сущего. В то время как слова perspicacitas, sagacitas имеются в классической латыни, термин intuitio позднего происхождения. Intueor имеет активный смысл — не столько смотрю,

сколько всматриваюсь. Слова: intuitio, intuitus и intuitivus

в классической латыни отсутствуют, появляясь впервые у Боэция. Intueor встречается у поэтов редко (например, у Горация), у Вергилия и Лукреция его вовсе нет. Христианское pistis* не есть интуиция. В настоящем исследовании я тщательно избегаю его, пользуясь терминами догадка, чуткость, проницательность, придавая этим последним терминам вполне отчетливое и специфическое значение. Существуют три философских термина, имеющие между собою нечто общее: интуиция, инспирация (вдохновение) и инстинкт — мистическое познание (divinatio), мистическое одушевление (богодухнове-ние) и мистическое действие (теургия). Это — триада мистической психологии, в которой нашему рассмотрению подлежит теперь понятие инстинкта, которое еще не изъято из обращения и в области биологии, не говоря уже о психологии. Но будет, может быть, время, когда и это сложное понятие заменено будет несколькими более ясными. И Метерлинк («Жизнь пчел»), и Бергсон («Творческая эволюция»), и Гартманн («Философия бессознательного»), и другие мистицисты сходятся между собою в том, что считают так называемые инстинктивные действия животных, а также и человека не объяснимыми никакими способами истолкования. Инстинкт — это естественное чудо: естественное в смысле постоянно наблюдаемого явления, чудо — в смысле полной необъяснимости в свете научного истолкования. Единственный способ не понять, а примириться с существованием подобного чуда, — это признать, что оно есть проявление «непостижного уму» божественного «действа». Когда перепончатокрылый парализа-тор, колючий аммофил, дает десять последовательных уколов в десять

216

нервных центров гусеницы, хватает ее за голову и жует ровно столько, чтобы вызвать паралич, а не смерть (иначе она сгнила бы), то, по Бергсону, иное истолкование этого явления немыслимо, кроме предположения мистической интуиции, которая научает животное относительно уязвимости личинки (служащей ему пищей). А источником такой симпатии является невидимое соучастие в жизни природы Бога, которого Бергсон называет жизненным порывом, или изначальным порывом (elan vital, elan originel). С другой стороны, у лиц, враждебных мистицизму, есть тенденция отрицать самый факт существования инстинктов или истолковывать инстинкты как результат разумной деятельности животных. Если первая тенденция выражена в древности в новоплатонизме, то вторая — в скептической школе. Так, например, Секст Эмпирик, а за ним Монтень склонны приписывать животным высшие логические операции мысли. Любопытно, что и у мистиков, и у скептиков имеется при этом общая тенденция — унизить умственные способности человека. Так, у древних скептиков сообщалось наблюдение над собакой, которая, добежав в поисках хозяина до распутья трех дорог, обнюхала две и тотчас же побежала по третьей, не обнюхивая последней. Монтень пишет по этому поводу: «Хризипп… должен признать, что в собаке происходит следующий ход мыслей (discours): «Я бежала за хозяином по его следам, на этом месте перекресток; необходимо предположить, что он прошел по одной из трех дорог, но он не шел ни по этому, ни по этому пути, следовательно, он, несомненно, пошел по тому, по третьему»; и что, уверившись своими рассуждениями и выводами, собака уже не пользуется своим чутьем на третьей дороге, не исследует ее более, но поддается силе разума (s’y laisse emporter par la force de la raison). He сохраняет ли ту же ценность эта диалектическая черточка (trait) и применение разделительного силлогизма (propositions divisees et conjoinctes) и исчерпывающего перечисления возможностей, все равно, научилась ли этому собака от природы, или от Георгия Трапезундского?» (Essais, кн. II, гл. XII). Знаменитый английский биолог Уоллес в книге «Философия гнезд» утверждает, что птенцы научаются вить гнезда у своих родителей, парадокс, от которого сам Уоллес должен-был отказаться в последующих сочинениях. Совершенно обратная тенденция замечается у древних стоиков и сторонников механического истолкования явлений животной жизни — многих материалистов и Декарта с его учением об автоматизме животных. Поразительное предвосхищение основной идеи Декарта можно найти у Плутарха в его полемике со стоиками. Он пишет: «Те, у кого хватает глупости и дерзости утверждать, что животным не знакомы ни радость, ни злоба, ни страх; что ласточка не собирает запасов, а пчела не одарена памятью; что только кажется, будто ласточка одарена предусмотрительностью, лев — злобою, самка оленя — страхом, не могли бы ничего возразить, если бы им сказали, что в таком случае у животных нет ни зрения, ни слуха, ни голоса, а это только кажется, будто они видят, слышат и издают звуки, что они, собственно говоря, не живут, а только кажется, что они живут. Потому что второе не больше противоречит очевидности, чем первое» («De anima brutorum»). Co времен Декарта в биологии постоянно развивалась тенденция к полному «разоду-шевлению», если можно так выразиться, животных. Она продиктована страхом, будто психологическое истолкование поступков животных несовместимо с механическим детерминизмом. Между тем при таком взгляде

