сказанного легко понять, что гедоническая идея, будто мы стремимся к единичным наслаждениям, или патемати-ческая идея, будто мы избегаем единичных страданий в актах воли, односторонни. Во-первых, привычка может нас заставить стремиться к худшему, а не к лучшему. Для чеховского старого лакея Фирса «воля» представлялась «несчастьем», следовательно, рабство было счастьем. Во-вторых, наши аффективные наклонности структурны — они образуют ряд взаимозависимых чувств оценки большей или меньшей общности, известную иерархию чувственных антиципщий суждений оценки. Это и есть то, что называется интересами, они проявляются в той обостренности нашего внимания к различным сторонам в том же объекте у людей различной профессии. Поэтому привлекательность известного объекта не находится нередко в прямой связи с силою и продолжительностью непосредственно доставляемого им удовольствия, но определяется глубиною связи этих интересов с постоянно желаемым, ценным для нас в зависимости от профессиональных привычек, высоты культурного развития и т. д. Исследование кенигсбергского доцента Арнольда Ковалевского «Studien zur Psychologie des Pessimismus» (1904) может служить яркой иллюстрацией ложного гедонического понимания воли. Ковалевский думает, что пессимизм может быть оправдан психологически, если удастся доказать, что в нашем балансе удовольствий и неудовольствий можно установить асимметрию в виде перевеса в среднем страданий. Существование подобной асимметрии он весьма неудачно иллюстрирует на ряде наблюдений. Вот одно из них, наиболее характерное. В 1892 г. Мюнстерберг для совершенно другой цели вел дневник, в котором отмечал все пережитые им удовольствия и неудовольствия. По подсчету Ковалевского за все время, когда велся дневник, асимметрия чувственного тона выразилась в отношении 2 к 3, т. е. неприятные переживания на 20% превышали число приятных. Не говоря уже о том, что Ковалевский не считается при этом выводе с интенсивностью чувственного тона подсчитываемых переживаний, он не считается с чувством значимости целостного переживания (Totalgefuhl), воображая, что оно определяется алгебраическим суммированием чувственных тонов, привходящих элементарных чувствований (Partialgefuhle), на что указывает Orth в своей рецензии на книгу Ковалевского
200
(«Zeitschrift fur Psychologie und Physiologie der Sinnesorgane», В 41, 1906). По замечанию И. И. Мечникова, если человек испытал за день о мелких неприятных переживаний и лишь одно приятное, но таковым было приглашение на любовное свидание, то вздорность этой мнимо-арифметической апологии пессимизма станет совершенно очевидной (см. «Этюды оптимизма»). Вот почему эстетические, моральные, интеллектуальные, технические, религиозные ценности могут привлекать наше внимание к объектам, не только доставляющим чувственные единичные, моментальные удовольствия, но даже причиняющим нам сильные страдания или вызывающим в нас отвращение.
Наконец, и наши поступки образуют цепь целей и средств. Надо иметь множество навыков, чтобы быть специалистом в своем деле, но специальная деятельность опять же есть средство для осуществления конечной цели существования — быть достойным членом всечеловеческого братства. Точно так же структурна познавательная сторона в нашей волевой деятельности. Мир понятий имеет предпосылками знания наиобщие категории мысли, совокупность самоочевидных истин, на которые опирается вся совокупность понятий и суждений видового и производного характера, нисходящая до типически индивидуального. В установке определений, делений, выводов, в индукции объема мы устанавливаем разнообразные соотношения между общим и частным, так сказать, в «продольном» направлении, в установке корреляции признаков при описании типически индивидуального и при индукции содержания, так сказать, в «поперечном» разрезе, и ставим во внутреннюю логическую связь все эти операции между собою.
XV. Творческий волевой акт: 1) его интеллектуальная сторона
Сказанного, мне кажется, достаточно, чтобы оттенить отличие моей точки зрения от вышеупомянутых мною, и я могу теперь приступить к анализу волевого акта в процессе изобретения. Энгельмейер в «Теории творчества» дает характеристику главных моментов в процессе изобретения, но, как мы увидим, она непригодна для нашей цели, так как слишком схематична.
