Лао Цзы Дао Дэ Цзин Трактат о пути и доблести

§ 1

Пути, которыми ходят, — не постоянны; имена, которыми

называют, — не неизменны. Начало неба и земли безымянно. Именуемо

лишь начало всего существующего. При постоянном отсутствии желаний

можно созерцать внутреннее вещей. При постоянном наличии желаний

можно созерцать лишь внешнее вещей. Эти два вида знания появляются

вместе, но слава им разная. Вместе их можно назвать таинственным

постижением. Таинственное постижение этого — также таинственно, но

это — единственные врата ко всему внутреннему.

§ 2

Когда все в Поднебесной узнают, что красота — это красота,

появляется и уродство. Когда все узнают, что благо — это благо,

появляется и отрицание блага. Ибо явленное и неявленное порождаются

друг другом; трудное и легкое взаимно определяются; короткое и

длинное формируют друг друга; гармония первого и второго голоса

ощущается при их сопоставлении; что раньше, что потом, видно из

последовательности. Поэтому мудрец привержен недеянию, осуществляет

поучение без слов, и все существующее безотказно исполняет

предназначенное. Мудрец порождает, но не обладает; действует, но не

ожидает вознаграждения; свершает, но не гордится. И поскольку не

гордится сделанным, удерживает при себе все.

§ 3

Если не превозносить мудрость, споры среди людей прекратятся.

Если не дорожить редкими вещами, среди людей прекратится воровство.

Если не выставлять напоказ привлекательные вещи, сердца не будут

смущаться. Поэтому правление мудреца заключается в том, чтобы делать

сердца свободными от желаний, утробы — наполненными, души —

слабыми, а тела — сильными. Если у народа неизменно отсутствуют

знания, отсутствуют желания, можно принудить знающих воздерживаться

от деяний. При воздержании от деяний все само собой приходит к

порядку.

§ 4

Дао разлито в мире и всем служит. В достатке, но не в

избытке. Подобно океану. Оно — будто предок всего существующего.

Затупляет все острое, развязывает все спутанное, умеряет все

сверкающее, уподобляет все праху. Подобно пучине. Оно существовало

всегда. Я не знаю, чье оно дитя. Оно было раньше божеств-предков.

§ 5

Небу и земле несвойственно быть человечными, для них все

существующее подобно соломенному чучелу пса. Мудрецу также не

присуща человечность, для него люди подобны соломенному чучелу пса.

Пространство между небом и землей подобно кузнечным мехам — пустые,

они сами по себе не складываются, но если их сжать, — порождают

ветер. Не следует предаваться велеречивости и мудрствованию — лучше

сосредоточиться на своем внутреннем.

§ 6

Ключ в горной лощине не иссякает. Это можно назвать

таинственной самочностью. Есть врата таинственной самочности. Это

можно назвать корнем неба и земли. Все это прядется как нить,

никогда не рвется. Сколько ею ни пользуются, она не кончается.

§ 7

Небо существует долго, у земли почтенный возраст. Небо и

земля могут существовать долго и достигать почтенного возраста

благодаря тому, что они не сами себя порождают. Поэтому и

долговечны. Подобно этому, мудрец ставит себя позади всего, но

оказывается первым, отказывается от своего «Я», но сохраняет свою

индивидуальность. Он может стать тем, что он есть, потому что не

хвалится своим бескорыстием.

§ 8

Высшее благо подобно воде. Вода способна служить всему

существующему, ни с кем не вступая в спор. Она пребывает в тех

местах, которые людям ненавистны, в этом приближаясь к дао. При

выборе места для жилища самое важное — разбираться в рельефе; при

раздумьях самое главное — безбрежность; при дарении —

человечность; при речах — убедительность; при наведении порядка —

умение править; при поступлении на службу — способности; в

предприятиях — выбор момента. Тот, кто не вступает в спор, никогда

не потерпит ущерба.

§ 9

Чем заняться чем-либо и без конца в этом совершенствоваться,

лучше оставаться самим собой. Если каким-либо инструментом постоянно

работать и постоянно же его точить, его надолго не хватит. Когда

золотом и яшмой наполнен внутренний зал, никто не в состоянии будет

его охранить. Богатство и знатность в сочетании с гордостью сами по

себе навлекают неприятности. Чем больше умножаются заслуги, тем

скорее утрачивается собственная индивидуальность. Таково небесное

дао.

§ 10

Если займешься созерцанием и душой обнимешь единое, сможешь

ли ни на что не отвлекаться? Если сконцентрируешь дыхание и

достигнешь предельной гибкости, сможешь ли уподобиться младенцу?

Если научишься отрешаться от внешнего и займешься созерцанием

таинственного, сможешь ли остаться в здравом рассудке? Если полюбишь

народ и наведешь порядок в стране, сможешь ли перенести собственную

неизвестность? Наблюдая, как то открываются, то закрываются небесные

врата, сможешь ли стать таким же самочным? Обретя ясное понимание и

полную компетентность, сможешь ли этим не прославиться? Порождай и

вскармливай; порождай, но не обладай; делай, но не жди

благодарности, возрастай, но не самовластвуй: это и есть

таинственная дэ.