217

пришлось бы или признать, что люди также неодушевлены, или признать, что в людях в противоположность животным имеется душа, одаренная свободой воли, которая нарушает детерминированность в движениях человека. Таким образом, в этом пункте материалисты подают руку спиритуалистам — и тех и других объединяет половинчатый дуализм духа и тела. Кто признает животных одушевленными и не отвергает в то же время психологического детерминизма, тот не станет на такую одностороннюю точку зрения. Для объяснения загадочной пророческой природы инстинкта как психического явления у человека необходимы три условия: 1) предположение наличности не только одушевленности, но начатков умственной деятельности у животных (способность отожествления и различения); 2) изначальную наличность первичных наклонностей аппетитивного (питание и размножение) и репульсивного (самосохранение) характера и 3) совокупное влияние наследственности, естественного отбора, привычек, непосредственных влияний окружающей среды. Именно с такой точки зрения производит в течение четверти века свои исследования над «генезисом инстинктов» Гаше-Супле (см. замечательную книгу «La Genese des instinctes», 1912). С одной стороны, он подвергает блестящей критике тенденцию некоторых зоопсихологов, устраняющих у животных «психизм» и стремящихся свести их инстинктивные проявления к тропизмам, т. е. к физиологическим реакциям на непосредственные воздействия окружающей среды. С другой стороны, он разрушает иллюзии относительно «разума» животных, объясняя мнимо-разумные действия при помощи ассоциативного механизма. Но самое интересное, что заключает в себе его книга, — это применение экспериментального метода к вопросу об изменяемости инстинктов. Много лет занимаясь в Зоопедическом институте в Париже дрессированием животных, исследуя, как путем дрессировки животным прививается неудержимая наклонность выполнять сложные действия, кажущиеся для наблюдателя, не знакомого с механизмом дрессировки, в высшей степени разумными и целесообразными, Гаше-Супле стремится разгадать пророческую природу естественных инстинктов. Мы увидим ниже (в V главе), какое косвенное значение имеют его идеи для изучения инстинктивной стороны в человеческом творчестве, но можно сказать заранее, что всякая попытка «научно» объяснить интуицию, инспирацию или инстинкт есть вполне законная, но по существу дела бесконечная проблема. Видеть в инстинкте сверхрациональное явление так же ошибочно, как считать возможным окончательно и раз навсегда исчерпать ту задачу. Ни организм, ни человеческое творчество не сводимы к конечному механизму, физическому или психическому. Загадки духа неисчерпаемы, и бесконечно сложны структура и функции того древа знания, которое изучал Фауст:

Когда вдруг у меня вставал перед глазами Весь нервный ствол с его отростками, ветвями, Тогда я восклицал, подкупленный догадкой: Так вот где вижу я то древо знанья, О чем нам говорят библейские преданья!