1. Акт интуиции и желания.
2. Акт знания и рассуждения, выработка схемы или плана.
3. Акт усилия, конструктивное выполнение изобретения.
Блох в своей книге следует за Энгельмейером.
В техническом изобретении, которое имеет в виду Энгельмейер, постройке машины, которая вполне удовлетворяет заданию, весь практический смысл в проверке изобретения. Между тем в творческой воле идет речь о трех различных видах изобретательности — в постановках проблем, в их решении и их проверке, причем в каждый из этих трех процессов может входить интуиция-догадка, отнюдь не в одну постановку проблемы.
201
I. Правильная постановка новой научной, технической или философской проблемы может быть иногда плодом великой изобретательности и ценна.
1. С педагогической точки зрения. Так, Спенсер, живя на старости лет
в летние месяцы в деревне, любил пробуждать в детях фермеров любоз
нательность, предлагая им вопросы, требовавшие умения использовать
свою наблюдательность и догадливость (см. «Факты и комментарии»,
1903, «Кое-какие вопросы», стр. 32-34).
2. Такая изобретательность может иметь огромное эвристическое
значение в истории наук и философии. Было бы весьма любопытно
собрать у разных философов поставленные и не разрешенные ими про
блемы. До нас дошел приписываемый Аристотелю любопытный трак
тат . Дидро в «Мыслях по поводу объяснения природы»
(1754 г.) говорит о том, что у опытных экспериментаторов вырабатыва
ется чутье, граничащее с вдохновением в предугадывании важности из
вестных проблем, и он далее высказывает ряд догадок и намечает ряд
проблем.
3. Но можно проявить еще поразительную изобретательность в обна
ружении ложности постановки известной проблемы. Это мы видим,
например, в истории творчества Лобачевского. Существуют доказатель
ства невозможности решения проблемы квадратуры круга (их историю
дал Монтюкла), perpetuum mobile, общего решения для уравнений выше
третьей степени. Сюда же относится огромная заслуга Канта, доказавше
го невозможность решения какой бы то ни было метафизической пробле
мы. Новое положительное изобретение нередко исходит, как мы видим,
из разрушения ложной постановки проблемы у предшественников.
II. Третий вид изобретательности, а именно: 1) изобретательность в поверке догадки, я думаю, по природе волевого процесса, имеющего в данном случае место, ничем по существу не отличается от второго вида изобретательности в решении проблем, ибо нахождение нового метода проверки есть просто разновидность второго случая. Таковы последняя часть Аристотелева «Органона» — «О софистических заблуждениях», «Трансцендентальная диалектика» Канта, учение об идолах Бэкона, таковы методы исправления ошибок в математике и в экспериментальных науках, методы, анализируемые с философской точки зрения Джевонсом в его «Основах науки». Мы уже видели, что интеллектуальную сторону в процессе изобретения представляет ход мысли, выражающийся в синтетическом выводе, причем для образования правильной и подходящей большей посылки важны интеллектуальная подготовленность в форме усвоенного памятью организованного запаса знаний, а также логическая острота мысли, дабы понятия, входящие в состав запаса знаний, отличались ясностью и отчетливостью. 2) Для меньшей посылки — комбинационный дар, богатство и подвижность воображения, комбинирующего известные мысли. 3) Умение же ставить в связь приобретенный запас знаний с комбинационным даром, необходимым для изобретательности, составляет систематичность научного мышления. Никто не может отрицать, например, у Ницше огромный запас организованных знаний и исключительный дар изобретательности, и тем не менее у него бросается в глаза неспособность к систематическому мышлению и даже отвращение к нему.
