счастию всех царств и царей.

Он всех их один просветит,

Примирит.

1806

Евгению. Жизнь Званская[1111]

Блажен, кто менее зависит от людей,

Свободен от долгов и от хлопот приказных,

Не ищет при дворе ни злата, ни честей

И чужд сует разнообразных!

Зачем же в Петрополь на вольну ехать страсть[1112],

С пространства в тесноту, с свободы за затворы,

Под бремя роскоши, богатств, сирен под власть

И пред вельможей пышны взоры?

Возможно ли сравнять что с вольностью златой,

С уединением и тишиной на Званке?

Довольство, здравие, согласие с женой,

Покой мне нужен — дней в останке.

Восстав от сна, взвожу на небо скромный взор;

Мой утреннюет дух правителю вселенной;

Благодарю, что вновь чудес, красот позор

Открыл мне в жизни толь блаженной.

Пройдя минувшую и не нашедши в ней,

Чтоб черная змия[1113] мне сердце угрызала,

О! коль доволен я, оставил что людей

И честолюбия избег от жала![1114]

Дыша невинностью, пью воздух, влагу рос,

Зрю на багрянец зарь, на солнце восходяще,

Ищу красивых мест между лилей и роз,

Средь сада храм жезлом чертяще.

Иль, накормя моих пшеницей голубей,

Смотрю над чашей вод, как вьют под небом круги;

На разноперых птиц, поющих средь сетей,

На кроющих, как снегом, луги.

Пастушьего вблизи внимаю рога зов,

Вдали тетеревей глухое токованье,

Барашков в воздухе,[1115] в кустах свист соловьев,

Рев крав, гром жолн[1116] и коней ржанье.

На кровле ж зазвенит как ласточка, и пар

Повеет с дома мне манжурской иль левантской,[1117]

Иду за круглый стол: и тут-то раздобар

О снах, молве градской, крестьянской;

О славных подвигах великих тех мужей,

Чьи в рамах по стенам златых блистают лицы

Для вспоминанья их деяний, славных дней,

И для прикрас моей светлицы,

В которой поутру иль ввечеру порой

Дивлюся в Вестнике[1118], в газетах иль журналах,

Россиян храбрости, как всяк из них герой,

Где есть Суворов в генералах!

В которой к госпоже, для похвалы гостей,

Приносят разные полотна, сукна, ткани,

Узорны образцы салфеток, скатертей,

Ковров, и кружев, и вязани.[1119]

Где с скотен, пчельников, и с птичников, прудов

То в масле, то в сота́х зрю злато под ветвями,

То пурпур в ягодах, то бархат-пух грибов,

Сребро, трепещуще лещами.

В которой, обозрев больных в больнице, врач[1120]

Приходит доносить о их вреде, здоровье,

Прося на пищу им: тем с по́ливкой калач,

А тем лекарствица, в подспорье.

Где также иногда по палкам, по костям

Усатый староста иль скопидом брюхатый

Дают отчет казне, и хлебу, и вещам,

С улыбкой часто плутоватой.

И где, случается, художники млады

Работы кажут их на древе, на холстине

И получают в дар подачи за труды,

А в час и денег по полтине.

И где до ужина, чтобы прогнать как сон,

В задоре иногда, в игры зело горячи,

Играем в карты мы, в ерошки, в фараон,

По грошу в долг и без отдачи.

Оттуда прихожу в святилище я муз,

И с Флакком[1121], Пиндаром, богов восседши в пире,

К царям, к друзьям моим иль к небу возношусь

Иль славлю сельску жизнь на лире.

Иль в зеркало времен, качая головой,

На страсти, на дела зрю древних, новых веков,

Не видя ничего, кроме любви одной

К себе и драки человеков.

Все суета сует! — я, воздыхая, мню,

Но, бросив взор на блеск светила полудневна, —

О, коль прекрасен мир! Что ж дух мой бременю?

Творцом содержится вселенна.

Да будет на земли и в небесах его

Единого во всем вседействующа воля!

Он видит глубину всю сердца моего,

И строится моя им доля.

Дворовых между тем, крестьянских рой детей

Сбираются ко мне не для какой науки,

А взять по нескольку баранок, кренделей,

Чтобы во мне не зрели буки.[1122]

Письмоводитель мой тут должен на моих

Бумагах мараных, пастух как на овечках,

Репейник вычищать, — хоть мыслей нет больших,

Блестят и жу́чки в епанечках.[1123]

Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут;

Идет за трапезу гостей хозяйка с хором.

Я озреваю стол — и вижу разных блюд

Цветник, поставленный узором.

Багряна ветчина, зелены щи с желтком,

Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,

Что смоль, янтарь — икра, и с голубым пером

Там щука пестрая — прекрасны!

Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус;

Но не обилием иль чуждых стран приправой,

А что опрятно все и представляет Русь:

Припас домашний, свежий, здравый.

Когда же мы донских и крымских кубки вин,

И липца, воронка́[1124] и чернопенна пива

Запустим несколько в румяный лоб хмелин, —

Беседа за сластьми шутлива.

Но молча вдруг встаем: бьет, искрами горя,

Древ русских сладкий сок[1125] до подвенечных бревен;

За здравье с громом пьем[1126] любезного царя,

Цариц, царевичей, царевен.

Тут кофе два глотка; схрапну минут пяток;

Там в шахматы, в шары иль из лука стрелами,

Пернатый к потолку лаптой мечу леток

И тешусь разными играми.

Иль из кристальных вод, купален, между древ,

От солнца, от людей под скромным осененьем,

Там внемлю юношей, а здесь плесканье дев,

С душевным неким восхищеньем.

Иль в стекла оптики[1127] картинные места

Смотрю моих усадьб; на свитках грады, ца́рства,

Моря, леса, — лежит вся мира красота

В глазах, искусств через коварства.

Иль в мрачном фонаре любуюсь,[1128] звезды зря

Бегущи в тишине по синю волн стремленью:

Так солнцы в воздухе, я мню, текут горя,

Премудрости ко прославленью.

Иль смотрим, как вода с плотины с ревом льет

И, движа ма́шину, древа на доски делит;

Как сквозь чугунных пар столпов[1129] на воздух бьет,

Клокоча огнь, толчет и мелет.

Иль любопытны, как бумажны руны волн

В лотки сквозь игл, колес, подобно снегу, льются

В пушистых локонах, и тьмы вдруг веретен

Марииной рукой прядутся.[1130]

Иль как на лен, на шелк цвет, пестрота и лоск,

Все прелести, красы берутся с поль царицы;[1131]

Сталь жесткая, глядим, как мягкий, алый воск,

Куется в бердыши милицы[1132].

И сельски ратники как, царства став щитом,

Бегут с стремленьем в строй во рыцарском убранстве,

«За веру, за царя мы, — говорят, — помрем,

Чем у французов быть в подда́нстве».

Иль в лодке вдоль реки, по брегу пеш, верхом,

Качусь на дрожках я соседей с вереницей;

То рыбу у́дами, то дичь громим свинцом,

То зайцев ловим псов станицей.

Иль стоя внемлем шум зеленых, черных волн,

Как дерн бугрит соха, злак трав падет косами,

Серпами злато нив, — и, ароматов полн,

Порхает ветр меж нимф рядами.

Иль смотрим, как бежит под черной тучей тень

По ко́пнам, по снопам, коврам желто-зеленым

И сходит солнышко на нижнюю степень

К холмам и рощам сине-темным.

Иль, утомясь, идем скирдов, дубов под сень;

На бреге Волхова разводим огнь дымистый;

Глядим, как на воду ложится красный день,

И пьем под небом чай душистый.

Забавно! в тьме челнов с сетьми как рыбаки,

Ленивым строем плыв, страшат тварь влаги стуком[1133];

Как парусы суда и лямкой бурлаки

Влекут одним под песнью духом.

Прекрасно! тихие, отлогие брега

И редки холмики, селений мелких полны,

Как, полосаты их клоня поля, луга,

Стоят над током струй безмолвны.

Приятно! как вдали сверкает луч с косы

И эхо за́ лесом под мглой гамит народа,

Жнецов поющих, жниц полк и́дет с полосы,

Когда мы едем из похода.

Стекл заревом горит мой храмовидный дом,

На гору желтый всход меж роз осиявая,

Где встречу водомет шумит лучей дождем,

Звучит музы́ка духовая.

Из жерл чугунных гром[1134] по праздникам ревет;

Под звездной молнией, под светлыми древами

Толпа крестьян, их жен вино и пиво пьет,

Поет и пляшет под гудками.

Но скучит как сия забава сельска нам,

Внутрь дома тешимся столиц увеселеньем;

Велим талантами родных своих детя́м

Блистать: музы́кой, пляской, пеньем.

Амурчиков, харит плетень, иль хоровод,

Заняв у Талии игру и Терпсихоры,

Цветочные венки пастух пастушке вьет,

А мы на них и пялим взоры.

Там с арфы звучныя порывный в души гром,

Здесь тихогрома[1135] с струн смягченны, плавны тоны

Бегут, — и в естестве согласия во всем

Дают нам чувствовать законы.

Но нет как праздника, и в будни я один,

На возвышении сидя столпов перильных,

При гуслях под вечер, челом моих седин

Склонясь, ношусь в мечтах умильных;

Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?

