«frei steigende Vorstellungen» und plotzlich auftretende Aenderungen des Gemuthszustandes. Sind die Verbindungsglieder, welche hierbei in Frage kommen, «unbewusst» oder «unbemerkt»?

Однажды один его знакомый переплетчик, идя в Лейпциге по улице, вдруг вне какой-либо заметной для него связи с окружающей обстановкой (он был погружен в размышление о своих делах) вспомнил очень живо одно место, когда-то много лет тому назад посещенное им в Лон-

250

доне. Немного спустя он догадался, почему ему ни с того ни с сего вспомнился Лондон: он увидал впереди себя господина, который на ходу курил трубку английского табака «honey dew»; запах этого табака, неосознанный сначала, как раз и напомнил ему то место в Лондоне, где много курят на улице именно этот сорт табака. Заинтересованный подобными случаями, Кизов попросил жену свою записывать в книжечку все аналогичные случаи с отметкой, что искомое звено found (найдено), not found (не найдено) и uncertain (под сомнением). Эти наблюдения производились 5 1/2 месяцев, и после окончательного детального психологического анализа наблюдений из 854 случаев в 395 (41%) звено оказалось найденным. Было совершенно очевидно, что весьма легко его не открыть вовсе. Представьте себе, что курящий трубку господин завернул за угол и переплетчик не нагнал его, тогда весьма возможно, что лондонское воспоминание осталось бы для него вне всякой замеченной ассоциативной связи. Именно подобный случай хорошо описан Гауптма-ном в рассказе «Стрелочник Тиль», где рассказывается, что стрелочник, бегущий на место железнодорожной катастрофы, где был раздавлен поездом его сын, был изумлен (несмотря на крайнее душевное волнение) тем, что при его бегстве через лес, когда ему перебежала дорогу белка, ему пришла в голову фраза: «Боженька дорогу перебежал»; фраза осталась для стрелочника необъяснимой, но читателю этого рассказа происхождение фразы вполне понятно. Незадолго перед катастрофой отец гулял с ребенком в лесу, и мальчик, увидавши прыгающую с дерева на дерево белку, вдруг спросил: «Папа, это — Бог?» Ассоциативные звенья бесследно забываются, из чего еще вовсе не вытекает, что они бессознательны. Jastrow в книге «La subconscience» рассказывает, что один врач, готовившийся к экзамену по ботанике, проходя по улице Парижа, был поражен тем, что увидел вывеску: Verbascum Thapsus. Это поразило его, он вернулся к вывеске и прочитал: Bouillon; дело в том, что обывательское название этого растения: Bouillon blanc (стр. 73). Причина забвения — слабая интенсивность и быстрота смены. Путем упражнения, по-видимому, можно развить в себе самонаблюдение и сделать «незамеченные» представления в большом числе случаев «опознанными». Мы привели около 65 случаев внезапных догадок, из них многие лишь упомянуты без всякого описания и все же приблизительно в 24 из приведенных случаев ассоциативное звено, приведшее к догадке, было при воспоминании об изобретении найдено или найдено непосредственно. Вот список представлений, послуживших исходным пунктом для догадки:

у Кекуле — обезьяны,

у Галилея — люстра,

у Эдиссона — звук при вращении валика,

у Брюнеля — teredo navalis,

у Шефера — осиное гнездо,

у Брауна — паутина,

у Джиббона — развалины в Капитолии,

у Дарвина — закон Мальтуса,

у Уоллеса — закон Мальтуса,

у Спенсера — книга Грове,

251

у Лосского — сливающиеся в тумане предметы,

у Архимеда — тело, погруженное в воду,

у Тарда — волнообразные движения,

у Кл. Бернара — цвет мочи кроликов,

у Гёте — череп овцы,

у Уатта — машина Ньюкомена,

у Окена — череп оленя,

у Морзе — замечания о проволоке,

у Семенова — толпа народа, пуговицы, формула бензола, грибы,

у Фурье — яблоко,

у Бёме — отблеск солнца на темном сосуде,

у Руссо — тема Дижонской академии,

у Фехнера — вид цветущей зелени,

у Введенского — фраза о мясниках, убивающих скот, etc.

