно мои:

Но с тобой не соглашуся

Я лишь в том, что я орел.

А по-твоему коль станет,

Ты мне путы развяжи;

Где свободно гром мой грянет,

Ты мне небо покажи;

Где я в поприще пущуся

И препон бы не имел?

Где чертог найду я правды?

Где увижу солнце в тьме?

Покажи мне те ограды

Хоть близ трона в вышине,

Чтоб где правду допущали

И любили бы ее.

Страха связанным цепями

И рожденным под жезлом,

Можно ль орлими крылами

К солнцу нам парить умом?

А хотя б и возлетали —

Чувствуем ярмо свое.

До́лжны мы всегда стараться,

Чтобы сильным угождать,

Их любимцам поклоняться,

Словом, взглядом их ласкать.

Раб и похвалить не может,

Он лишь может только льстить.

Извини ж, мой друг, коль лестно

Я кого где воспевал;

Днесь скрывать мне тех бесчестно,

Раз кого я похвалял.

За слова — меня пусть гложет,

За дела — сатирик чтит.

1797

На возвращение графа Зубова из Персии[1077]

Цель нашей жизни — цель к покою:

Проходим для того сей путь,

Чтобы от мразу иль от зною

Под кровом нощи отдохнуть.

Здесь нам встречаются стремнины,

Там терны, там ручьи в тени;

Там мягкие луга, равнины,

Там пасмурны, там ясны дни;

Сей с холма в пропасть упадает,

А тот взойти спешит на холм.

Кого же разум почитает

Из всех, идущих сим путем,

По самой истине счастливым?

Не тех ли, что, челом к звездам

Превознесяся горделивым,

Мечтают быть равны богам;

Что в пурпуре и на престоле

Превыше смертных восседят?

Иль тех, что в хижине, в юдоле,

Смиренно на соломе спят?

Ах нет! — не те и не другие

Любимцы прямо суть небес,

Которых мучат страхи злые,

Прельщают сны приятных грез;

Но тот блажен, кто не боится

Фортуны потерять своей,

За ней на высоту не мчится,

Идет середнею стезей,

И след во всяком состояньи

Цветами усыпает свой.

Кто при конце своих ристаний[1078]

Вдали зреть может за собой

Аллею подвигов прекрасных;

Дав совести своей отчет

В минутах светлых и ненастных,

С улыбкою часы те чтет,

Как сам благими насладился,

Как спас других от бед, от нужд,

Как быть всем добрым торопился,

Раскаянья и вздохов чужд.

О юный вождь! сверша походы,

Прошел ты с воинством Кавказ,

Зрел ужасы, красы природы:

Как, с ребр там страшных гор лиясь,

Ревут в мрак бездн сердиты реки;

Как с чел их с грохотом снега

Падут, лежавши целы веки;

Как серны, вниз склонив рога,

Зрят в мгле спокойно под собою

Рожденье молний и громов.

Ты зрел — как ясною порою

Там солнечны лучи, средь льдов,

Средь вод, играя, отражаясь,

Великолепный кажут вид;

Как, в разноцветных рассеваясь

Там брызгах, тонкий дождь горит;

Как глыба там сизо-янтарна,

Навесясь, смотрит в темный бор;

А там заря злато-багряна

Сквозь лес увеселяет взор.

Ты видел — Каспий, протягаясь,

Как в камышах, в песках лежит,

Лицем веселым осклабляясь,

Пловцов ко плаванью манит;

И вдруг как, бурей рассердяся,

Встает в упор ее крылам,

То скачет в твердь, то, в ад стремяся,

Трезубцем бьет по кораблям;[1079]

Столбом власы седые вьются,

И глас его гремит в горах.

Ты видел, как во тьме секутся

С громами громы в облаках,

Как бездны пламень извергают,

Как в тучах роет огнь бразды,

Как в воздухе пары сгорают,

Как светят свеч в лесах ряды.