(Ленау)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

«ТВОРЧЕСКАЯ ИНТУИЦИЯ»

XIX. Психологическая реконструкция творческого процесса. Творческая интуиция ученых

Математика. Механика. Астрономия. Физика. Химия. Технология.

Физическая география. Биология. Антропогеография. Статистика.

Политическая экономия, социология и история. Филология

Я поставил это заглавие в кавычки, так как полагаю, что не существует никакой творческой интуиции как особого творческого акта, который не разлагался бы без остатка на описанные мною переживания чуткости (т. е. памяти на чувства ценности или значимости известных образов, мыслей или движений), проницательности (т. е. умения пользоваться теми же чувствами ценности в комбинационной работе воображения, мышления и двигательных процессов) и чувства целостной концепции (т. е. опять же способности учуять по эмоциональным подголоскам сродство между собою образов, мыслей или движений, организуемых нами в направлении известной конечной цели). При помощи замечательного изобретения остроумного рабочего, печника Джильб-ретса, автостереохроноциклографа1, можно воспроизвести в наглядной форме сложные и в высокой степени целесообразные движения искуснейших рабочих, разложенные в кинематографическом фильме на их составные моменты, и тем дать пример для подражания. Нечто подобное можно будет получить когда-нибудь путем психологического и философского анализа творческой интуиции великих изобретателей. Но в этом направлении в настоящее время делаются лишь первые шаги. Не надо забывать, что воспроизведение самого сложного двигательного акта, направленного к известной цели, при помощи кинематографической модели — нечто неизмеримо более простое, чем психологическая реконструкция, хотя бы в крайне идеализированной форме, творческого процесса в духовной области. Для этого необходимо располагать огромным материалом, полученным путем изощренного самонаблюдения самих изобретателей и экспериментальной разработкой проблемы, о чем речь будет ниже. Теперь мы располагаем лишь немногими фрагментами той идеальной фильмы, которую удастся воссоздать когда-нибудь в далеком будущем. И перед нами здесь, разумеется, бесконечное задание, к которому возможны лишь более или менее грубые приближения.

1 См. Реджинальд Таунсенд: «Волшебство в изучении движений», 1919, стр. 17.

219

Настоящее исследование представляет попытку разработать проблему изобретения именно в этом направлении. Надеюсь, читатель не посетует на изобилие приведенных ниже иллюстраций, я же скорблю о скудности и отрывочности собранного материала и усердно прошу ученых, техников-изобретателей и философов поделиться со мной1 интереснейшими подробностями их творческого процесса. Удельный вес их творческой догадки при этом не имеет значения — она может быть и весьма скромной по своему значению, и весьма крупной по своим размерам. Чем подробнее подобные сообщения, тем более они являются ценными для психолога и философа.

Я предлагаю вниманию читателя длинный ряд показаний различных выдающихся ученых о тех путях, которыми они дошли до известной счастливой догадки в той или другой научной области. Примеры расположены по рубрикам наук: математика, механика, физика, химия, технология, биология, история, языкознание.

Творческая интуиция ученых Математика

Араго. «Вместо того чтобы упорствовать в уразумении какого-нибудь математического положения во время заседания, я провизорно применял его в качестве истинного. На другой день, к моему удивлению, я в совершенстве понимаю то, что накануне казалось мне неясным» (см. Myers: «The human personality»).

Гаусс. «В течение четырех лет редко проходила неделя, чтобы я не попробовал путем тех или иных тщетных попыток распутать эти узлы, с особенным азартом, преимущественно за последнее время. Тем не менее все потуги, все усилия были тщетны, и всякий раз я должен был с грустью откладывать перо. Наконец дня два тому назад я добился результата, но не благодаря моим ревностным поискам, а, я прямо сказал бы, по милости Божией.