202
Тенденция к систематичности в области философской мысли приводит в качестве конечной цели к известному понятию о мире conceptus cosmicus, по Канту, или системе мира. Подобные системы в философии качественно отличаются от систем мира в отдельных науках, например под специальным углом зрения астронома (Лаплас), физика, химика, биолога и т. д. Ибо философ объединяет частные концепции мира в единстве сознания с его предпосылками, общими для всех наук о природе и о духе. Это придает философской концепции мира совершенно своеобразный отпечаток. Такая концепция сводится к известному единству мысли, но это нечувственное единство может опираться на известные вспомогательные образы. Поэтому можно говорить и об образе мира, и о понятии о нем. Рационалисты воображали, что эту мысль о мире можно свести к единой формуле, из которой аналитически вытекает все богатство мирового содержания. Эмпиристы, как мы увидим в последней главе, стремятся к конструкции как бы наглядной модели мира и ее готовы отожествлять с понятием о мире. Мистики видят в понятии о мире божественную интуицию, которая постижима лишь путем симпатического вчувствования в нее. На самом деле понятие о мире не есть ни единая формула, ни модель, ни божественная идея, но сокращенно выраженная одним термином (материализм, идеализм, критицизм и т. д.) необозримая множественность синтетических априорных суждений и совокупность наивысших эмпирических обобщений, приуроченных к понятию мира явлений как голого. Человек, посвященный в философию, понимает, что такое вселенная Аристотеля, Канта или Гегеля. Свое понятие он может иллюстрировать схематическими образами, что, например, сделал Шульц в применении к Фалесу, Анак-симену и Анаксимандру (см. книгу «Ionische Mystiker»).
Такое понятие всегда должно быть лишено полной законченности. I. Потому что мир, как объект познания, является неисчерпаемым и в смысле полноты эмпирического содержания, и в смысле широты точек зрения — противоположные взгляды на мир сменяются все более и более углубленным пониманием человеческого духа в его коренных многогранностях и многоцветности; и в смысле глубины — логическая связность миропонимания и соответствие его действительности все более и более углубляется, никогда не достигая конца. Все эти три процесса асимптотического характера. Мир, каков он есть, представляет вечное задание, бесконечно отдаленный пункт. II. Потому что философ не может передать на бумагу свою идею мира совершенно в том виде, в каком он ее мыслит, ибо мир мыслей заключает в себе бесчисленные оттенки ясности и сознательности, не передаваемые в словесной форме. III. Потому что я, как и вы, воспринимая чужую концепцию мира, внесем оба в нее элементы истолкования. Таким образом, при изучении философии имеешь дело с тремя идеями мира, последняя — моя собственная идея о мире, скажем Спинозы, а самый объект познания для Спинозы и меня единый мир в себе есть лишь Идея. См. замечательную статью Бергсона: «Философская интуиция» («Новые идеи в философии», сборник № 1. Философия и ее проблемы). Читатель сам оценит глубокое различие между развиваемым здесь взглядом и идеями Бергсона.
203
XVI. Творческий волевой акт: 2) привходящие в него аффективные наклонности
Параллельно интеллектуальной стороне волевого акта в творческом процессе идет и смена аффективных подголосков, о которых шла речь в предыдущей главе. 1) Процессу подготовительного накопления запаса знаний и деятельности интеллектуальной памяти соответствует аффективная память и притом специфического характера в зависимости от преобладающих интересов и профессиональных наклонностей данного лица. 2) К этому надо присоединить специфическую обостренность внимания. Стэут в своей «Analytical psychology» (глава о внимании) указывает, что мать, крепко спящая у кроватки больного ребенка, не пробуждается от громкого шума, но тотчас же приходит в себя при слабом стоне младенца. Опоздавшие жильцы дома тщетно будят привратника, громко увещевая его открыть дверь, но стоит сказать негромко «Waiter»* — как он тотчас встрепенется. Здесь, очевидно, дело не в силе раздражения, а в глубине соответствующего эмоционального впечатления. 3) От глубины последнего зависит то, что можно назвать аффективным порогом. Последний путем упражнения внимания может быть значительно понижен, что можно