Ты видел, как в степи средь зною

Огромных змей стога кишат,

Как блещут пестрой чешуею

И льют, шипя, друг в друга яд.

Ты домы зрел царей, вселенну —

Внизу, вверху, ты видел всё;[1080]

Упадшу спицу, вознесенну,

Вертяще мира колесо.[1081]

Ты зрел — и как в Вратах Железных[1082]

(О! вспомни ты о сем часе́!)

По духу войск, тобой веденных,

По младости твоей, красе,

По быстром персов покореньи

В тебе я Александра чтил[1083]!

О! вспомни, как в том восхищеньи,

Пророча, я тебя хвалил:

«Смотри, — я рек, — триумф минуту,

А добродетель век живет».

Сбылось! — Игру днесь счастья люту,[1084]

И как оно к тебе хребет

Свой с грозным смехом повернуло,

Ты видишь, — видишь, как мечты

Сиянье вкруг тебя заснуло,

Прошло, — остался только ты.

Остался ты! — и та прекрасна

Душа почтенна будет ввек,

С которой ты внимал несчастна

И был в вельможе человек,

Который с сердцем откровенным

Своих и чуждых принимал,

Старейших вкруг себя надменным

Воззрением не огорчал.

Ты был что есть, — и не страшися

Объятия друзей своих.

Приди ты к ним! Иль уклонися

Познать премудрость царств иных.

Учиться никогда не поздно,

Исправь поступки юных лет;[1085]

То сердце прямо благородно,

Что ищет над собой побед.

Смотри, как в ясный день, как в буре

Суворов тверд, велик всегда!

Ступай за ним! — небес в лазуре

Еще горит его звезда.

Кто был на тысяще сраженьях

Не победим, а победил,

Нет нужды в блесках, украшеньях

Тому, кто царство покорил!

Умей лишь сделаться известным

По добродетелям своим,

И не тужи по снам прелестным,

Мечтавшимся очам твоим:

Они прошли и возвратятся;

Пройти вновь могут — и прийти.

Как страннику в пути встречаться

Со многим должно, и идти,

И на горах и под горами,

Роскошничать и глад терпеть, —

Бывает так со всеми нами,

Премены рока долг наш зреть.

Но кто был мужествен душою,

Шел равнодушней сим путем,

Тот ближе был к тому покою[1086],

К которому мы все идем.

1797

Рождение красоты

Сотворя Зевес вселенну,

Звал богов всех на обед.

Вкруг нектара чашу пенну

Разносил им Ганимед;

Мед, амброзия блистала

В их устах, по лицам огнь,

Благовоний мгла летала,

И Олимп был света полн;

Раздавались песен хоры,

И звучал весельем пир;

Но незапно как-то взоры

Опустил Зевес на мир

И, увидя царствы, грады,

Что погибли от боев,

Что богини мещут взгляды

На беднейших пастухов,

Распалился столько гневом,

Что, курчавой головой

Покачав, шатнул всем небом,

Адом, морем и землей.

Вмиг сокрылся блеск лазуря:

Тьма с бровей, огонь с очес,

Вихорь с риз его, и буря

Восшумела от небес;

Разразились всюду громы,

Мрак во пламени горел,

Яры волны — будто холмы,

Понт стремился и ревел;

В растворенны бездн утробы

Тартар искры извергал;

В тучи Феб, как в черны гробы,

Погруженный трепетал;

И средь страшной сей тревоги

Коль еще бы грянул гром, —

Мир, Олимп, богов чертоги

Повернулись бы вверх дном.

Но Зевес вдруг умилился,

Стало, знать, красавиц жаль;

А как с ними не смирился,

Новую тотчас создал:

Ввил в власы пески златые,

Пламя — в щеки и уста,

Небо — в очи голубые,

Пену — в грудь, — и Красота

Вмиг из волн морских родилась.

А взглянула лишь она,

Тотчас буря укротилась

И