Мимолетящи суть все времени мечтаньи:

Проходят годы, дни, рев морь, и бурей шум,

И всех зефиров повеваньи.

Ах! где ж, ищу я вкруг, минувший красный день?

Победы слава где, лучи Екатерины?

Где Павловы дела? — Сокрылось солнце, — тень!..

Кто весть и впредь полет орлиный?

Вид лета красного нам Александров век;

Он сердцем нежных лир удобен двигать струны;

Блаженствовал под ним в спокойстве человек,

Но мещет днесь и он перуны.[1136]

Умолкнут ли они? — Сие лишь знает тот,

Который к одному концу все правит сферы;

Он перстом их своим, как строй какой ведет,

Ко благу общему склоняя меры.

Он корни помыслов, он зрит полет всех мечт

И поглумляется безумству человеков:

Тех освещает мрак, тех помрачает свет

И днешних и грядущих веков.

Грудь россов утвердил, как стену, он в отпор

Темиру новому под Пультуском, Прейсш-лау;[1137]

Младых вождей расцвел победами там взор

И скрыл орла седого славу.[1138]

Так самых светлых звезд блеск меркнет от нощей.

Что жизнь ничтожная? Моя скудельна лира!

Увы! и даже прах спахнет моих костей

Сатурн крылами с тленна мира.

Разрушится сей дом, засохнет бор и сад,

Не воспомянется нигде и имя Званки;

Но сов, сычей из дупл огнезеленый взгляд

И разве дым сверкнет с землянки.

Иль нет, Евгений! ты, быв некогда моих

Свидетель песен здесь, взойдешь на холм тот страшный,

Который тощих недр и сводов внутрь своих

Вождя, волхва гроб кроет мрачный,[1139]

От коего, как гром катается над ним,

С булатных ржавых врат и сбруи медной гулы

Так слышны под землей, как грохотом глухим,

В лесах трясясь, звучат стрел тулы.

Так, разве ты, отец! святым своим жезло́м

Ударив об доски, заросши мхом, железны,

И свитых вкруг моей могилы змей гнездом

Прогонишь — бледну зависть — в бездны.

Не зря на колесо веселых, мрачных дней,

На возвышение, на пониженье счастья,

Единой правдою меня в умах людей

Чрез Клии воскресишь согласья.

Так, в мраке вечности она своей трубой

Удобна лишь явить то место, где отзывы

От лиры моея шумящею рекой

Неслись чрез холмы, долы, нивы.

Ты слышал их, — и ты, будя твоим пером

Потомков ото сна, близ Севера столицы,

Шепнешь в слух страннику, вдали как тихий гром:

«Здесь бога жил певец, — Фелицы».

1807

Признание

Не умел я притворяться,

На святого походить,

Важным саном надуваться

И философа брать вид;

Я любил чистосердечье,

Думал нравиться лишь им,

Ум и сердце человечье

Были гением моим.

Если я блистал восторгом,

С струн моих огонь летел,

Не собой блистал я — богом;

Вне себя я бога пел.

Если звуки посвящались

Лиры моея царям, —

Добродетельми казались

Мне они равны богам.

Если за победы громки

Я венцы сплетал вождям, —

Думал перелить в потомки

Души их и их детям.

Если где вельможам властным

Смел я правду брякнуть вслух, —

Мнил быть сердцем беспристрастным

Им, царю, отчизне друг.

Если ж я и суетою

Сам был света обольщен, —

Признаюся, красотою

Быв плененным, пел и жен.

Словом: жег любви коль пламень,

Падал я, вставал в мой век.

Брось, мудрец! на гроб мой камень,

Если ты не человек.

1807

«Река времен в своем стремленьи…»[1140]

Река времен в своем стремленьи

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

А если что и остается

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрется

И общей не уйдет судьбы.

6 июля 1816

ПРИМЕЧАНИЯ

Кантемир А. Д

Антиох Дмитриевич Кантемир (1708–1744) — поэт-сатирик. Родился в Молдавии в семье молдавского господаря. Отец Кантемира, задавшись целью освободить Молдавию от турецкою ига, вступил в тайные переговоры с Петром I. После неудачного Прутского похода (1711 г.) семья Кантемиров переселилась в Россию.

Первоначальное образование Кантемир получил дома под руководством бывшего воспитанника Славяно-греко-латинской академии Ивана Ильинского, пробудившего у мальчика интерес к виршевой поэзии. Позже брал уроки у профессоров и преподавателей Петербургской Академии наук. Был разносторонне образован, знал древние и новые европейские языки. Служил в Преображенском гвардейском полку. В годы реакции, после смерти Петра I, защищает