Сюда можно присоединить еще два явно ассоциативно обусловленных случая из пяти, приводимых в VI главе (Коульридж и Цицерон, см. ниже стр. 324). Итого 26 примеров из 65, т. е. 40%.

В некоторых из приведенных нами случаев изобретатель указывает ассоциативное звено в прочтенной книге. Так, Кант говорит о Юме («Исследование»), Уоллес и Дарвин — о книге Мальтуса (заключающей в себе идею, родственную идеям двух натуралистов), Спенсер — о книге Грове, Тард — о статье о волнообразных движениях, Введенский — о книге Рибо («Память»). Замечание Кизова о том, что, по его наблюдениям, можно путем самоанализа развить в себе способность восстановить в памяти ускользнувшее звено, интересно в том отношении, что не невозможен случай, когда ускользают из памяти и звено, опосредствовавшее догадку, и самая догадка. В таком случае не исключена возможность, воспроизводя утерянное звено, при его помощи восстановить и догадку. Если бы Пушкин по пробуждении сохранил в памяти или мог воспроизвести какие-нибудь подробности того сна, в котором он сочинил стихотворение, особенно общее самочувствие, Bewusstseinlage, то, быть может, он воспроизвел бы и самое стихотворение. Эрве де С. Дени, мы видели, свидетельствует (в согласии с показаниями Кизова), что можно путем самоанализа развить в себе способность воспроизводить сновидения. Но, конечно, важно твердо запомнить догадку или записать ее, прежде чем сосредоточивать внимание на ее психических подголосках. Если же она совершенно забыта, то нередко полезно на время совсем оставить в стороне усилия вспомнить ее. Иногда при «осечке памяти» и потере промежуточного звена полезно, если представится возможность, математическое исчерпывание всех мыслимых случаев. Так, однажды я хотел припомнить название последней оперы Чайковского. Так как я хорошо знал эту оперу, то забвение ее названия неприятно поразило меня, и я не успокоился, пока не припомнил, но мне удалось это лишь при помощи ряда систематических попыток. Я твердо знал, что опера называется иностранным женским именем, начинается с восьмеричного или десятичного И и кончается на да или та. Перебирая для второй буквы комбинации Иа, Иб, Иг и дойдя до о, я вспомнил «Иоланту».

252

Очень важно отметить такой случай, когда у нас не утрачивается память на представление, входящее в ассоциативную цепь, но происходит потеря чуткости, т. е. памяти на чувства ценности. Великолепную иллюстрацию подобного случая дает В. Г. Короленко в рассказе «Мороз»1. В этом рассказе описывается поездка двух лиц с ямщиком во время сильнейшего холода. Путешественники окоченели от холода. Ямщик, гораздо более выносливый, тоже озяб. В это время рассказчик увидел сидящую невдалеке от дороги человеческую фигуру, как будто подающую какие-то знаки. По этому поводу ямщик сказал что-то смеясь. «Но для меня это были только разрозненные звуки, точно звенели льдинки, слова были пусты, в них для меня в то время не было никаких понятий»; приехав на ночлег, отогревшись и легши спать, путешественник вдруг в полусне застонал. «В эту минуту я вдруг вспомнил слова ямщика, которые он говорил еще тогда по дороге и которые лежали у меня где-то в глубине памяти лишенными смысла». Путешественник понял, что нужно было спасти замерзающего человека, что они могли это сделать и не сделали этого, потому что совесть замерзла (Короленко. «Повести и рассказы», кн. 3, 1907, стр. 148). Здесь дан яркий пример потери памяти на чувство ценности, именно моральной значимости, но возможна такая же потеря чувства значимости или чуткости интеллектуальной. Я могу помнить звено, ведущее к потерянной догадке, но могу забыть ту значимость, которую оно для меня имело.