§ 11

Тридцать спиц собираются в одной втулке, но использование

повозки зависит от пустоты между ними. Форму и глину применяют при

изготовлении сосуда, но использование сосуда зависит от пустоты

внутри. Делают дверные проемы и створки дверей, чтобы построить

помещение, но использование помещения зависит от внутреннего

пространства. Получается, что оплачивают то, что есть, пользуются же

тем, чего нет.

§ 12

От пяти цветов рябит в глазах, от пяти тонов шумит в ушах, от

пяти вкусов вяжет во рту. Это как верховая охота, от которой люди

чуть не сходят с ума, или редкие вещи, ради которых они готовы на

все. Поэтому мудрец старается потрафить своему желудку, отнюдь не

глазам. Он отвергает недоступное и занимается доступным.

§ 13

Великий почет и великий позор равно приводят в трепет.

Знатность и величие опасны для собственного «Я». Что я имею в виду,

когда говорю, что великий почет и великий позор равно приводят в

трепет? Позор — это самое худшее; трепещут и когда подвергаются

этому, и когда избавляются от этого. Поэтому и говорится: великий

почет и великий позор равно приводят в трепет. Что я имею в виду,

когда говорю, что знатность я величие опасны для собственного «Я»?

Обладая этим «Я», я обладаю тем, что может подвергнуться большой

опасности. Если бы у меня не было «Я», как бы я мог пострадать?

Поэтому драгоценно, когда от своего «Я» отказываются, чтобы заняться

Поднебесной; на такого Поднебесная может положиться. Но если кто на

самого себя смотрит как на Поднебесную, — такой заслуживает, чтобы

ему Поднебесную вручили.

§ 14

Смотришь на него, но ничего не видно, — это можно назвать

тончайшим. Слушаешь его, но ничего не слышно, — это можно назвать

тишайшим. Берешь его, но в руке ничего нет, — это можно назвать

субтильнейшим. Эти три невозможно назвать одним словом, поэтому

вместе я называю их единением. Сверху оно не освещено, снизу не

затемнено. Никакие усилия не помогают найти этому имя. Оно снова

там, где еще нет отдельных вещей. Это можно назвать формой без форм,

образом предмирного. Это называется темным-неясным. Ни спереди, ни

сзади не видно ни его начала, ни его конца. Если держаться этого

древнего дао, с тем чтобы с его помощью править тем, что ныне, —

можно познать начало древности. Это можно назвать правильным

применением дао.

§ 15

В древности те, кто был искусен в обращении с дао,

становились тонкими и женственными и проникали в таинственное.

1лубина их была такова, что никто не мог ее постичь. А поскольку не

могли постичь, силились найти ей образное определение типа: «Робко,

словно зимой переходишь поток. Осторожно, словно опасаешься всех

соседей. Строго, словно боишься расплескать. Опасливо, как на тающем

льду. Просто, как необработанное дерево. Просторно, как горное

ущелье. Смутно, как взбаламученная вода». Но кто умел очищать эту

замутненное гь, успокаивался и достигал прозрачности. И кто умел

оставаться в покое достаточно долго, затем мог начинать потихоньку

действовать и порождать. Кто держался этого пути, уже не желал

переполненности. Когда не желают переполняться, способны в силу

этого оставаться в тени и не стремиться выглядеть как только что

преуспевшие.

§ 16

Когда становишься предельно свободным от желаний и совершенно

неподвижным в спокойствии, все вещи исполняют предназначенное, и

можно созерцать их возвращение. Вещи ведь пышно распускаются, но

каждая неизменно возвращается к собственному корню. Возвращение к

корню называется успокоенностью. Это то, что зовется исполнением

судьбы. Исполнение «удьбы называется долголетием. Знание неизменного

называется ясностью ума. Незнание неизменного — помрачение. От

помрачения все преступления. Знание неизменного — постижение. От

постижения — понимание того, что есть общее благо. От понимания

общего блага — способность быть царем. От способности быть царем —

способность быть как небо. Как небо, значит, как дао. Как дао,

значит, долговечно: отказавшись от себя, не зная смерти.

§ 17

Самое лучшее — пребывая внизу, знать, что оно есть. Хуже,

фамильярничая, восхвалять его. Еще хуже его бояться. И самое плохое

— им пренебрегать. Если доверия недостаточно, как не явиться

недоверию? Как это все печально! Ведь эти слова надо бы ценить. Но

когда есть свершения и награды, успех в делах, люди говорят: «Мы

сами по себе».

§ 18

Когда великое дао отбросили, появились человеколюбие и

верность должному. Когда явились ум и рассудок, начался великий

обман. Когда родственники шести степеней перестали быть в ладу,

появились «сыновняя почтительность» и «отеческая любовь». Когда в

царствах пошли нестроения и смуты, появились и «честные

подданные».

§ 19

Нужно отказаться от мудрости и отринуть рассудочность: народу

это