служащие сходным, но не вполне одинаковым целям (ножницы для резания металла, ножницы для стрижки ногтей). Изоморфные изобретения сходны с тем, что мы называем аналогиями.

179

случайный и в высокой степени поучительный для философии изобретения характер, так как возможность изучать законосообразность возникновения ошибок дает средства создать на основе их психологического, гносеологического и исторического анализа теорию ошибок в философии. Существуют же методы определения и исправления ошибок в математике и естествознании (об этом см.: Jevons. «Principles of Science», 1879, ch. XVII, «The law of Error», p. 374, есть русский перевод: «Основы науки» Джевонса). Против мысли о законосообразности возникновения философских ошибок обыкновенно вооружаются богословы и единомыслящие с ними по данному вопросу философы, например Гутберлет и Фонсег-ривс, также Брошар (Brochard. «De l’erreur»). Детерминистическая точка зрения на происхождение заблуждений несовместима с учением о грехопадении. Адам, по преданию, обладал совершенным знанием, но злоупотребил данной ему от Бога свободной волей — отсюда грех и заблуждение. С точки зрения скептицизма истина есть полезное заблуждение (Файингер: «Philosophie des Als-Ob»), вот почему скептики практически признают полезность знания, отрицая его теоретические основы, но такое отождествление истины с видом заблуждений само себя побивает. Ведь подобные утверждения равносильны заявлению: «Способность ума различать истинное от ложного есть вид способности ума отличать полезное от вредного»; подобное утверждение, в свою очередь, по своей логической форме подобно другому: «Грамотность есть неспособность читать хорошие книжки». Философская истина постигается медлительным, но непрерывным путем, этот путь не прямолинеен, а зигзагообразен. «История философии, — говорит Гегель, — не галерея человеческих заблуждений, а пантеон божественных образов». Это, пожалуй, чересчур «гордо звучит». «Прежние истины, — пишет Уэвель, — не уничтожаются, но углубляются и преображаются». Это до известной степени верно. Но еще вернее слова Гюйо, подчеркивающие соборный характер в процессе постижения философской истины. Всякий философ, думается мне, мог бы повторить эти слова:

…Забрезжит истина из наших заблуждений, Мы все в отдельности — игрушки сновидений, Но день придет, и в жизнь преобразится сон! Чего не кончил я, доделают другие, И в миг, когда во тьме измучен, истощен, Я падаю, блеснут лучи мне дорогие, Взойдет моя заря!..

ГЛАВА ВТОРАЯ

ТВОРЧЕСКИЙ ЭРОС И АРХИТЕКТОНИЧЕСКИЙ ИНСТИНКТ IX. Концепция как зачатие и творческий замысел

В предшествующем анализе процесса изобретения я намеренно умалчивал об одном чрезвычайно важном элементе — эмоциональном, об одушевлении творца, о его архитектонической наклонности к известным умственным построениям. В этой эмоциональной стороне надо, в свою очередь, как мы увидим, различать два момента: один более личный, другой более объективный. Философское творчество неоднократно сближалось с половым влечением, а создание системы — с деторождением. Понятия зачатия, в смысле начала процесса деторождения и начала процесса творческого замысла, обозначаются в латинском языке одинаковым словом: conceptio — концепция. Зарожденное понятие и зародыш обозначаются одним термином: conceptus. Эта филологическая подробность многозначительна и давала неоднократно повод к установке аналогий в двух противоположных направлениях: 1) зачатие рассматривается как биологическое явление, в котором соучаствует творческий дух, 2) духовное творчество, в частности философское, трактуется как своего рода биологическое явление беременности. Это явствует из сопоставления двух замечательных мест — одно из книги великого натуралиста с философским складом ума — Гарвея, другое — из признаний великого философа, основательно изучавшего естественные науки, — Шопенгауэра. У Гарвея в его знаменитой книге «Exercitationes anatomicae» (цитирую по изданию 1737 г.) есть заключительная глава (во второй части «De generatione animalium»), посвященная вопросу о зачатии. Ввиду интереса темы, я позволю себе привести из нее ряд выдержек и предлагаю читателю сопоставить их с приводимыми ниже словами Шопенгауэра.

