для известного познания, надо с этим познанием свыкнуться (трение). Недостаточно уничтожить основания для известного убеждения, нужно еще в течение некоторого времени оказывать противодействие привычке придерживаться прежнего убеждения, которое мы теперь считаем лишенным оснований» (Reflexionen, II, § 59, S. 19). Кризис сомнений в юности бывает в этом отношении, как мы видели, благоприятным моментом для усвоения новой точки зрения. Интерес юного философа к постижению чужих точек зрения может быть настолько силен, что он оказывается иногда способным к совершенно экстраординарным средствам, чтобы проникнуть в замкнутый круг последователей какого-нибудь эзотерического учения. Так, о Лейбнице Куно Фишер сообщает, что он, заинтересовавшись в молодости учением розенкрейцеров и желая проникнуть в их среду, сочинил некоторую статью в их духе и стиле, чтобы убедить их, что он вполне достоин посвящения в их орден. О великом индийском философе Дармакирти проф. Щербатский сообщает, что он в юности, желая усвоить себе самые противоположные точки зрения различных философских сект, странствовал инкогнито бедным монахом по различным буддийским монастырям, оставаясь в каждом столько времени, чтобы усвоить себе исповедуемое в нем учение (см.: Куно Фишер. «Лейбниц» и Ф. И. Щербатский: «Логика и теория познания по учению позднейшего буддизма», ч. I). Мысль о том, что историко-философская культура не нужна для философа и что великие философы были невежественными людьми в истории философии, мало того, будто изучение истории философии оказывает вредное действие на самобытность философского дарования
278
— эту мысль высказал когда-то Поль Жане: «В философии невежество благоприятствует продуктивности творчества. Читая Канта, просто удивляешься, как мало он читал философские сочинения. Из других философов нового времени только Лейбниц и Гегель соединяли в себе большую непосредственность творчества с большой эрудицией» («Revue des deux mondes», 1868, 15 mai, p. 354). Я уже имел случай показать, насколько ложна подобная мысль (см. мою статью «О психологическом изучении метафизических иллюзий». — «Жизнь», 1900, январь).
В Киркегоре была чрезвычайно сильна тенденция к психологической перевоплощаемости. В своих творениях он не только выводит различные характеры и создает различные ситуации, но выдумывает и различных авторов. Псевдонимы, которыми подписано большинство его сочинений, образуют целый круг индивидуальностей, стоящих на совершенно различных точках зрения. Именно его стремление «экзистенциально» мыслить ведет его к этому пользованию псевдонимами. С какой психологически-художественной виртуозностью он умел перевоплощаться во всевозможные писательские индивидуальности, можно видеть из сочинения «Предисловия к сочинениям», которое представляет собрание предисловий фиктивных авторов к фиктивным сочинениям» (Н. Hoffding. «S. Kierkegaard», 1906, S. 54).
Указанная нами выше наклонность к путешествиям также тесно связана с тенденцией к перевоплощаемости. Философское творчество Фихте, Спенсера, Канта, быть может, выиграло бы в широте, если бы им пришлось менять на продолжительное время ту социальную обстановку, в которой им приходилось жить.