Встречаются люди высокоинтеллигентные, но со слабо развитою способностью самонаблюдения и отсутствием философской пытливости мысли, которые, обладая поразительным даром интуиции, сами post factum не могут дать себе отчет, что именно привело их к догадке, моментально забывают об этом и ссылаются при расспросах окружающих на какое-то безотчетное чувство. Д-р В. М. Королько рассказывал мне о докторе Петропавловской больницы Иогансене, который, будучи талантливым диагностом, однажды определил у больного наличность рака поджелудочной железы наперекор показанию всех остальных врачей, исследовавших больного, которые и посмеялись над ним, предполагая у больного совершенно другое заболевание. Когда, к изумлению врачей, его диагноз при вскрытии умершего пациента блестяще подтвердился, на их расспросы, как он угадал болезнь, он отвечал: «Тут дело происходит, как в карточной игре. Сидишь играешь в винт и чувствуешь, что у соседа с левой стороны на руках туз».

II предположение, что в ассоциативной цепи есть скачок, которому соответствуют лишь физиологические процессы, т. е. гипотеза физиологически бессознательного допустима и поддерживается авторитетнейшими психологами и психиатрами. В самом деле, если я могу, пользуясь счетной машиной в математической работе, получить продукт математической операции в виде нечувственной мысли, соответствующей, скажем, цифрам, выражающим искомое число, не переживая никакой умственной операции, которую нужно произвести, чтобы получить это число, скажем, как произведение двух множителей, то почему же в процессе творческой работы мозг не мог бы быть таким же, хотя и бесконечно сложным и подготовленным нами аппаратом, где имели бы место такие

1 На рассказ Короленко мне любезно указала Е. Д. Проскурнякова.

253

же процессы замещения актов мысли, какие имеют место в описанном нами выше случае (см. главу II), процессы замещения интеллектуальных актов их чувственными и эмоциональными коррелятами? Но невозможность восстановить нити, как выражается Гаусс, между «прежними понятиями» и «желанным результатом» еще не исключает возможности, что тут имело место психическое замещение описанного выше типа. Во всяком случае, участие физиологического бессознательного в творческом процессе остается лишь мыслимой возможностью, но не прочно установленным фактом.

III предположение, что «the missing link», недостающее звено, относится

к моей бессознательной психике, — заключает в себе столь явную

несообразность, что со времен Э. фон Гартманна, главного идеолога

«философии бессознательного», почти не выдвигается более ее сторонни

ками.

Два остающихся предположения допускают сообщаемость сознаний. С этой точки зрения сознание не есть замкнутое единство, но всегда со-сознание (co-consciousness), по выражению Мортона Принса. Философская нелепость такого понятия для всякого психолога, который не стоит на точке зрения интуитивного познания чужой душевной жизни, совершенно очевидна и подробно выяснена мною в работе «Опровержение солипсизма» (Труды русских ученых за границей. Вып. I, 1924). С психологической же точки зрения такое предположение излишне, как это увидит читатель в следующей главе.

IV предположение «сверхсознательного я», которое привносит в мое

сознание счастливую догадку; гипотеза Майерса («The human

personality») плачевна, потому что, ровно ничего не объясняя, она только

перемещает загадку из одного сознания в другое. Такое предположение

построено по аналогии с биологической гипотезой Гарвея, который

приписывает формирование зародыша великому художнику (Artifex),

пребывающему в матке (см. выше гл. II).

V (последнее) предположение, согласно которому творческий акт есть

продукт кооперации множества «подсознательных я», построено по типу

другой биологической гипотезы Мопертюи. В своей книге «Venus physique»

(цит. по изд. 1757 г.) он писал: «Инстинкт животных, который помогает им

находить полезное и избегать вредного, не присущ ли он самомалейшим

частицам, образующим животное? Этот инстинкт, рассеянный в частицах

семян, хотя и в более слабой степени, чем в самом животном, не является ли

этот инстинкт тем не менее достаточным, чтобы объединить эти отдельные

части» (р. 133). Таким образом, при образовании зародыша каждая

образующая частица, как