открыл интуицией при виде качающейся лампады (каковую и он сам, и другие видели столько раз, не усматривая в этом ничего интересного) изохронность качания маятника. Интуиция, очевидно, обязана своим происхождением случайному совпадению внешнего факта и помыслов (preoccupations) его духа относительно измерения времени, помыслов аффективной природы» (Rignano. «Scienza»).
Кекуле. «Однажды вечером, будучи в Лондоне, я сидел в омнибусе и раздумывал о том, каким образом можно изобразить молекулу бензола С6Н6 в виде структурной формулы, отвечающей свойствам бензола. В это время я увидел клетку с обезьянами, которые ловили друг друга, то схватываясь между собою, то опять расцепляясь, и один раз схватились таким образом, что составили кольцо. Каждая одною заднею рукою держалась за клетку, а следующая держалась за другую ее заднюю руку обеими передними, хвостами же они весело размахивали по воздуху. Таким образом пять обезьян, схватившись, образовали круг, и у меня сразу же блеснула в голове мысль: вот изображение бензола. Так возникла вышеприведенная формула, она нам объясняет прочность бензольного кольца».
Менделеев. О завершающей творческий процесс интуиции Менделеева заслуженный профессор Александр Александрович Иностранцев любезно сообщил мне в высшей степени интересные вещи. Однажды, уже
224
будучи секретарем физико-математического факультета, А. А. зашел проведать Менделеева, с которым, как ученик и близкий друг, был в непрестанном духовном общении. Видит, Д. И. стоит у конторки, по-видимому в мрачном, угнетенном состоянии.
— Чем вы заняты, Дмитрий Иванович?
Менделеев заговорил о том, что впоследствии воплотилось в периодическую систему элементов, но в ту минуту закон и таблица еще не были сформированы. «Все в голове сложилось, — с горечью прибавил Менделеев, — а выразить таблицей не могу». Немного позднее оказалось следующее. Менделеев три дня и три ночи, не ложась спать, проработал у конторки, пробуя скомбинировать результаты своей мысленной конструкции в таблицу, но попытки достигнуть этого оказались неудачными. Наконец под влиянием крайнего утомления Менделеев лег спать и тотчас заснул. «Вижу во сне таблицу, где элементы расставлены, как нужно. Проснулся, тотчас записал на клочке бумаги, — только в одном месте впоследствии оказалась нужной поправка». «Возможно, — добавляет профессор Иностранцев, — что этот клочок бумаги сохранился и до настоящего времени. Менделеев нередко пользовался для заметок неиспользованными полулистиками почтовой бумаги от полученных им записок». К сказанному в пояснение нужно еще добавить следующее. Д. И. принадлежал к ярко выраженному типу зрительного воображения. Его «визуализация» была исключительной силы. С этой чертою согласуется его любовь к шахматной игре и к живописи. На журфиксах Менделеева собирались художники; здесь профессор Иностранцев встречался с Шишкиным и Крамским. Д. И. обладал совершенно исключительной работоспособностью, причем он мог двое-трое суток не спать и не отрываться от работы, как это было и в вышеприведенном случае. Но зато он мог спать подряд богатырским сном сутки. Профессор Иностранцев рассказывает, что однажды ему довелось съездить в Орловскую губернию к помещику Анцыферову для обследования железной руды (она оказалась, по исследованию проф. Иностранцева, сферосидеритом). Менделеев поехал вместе с А. А., который решил, не теряя времени, приступить к геологическому обследованию трех оврагов (дело было в декабре). Иностранцев, поужинав, лег пораньше, чтобы в 6 часов утра выехать на разведку. «И я поеду», — заявил Менделеев. Однако утром никакими способами не оказалось возможным поднять Д. И. А. А. вернулся к 7 часам вечера на другой день, — и что же оказалось? Менделеев еще не вставал с постели, он проспал без перерыва около суток и лишь на следующий день осмотрел вместе с проф. Иностранцевым другой овраг. Д. И. вводил близких людей в свою духовную лабораторию, причем нередко резко и азартно защищал свою точку зрения. Когда же убеждался, что в чем-нибудь был действительно не прав, чистосердечно сознавался в этом, заявляя: «Ну, простите, а я-то все глупости говорю». Проф. Иностранцев вспоминает и другой случай, когда Менделеев поделился с ним своим новым открытием.
Этот случай относится к более раннему времени. Однажды Менделеев, крайне редко ходивший в гости, зашел вечером к Иностранцеву. В присутствии хозяина, его жены и проф. Докучаева, который в то время был ассистентом Иностранцева, Менделеев стал излагать свою гипотезу
225
происхождения нефти и просил делать возражения. Дружеская беседа за чайным столом и оживленные споры затянулись до 4 часов утра.
Оствальд сообщает, что ему однажды пришла в голову счастливая догадка во время прогулки в Тиргартене при ярком сиянии солнца на красивой лужайке.
Померанцев (метеоролог) однажды преобразовал во сне химическую формулу.