Перевоплощаемость ученого следует отличать от нравственной чуткости и эстетического вчувствования, хотя эти последние свойства весьма ценны для ученого и философа. Алеша Карамазов вдруг говорит Ивану: «Отца убил не ты!» и затем к ужасу и изумлению брата описывает ему его душевное состояние: «Нет, Иван, ты сам себе несколько раз говорил, что убийца — ты». — «Когда я говорил?! Я в Москве был. Когда я говорил?» — совсем растерянно пролепетал Иван. — «Ты говорил себе это много раз, когда оставался один в эти два страшных месяца», — по-прежнему тихо и раздельно продолжал Алеша. Но говорил он уже как бы вне себя, не своей волей, повинуясь какому-то непреодолимому велению» (см.: Достоевский. Сочинения, т. XIV, стр. 287, изд. 1904 г.). Здесь проницательность подсказана любовью к брату и стремлением оказать ему нравственную поддержку в реальной жизни. Когда герой бальзаковского романа «La recherche de l’absolu»* Баль-тазар де Клаэс производил опасные химические эксперименты в лаборатории, куда проникла его жена из любопытства, несмотря на строгое запрещение мужа, то он, видя жену после страшного взрыва, происшедшего в лаборатории, совершенно невредимой, восклицает в сильном волнении: «Ангелы Господни спасли тебя!» Бальтазар де Клаэс был твердо убежденный атеист, и его восклицание Тэн объясняет как внезапную, вызванную душевным потрясением реминисценцию из области чувств и образов раннего детства. Такая черта, по справедливому замечанию Тэна, не могла быть придумана Бальзаком, она постигнута интуицией художника, который, фиктивно перевоплощаясь в героя, с душою
279
которого глубоко сжился, сопереживает в художественном творчестве малейшие подробности его духовной жизни (см. статью Тэна о Бальзаке). Цель Бальзака — пережить радость эстетического перевоплощения, имеющего глубокое жизненное правдоподобие, и сообщить эту радость читателю. Между тем перевоплощаемость ученого служит ему для того, чтобы однозначно истолковать корреляцию психических свойств человека в целях психологических или исторических научных выводов (психология, история философии) или чтобы однозначно истолковать корреляцию логических смыслов, образующих систему данного философа.
Истина многогранна и многоцветна. Для ее постижения необходимо философу дать себе отчет в том, что Кант называет горизонтом знания, т. е. известной точкой зрения на мир, заключающей в себе известный запас знаний. Необходимо: 1) установить свой собственный горизонт, дать себе в нем ясный отчет, 2) стремиться по возможности увеличивать его, 3) считаться с горизонтом другого, 4) определить абсолютный горизонт знаний и поставить его в отношение к своему, учтя при этом свои способности. Этот абсолютный горизонт и образует то, что я назвал бы параллельно идее полноты знания идеею его широты. В основе первой лежит коллекционерская наклонность, в основе второй — общительность. История философии может являть картину бессвязности для скептически настроенного дилетанта. Усвоение ее без углубленного перевоплощения в многоразличные точки зрения не только бесполезно, но прямо вредно: «Difficile est philosophia pauca esse ei nota, cui non sint nota aut pleraque, aut omnia». Разумеется, здесь речь идет о психических точках зрения на мир, а не о фактических подробностях. Без идеи широты понимания философского творчества, как единого мирового процесса, самораскрытие человеческого духа неосуществимо.
Ну, так которая из философий пребудет? Не знаю. Но философия быть, думаю, вечно должна!
(Шиллер)
К группе репулъсивных наклонностей нужно прежде всего отнести: 1. Самосохранение. Возможны случаи, когда самосохранение проявляется в аппетитивной форме. Так, например, собаки при некоторых заболеваниях едят траву ежу (chien dent), на это указывал еще Декарт. Я видел кошку, которая, оправляясь от сильного кровотечения (с выкидышем) после падения с 5-го этажа на мостовую, ела сама в саду из моих рук ту самую «порезную траву», которую крестьяне при порезах серпом на жатве употребляют как останавливающее кровотечение средство. Но большей частью самосохранение проявляется в репульсивной, оборонительной форме. Оборонительные реакции предваряются беспокойством, тревогой, испугом. Таковы разнообразные формы проявления неофобии или мизонеиз-ма, т. е. страха перед новым, невиданным, необычайным. Если ход событий приобретает совершенно экстраординарный характер в смысле нарушения всех привычных ожиданий, страх переходит в ужас или в ярость.