Гарвей пишет1: «Nam quemadmodum nos, a conceptione formae, sive ideae in cerebro similem ei in operibus nostris efficimus, ita pariter idea, aut

1 «Ибо подобно тому как мы из концепции формы или идеи в нашем мозгу осуществляем подобную ей в наших созданиях, так и идея родителя, пребывающая в матке, благодаря присущей ей формирующей силе, зарождает себе подобный плод, запечатлевая на своем создании заключенную в себе нематериальную идею. Дело происходит так же, как в мозгу способность или идея будущего создания своею активностью выявляет и воплощает подобное в материальной форме. Так и живописец через посредство концепции пишет портрет и, подражая кроющейся в мозгу концепции, реализует ее в картине. Равным образом и архитектор строит дом по намеченному заранее плану. И то же имеет место и в иных искусственных созданиях и произведениях».

181

Л

species genitoris in utero existens, formatricis facultatis ope, similem foetum generat, dum speciem nempe, quam habet immaterialem, opere suo imponit. Non aliter sane, quam ars, quae cerebro est sive species operi futuri similem in agendo profert et in materia gignit sic enim pictor, mediante conceptu, faciem exprimit, imitando que internum cerebri conceptum in actum producit. Ita quoque aedificator, ex conceptu praehabito domum extmit. Idemque pariter in ceteris operibus et artificiosis generationibus contingit» (p. 396). Подобное же явление мы наблюдаем в инстинкте животных: так птицы вьют гнезда, конструкция коих им неведома: quomodo avicula nidum suum (cuius exemplar nunquam viderit) artificiose componat, idque non ex memoria, vel habitu alique, sed sola phantasia*. В формировании организмов, в архитектоническом инстинкте животных и в активности творческого духа человека проявляется однородная созидающая духовная сила: «Qui haec inquam diligenter perpendet, valde, baud opinor, absurdum valde aut monstrosum judicabit, foeminam ex conceptu ideae generalis sine materia impregnatum generationis opificem evadere»** (ib., p. 397). Сократ недаром называл себя повивальной бабкой, содействующей порождению философской мысли. Платон в «Пире» и в «Федре» необычайно ярко живописует процесс преображения низших, чувственных стремлений в служение Афродите Небесной. Не менее поразительны признания Шопенгауэра. В 1813 г. 25-летний Шопенгауэр писал: «В дни и часы, когда влечение к сладострастию проявлялось с наибольшей силой… пылающее вожделение… — именно тогда высшие духовные силы — лучшее сознание — готовы к величайшей активности, правда, в скрытом состоянии, когда сознание отдается влечению и преисполнено им, но стоило ему сделать мощное усилие для изменения направления — и вместо того мучительного, неудовлетворенного колеблющегося влечения (царство ночи) сознание заполняется деятельностью высших духовных сил (царство света). В указанные периоды времени проявляется подлинно напряженнейшая действенная жизнь, так как при этом оба полюса с величайшей энергией действуют. Это проявляется у одареннейших в духовном отношении людей. В подобные часы переживаешь более, чем в годы душевной тупости» (Moebius. «Schopenhauer», 56). Здесь очень метко оттенен этот «перевод фондов» чувственности («изменение направления»), преобразование низших влечений в высшие. То же высказал и Влад. Соловьев:

Свет из тьмы!

Из темной глыбы

Вознестися не могли бы

Лики роз твоих,

Если б в сумрачное лоно

Не впивался погруженный

Темный корень их***.

О сочинении четвертой книги «Мир как воля и представление» Шопенгауэр сообщал Гвиннеру: «Подобную вещь можно написать лишь в юности, при наличности вдохновения. Теперь я сам удивляюсь моему произведению (особенно 4-й книге), как будто ее написал другой человек. Однажды весною 1818 г., когда я занимался этим произведением, в оча-

182

ровании, с цветком в петлице сюртука, я возвращался из пестреющей цветами оранжереи Цвингера, и хозяйка гостиницы встретила меня словами: «Вы цветете, г. доктор». «Если бы деревья не цвели, — отвечал я, — как же они могли бы давать плоды?» Служитель оранжереи спросил Шопенгауэра: «Кто вы?» «Я был бы вам очень благодарен, — отвечал я, — если бы вы могли мне это сказать».