Профессор Н. Е. Введенский пишет о Сеченове: «Как-то Иван Михайлович не появлялся дня два в лаборатории, потом он пришел, и я видел его прогуливающимся здесь без дела. Я обратился к нему с вопросом: «Вы были больны, И. М.?» — «Нет, меня страшно занимает один вопрос, занимает настолько, что я не могу спать и боюсь сойти с ума». Из дальнейших разговоров выяснилось, что в это время его занимала теория состава легочного воздуха. Теоретические соображения и математические выкладки, с помощью которых он нашел возможным решить вопрос, каков должен быть состав воздуха внутри легких (состав, отличный, конечно, от состава внешнего атмосферного воздуха и от содержания газов в крови), занимали его и волновали так сильно, пока этот вопрос не получил для него ясную и определенную форму, что это обстоятельство не давало ему спокойно спать. Состояние то же, какое бывает с поэтом, когда его осеняет вдохновение, прежде чем оно выльется для него в окончательную форму» (см.: «Иван Михайлович Сеченов», 1906, стр. 22-23). Сам Сеченов в своей «Автобиографии» пишет: «В первый же год моего профессорства кончились мои мучения из-за судьбы моей работы с ССЬ. Судьба словно сжалилась надо мною, послав мне в голову мысль испробовать, не оправдается ли найденный мною закон растворения газа в объемно-разжижаемых соляных растворах, если вместо СОг растворять в соляных растворах соль, индифферентную к соли растворителя. С этою целью я стал разыскивать в литературе этого вопроса случаи, где растворитель разжижался бы, как в моих опытах с СO2, в объемном отношении. Такой случай был найден в исследованиях Bodlander’a, и мне оставалось только подвести данные его опытов под формулу: у = хе- х/у, чтобы убедиться в приложимости закона к растворению солей в соляных растворах. Несколько позднее московский химик Яковкин подтвердил своими исследованиями этот результат в более общей форме. Таким образом, я добрался-таки до универсального ключа к обширному классу явлений» («Автобиография», 184).
Энгельмейер в своей книге сообщает, как Вэнгам превратил симметричный стереоскопический микроскоп Наше в двойной изобретением двойного окуляра. Для этого надо было разделить пучок света из объектива так, чтобы одна половина пучка шла по-прежнему в один окуляр, а другую половину отклонить несколько в сторону — во второй окуляр. Вэнгам долго не мог придумать нужной ему формы призмы. Как-то раз ему пришлось заняться своим инженерным делом, и он отложил недели на две свое исследование устройства микроскопа. Од-
226
нажды вечером, по окончании дневной работы, когда он читал какой-то глупый роман, совсем не думая о своем микроскопе, форма призмы, совершенно отвечавшая его цели, ясно представилась его сознанию. Он достал чертежные инструменты, вынул диаграмму и вчертил требуемые углы. На другое утро он сделал призму и нашел, что она вполне отвечает своей цели.
Джемс Уатт искал решение следующей проблемы: «Для того чтобы создать совершенную паровую машину, необходимо, чтобы цилиндр был так же горяч, как и пар, входящий в него, и чтобы пар подвергался охлаждению ниже 100°, дабы он мог полностью проявить свою силу». Проблема была разрешена им внезапно: «Однажды, в начале 1765 года, я вышел на прогулку в ясный субботний полдень. Я вошел в ограду через ворота у конца Чарлоттстрит и миновал старый дом с прачечной. В это время мысли мои были заняты машиной, и уже дошел я до хижины пастуха, когда мне пришло в голову, что пар, будучи упругим телом, мог бы ринуться в пустое пространство и при наличии сообщения между цилиндром и опорожненным сосудом мог бы хлынуть в последний и мог бы быть сгущен там без охлаждения цилиндра. Далее я увидел, что мне нужно отделаться от сгущенного пара и от воды (injection watr), если я применю водомет, как в ньюкоменовой машине. Тут мне представились два пути к достижению этой цели. Во-первых, вода могла быть спущена (run off) при помощи сточной трубы (descending pipe), если бы спуск (off-set) достигал (could be got at) 35-36 футов — тогда любой воздух мог бы быть увлечен малым насосом. Другой путь заключался в том, чтобы сделать трубку достаточно широкой для выталкивания и воды, и воздуха. Не успел я дойти до пристани, как весь замысел (whole thing) уже сложился в моей голове» (см. Andrew Carnegie: «James Watt», 1898, p. 41-42).
Сэмьюэль Браун занимался изучением искусства постройки мостов. Жил он у реки Твид и однажды задумал построить через нее мост, который отличался бы прочностью, не будучи слишком дорог. Прогуливаясь по своему саду в одно осеннее утро, он заметил паутину, протянутую через дорожку, по которой он шел. В ту же минуту ему пришла в голову мысль, что подобным же образом можно построить мост на железных цепях. Результатом такой догадки было изобретение его известного висячего моста (Smiles: «Selfhelp», III).
Профессор Н. Н. Гернет обратила мое внимание на чрезвычайно интересное указание, которое дает Гельмгольц о том, как он открыл глазное зеркало. Гельмгольц открыл его, занятый другими задачами, так сказать, попутно: «Мне предстояло изложить ученикам теорию свечения глаза, разработанную Брюкке. Последний был, собственно, на волосок от изобретения глазного зеркала. Он только замедлил поставить себе вопрос, какой оптической картине принадлежат исходящие из светящегося глаза лучи. Для имевшейся им тогда в виду цели постановка этого вопроса не была необходимостью. Если бы он поставил его себе, то так же бы скоро нашел ответ, как и я, и возникла бы идея глазного зеркала. Я рассматривал проблему со всех сторон, чтобы выяснить, как лучше всего изложить ее слушателям, и при этом наткнулся на упомянутый вопрос. На основании моих занятий по медицине мне хорошо была
227
известна нужда глазных врачей в приборах для определения тех состояний глаза, которые объединялись тогда под общим названием черного бельма, и я тотчас же взялся за устройство инструмента из очковых стекол и покрывающих стекол микроскопических объектов. Вначале им трудно было пользоваться. Если бы я теоретически не был уверен, у меня, может быть, не хватило бы настойчивости довести дело до конца. Но спустя восемь дней на мою долю выпала величайшая радость — быть первым человеком, перед которым находилась