Такова тревога животных при затмениях и землетрясениях. Джэмс рассказывает, что с одним большим породистым псом сделалось нечто вроде эпилептического припадка, когда этот пес увидел кость, двига-
280
ющуюся по полу, не замечая при этом нитки, при помощи которой ее двигали («Психология», изд. 1-е, пер. И. Лапшина, 1896, стр. 340). Гюйо («L’irreligion de l’avenir», I глава, 41 стр. русского перевода) и Дельбёф, которого цитирует Гюйо, сообщают о том впечатлении, которое производят на собак мыльные пузыри, внезапно превращающиеся в «ничто» при дуновении или прикосновении: «После того как лопнул четвертый пузырь, ярость собаки не знала границ, но она не старалась схватить его, но ограничивалась тем, что лаяла на него со всею силою гнева, пока пузырь сам не исчезал». Боясь довести собаку до бешенства, Дельбёф поспешил прекратить опыт. Перед нами здесь не удивление-радость, а удивление-испуг, переходящее в гнев. У животных есть смутное чувство законосообразности природы, которое у человека проясняется и на известной стадии развития доходит до отвлеченного понятия закона природы. Вся умственная эволюция человека, безмерно возвышающая его над животными, есть непрерывный процесс осмысления мира явлений и своей познавательной деятельности. Миф, искусство, язык, техника, наука и философия — лишь различные формы расшифрования безмерно сложной загадки бытия и познания. Всякая научная и философская система, поскольку она 1) логически связна, т. е. свободна от внутренних противоречий, и 2) верно истолковывает познаваемые явления и их взаимную связь, есть наивысшая форма такого осмысления, предохранительная форма (Schutzform), как метко называет ее Авенариус («Критика чистого опыта», ч. II). От чего же она нас предохраняет? От иррационального в действительности. Если мир-явление не есть Космос, но Хаос, в котором нет никакого единообразия, то никакое строительство мысли и жизни для человека не представляется возможным. Философия и прежде всего логика и теория познания есть Органон, орудие для преодоления того, что на низшей ступени развития представляет страх перед чудом, а на высшей — страх перед логической нелепостью или фактической несообразностью в данной научной теории или философской системе. Подобный страх может быть или могучим стимулом для напряжения всех умственных сил перед загадочным явлением — удивлением, как великой философской страстью, или трусостью в мышлении, страхом не за науку и истину, а за истинность своей теории. Хотя вера в чудеса давно уже утратила свой кредит в глазах философов, и уже Гоббес писал, что чудеса подобны пилюлям, которые, быть может, иногда полезно глотать, но никогда не следует жевать, тем не менее весьма знаменателен тот факт, что и Декарт, и Лейбниц интересовались в юности теургическими затеями розенкрейцеров, что одним из импульсов для размышлений о законе причинности у Юма были рассказы о чудесах, якобы происходивших на Медарском кладбище в 1723 г. на могилах казненных янсенистов, что внимание Канта в начале 60-х гг. XVIII в. было привлечено чудесными рассказами про Сведенборга, и Кант затратил огромную для своего тощего кармана сумму, чтобы купить «Arcana Coelestia» Сведенборга, которые так потом разочаровали его, что импульсом к пробуждению философской любознательности в 24-летнем Т. Масарике были «загадочные» явления спиритизма и гипнотизма1.
1 См. брошюру проф. Пражского университета Эм. Радля «Т. Масарик, его жизнь, научная и общественная деятельность», 1921 (есть русский перевод).
281
Исходным пунктом для творчества Канта в его критический период «было страшное разрушение науки и нравственности», которым угрожала философия Юма. Мы видели, какую огромную роль играет кризис сомнений в духовном развитии каждого философа. Философская система претендует быть дредноутом, находясь на котором чувствуешь себя в безопасности. Но если страх в утонченных формах осторожности, настороженности, подозрительности к собственным увлечениям является тоническим средством, направляющим мысль и обостряющим строгость критической самооценки, трусость в мышлении есть забота о сохранении в неприкосновенности своих теоретических построений в связи со страхом перед новизной. История науки знает множество примеров подобной неофобии ученого из страха разрушения прежнего его мировоззрения. Вот хороший пример из