X. Личные и формальные чувствования в творческом процессе.

Виды формальных чувствований: чувство свободы

от внутренних противоречий, соответствия теории с данными опыта,

ясности и отчетливости понятий, единства в многообразии

Радости философского творчества и его печали напоминают радости и печали художника. И там, и здесь их источник лежит в созидаемом произведении. Как красота художественного произведения, так и структура философского изобретения — системы или отдельной ее части

— вызывает в сознании творца известного рода формальные чувства, но у философа — не эстетического, а интеллектуального порядка. Вот этот-то, относительно говоря, объективный момент в отношении художника к его произведению или философа к его системе — ибо этот момент лежит в природе самого создания и доступен восприятию читателей,

— и обусловливает возвышенное или подавленное состояние духа у автора — его субъективные, личные чувства.

I. К таким формальным чувствованиям нужно прежде всего отнести

чувство свободы от внутреннего противоречия (Widerspruchlosigkeit).

Логическое противоречие сознается как диссонанс, требующий разреше

ния. Так, Кант 12 лет не находит покоя, чтобы устранить «скандальное»

противоречие разума с самим собою. Джон Милль пишет о себе, что

в нем самодеятельность философской мысли была особенно возбуждена

общением с Гротом, влияние его общества укрепило в Милле интеллек

туальную привычку, «которой я всем обязан в моей деятельности в умо

зрении: никогда не принимать ни в какой трудности полурешений

(halfsolutions) в качестве решений окончательных».

II. Столь же болезненно ощущается разногласие между научной или

философской теорией и данными опыта. Так, например, идея тяготения

пришла в голову Ньютону в 1666 г. «Но, — пишет Навилль, — выведе

ние следствий закона для луны привели его к данным, не сходившимся

с наблюдением. Одним из базисов вычисления была мера меридиана;

в 1670 г. Ньютон узнает, что Королевская академия выработала новую

меру меридиана. «Вычисления, предпринятые на новом базисе, могли бы

подтвердить мою гипотезу». Эта мысль привела его в такое волнение,

что он не принялся за вычисления сам, но поручил их одному из своих

друзей, так как, вследствие внутренней тревоги, чувствовал себя не

в состоянии работать. Вычисления на этот раз оказались вполне соглас

ными с данными наблюдения» (Навилль: «Логика гипотезы», 1882).

III. Чувство ясности и отчетливости понятий. Ясность и отчет

ливость признавались условием совершенства понятий от времени Со

крата и Платона и до Канта и Гербарта. Неясность может проистекать

183

иногда не от непродуманности изложения, а от новизны проблемы и глубины ее постановки. Эггер в своей интересной книге «La parole interieure» указывает на ложность в применении к великим новым философским открытиям знаменитых стихов Буало:

Се que l’on concoit bien s’enonce clairement, Et les mots pour le dire arrivent aisement*.

Новая мысль не может найти в нашей памяти — именно в силу своей новизны — готовых средств для выражения. Отсюда те муки слова, та борьба со словом, о которых говорят великие поэты и мыслители. Чтобы отыскать формулу для выражения совершенно новой мысли, надо «организовать некоторое число терминов в новую комбинацию» (р. 223), а это требует нередко больших усилий мысли, которые не всегда увенчиваются успехом. Этим объясняется на первый взгляд странное явление, почему иногда величайшие мыслители — дурные стилисты и, наоборот, нередко великие стилисты, как Сен-Бев и философы с лапидарным слогом, как Ройе Коллар, — лишь выдающиеся популяризаторы. Чем банальнее мысль, тем легче она выражается, и чем новее она, тем менее шансов имеет она быть формулированной