творческой деятельностью. «Экономия, — пишет Джибсон, — как таковая, есть чисто формальный принцип и сама по себе не может определить границ собственного применения». Возьмем для примера трактат Декарта по геометрии. «Его сжатость такова, что даже Ньютон жаловался на трудность усвоения. А Декарт в письме к приятелю сообщает, что он умышленно укоротил решение проблемы, чтобы критики не могли ему сказать: «Ну, всякий мог бы открыть то же самое!» Здесь имеется самая строгая экономия знаков, но не такая экономия нужна науке, ей нужна мудрая экономия» (Gibson, op. cit., p. 494-495). Мудрая экономия, прибавим мы, есть сочетание способности к великим героическим усилиям с искусством долгой подготовительной работой достигнуть радостных моментов величайшей легкости творчества, причем у гениальных натур сила напряжения в усилиях их воли преодолеть трудности соответствует легкости в выполнении задачи, когда итог к ее решению уже окончательно найден. Именно тот, кому даны радости великих философских достижений, именно он есть человек, обреченный на непреклонную упорную борьбу с великими трудностями поставленного задания. Как бывают «роковые встречи» двух существ, которым в силу «сродства душ» суждено сблизиться, так бывают случаи, когда ученый или художник наталкивается на проблему, решение которой

301

столь отвечает его наследственным наклонностям, знанию и интересам, что он чувствует: «ты можешь, ибо ты должен». Вот в чем тайна того сладкого рока, о котором говорит, как мы упомянули выше, Вагнер (см. гл. III).

Однако пренебрежение принципом экономии в творческой работе было бы для ученого и философа величайшим безрассудством, гениаль-ничаньем самого дурного тона. Вот почему необходимо ближе присмотреться к принципу экономии с философской точки зрения. В области философии этот принцип может иметь или трансцендентное, метафизическое, или имманентное, феноменалистическое значение.

I. Идея экономии в метафизическом значении была выдвинута Аристотелем в связи с его телеологическим взглядом на мир. Если природа представляет иерархию средств и целей, в которой конечной притягательной целевой причиной является Божественная Мудрость, «Нус», то можно констатировать в мире проявление этого Сверхличного Разума, между прочим, и в том, что Природа, которая как олицетворение Божества пишется через большую букву, в процессе образования растений и животных проявляет мудрую экономию и в расходовании материалов и создании органов, и в распределении между ними функций. Точка зрения эта ложна по существу, поскольку опирается на недоказуемые метафизические предпосылки, однако в отдельных случаях она могла иметь значение полезного эвристического принципа, на что единогласно указывают все биологи и историки философии, занимавшиеся биологией Аристотеля, так как последний, по их уверениям, обнаружил гениальную проницательность при изучении органической корреляции в строении и функциях животных. Повсюду природа возмещает в одной части то, что отнимает у другой… Она не может затрачивать тот же материал в различных местах. В качестве иллюстрации он сопоставляет две породы раков — у одних больше конечностей, но меньше клешней, у других больше клешней, но меньше конечностей (см.: Gomperz. «Griechische Denker», В. III, гл. XIII, § 5). Аристотель указывает также, что нередко один и тот же орган, например рот, служит для различных функций (питание, дыхание, нередко защита), но к этим указаниям он дает и пояснение, что Природа никогда не бывает мелочна в своей экономии. Идея Аристотеля продолжала существовать в схоластике под названием закона бережливости или экономии: Lex parcimoniae.

О таком законе говорит Гамильтон в «Lectures on metaphysics», причем курьезно то, что он выдвигает его против критической философии в следующем рассуждении: Кант утверждает, будто пространство и время суть лишь формы мира явлений, и мы не имеем права распространять их на вещи в себе. По мнению Гамильтона, было бы неэкономичным актом со стороны Природы, если бы она создала познавательный аппарат человека, коренным образом не соответствующим природе истинно сущего. Росмини (1797-1855), итальянский богослов-философ, как указывает историк итальянской философии Ферри, истолковывает Lex parcimoniae следующим образом: «Для физических сил нет ни максимума, ни минимума действия, эти выражения имеют смысл лишь для Интеллигенции, которая, рассматривая известное действие как цель нашей воли, сравнивает соответствующие цели средства в отношении

302

количества, качества и степени. Принцип, управляющий физическими силами и чисто чувственными реальностями, есть закон необходимой причинности; наоборот, принцип, управляющий интеллигенциями, есть закон достаточного основания, принцип наименьшего действия есть лишь его частный случай. Между этим универсальным принципом и частным принципом наименьшего действия есть промежуточное звено средней общности — принцип наименьшего средства… Максимум действия при минимальной затрате средств — вот закон, которым связывается для Совершенной Мудрости действие с целью» (см.: «Essai sur l’histoire de la philosophie en Italie», 1869, p. 249-250). Росмини применяет все эти рассуждения в своей «Теодицее» (кн. III, гл. XI и XII) к Божественной Премудрости. Вся разница между ним и Аристотелем заключается в том, что он имеет в виду христианского Бога, а не Чистую Форму.

II. Принцип экономии в имманентном смысле слова был введен в теорию познания Кантом, а в психологию — Гербартом. Кант в «Критике чистого разума» указывает на то, что наше мышление управляется законом непрерывности, в котором объединяются две основные тенденции мышления — к гомогенности (однородности) и к спецификации. Все понятия, при помощи которых мы истолковываем мир явлений, обладают внутренним сродством, — Affinitat. Стремление к одностороннему объединению или односторонней спецификации в этом процессе образования родов и видов в мышлении будет одинаково нецелесообразно. Способность подметить существенные сходства и правильно обобщить предполагает способность подмечать существенные различия при классификации изучаемых явлений (Unterscheidungsvermogen). Целесообразное (у Канта нет слова экономичное) применение умственных сил заключается в осуществлении гармонического синтеза обоих логических дарований, в чем и осуществляется идея непрерывности логического процесса. Шопенгауэр в исследовании «О четверичном корне закона достаточного основания» повторяет мысль Канта, формулируя ее в двух положениях, которыми регулируется экономия мышления: «Entia praeter necessitatem non esse multiplicanda» (принцип гомогенности) и «Entium varietates non temere esse minuendas»*, разумея под entia не метафизические сущности, а понятия и объясняющие принципы рассудка (принцип спецификации). Ни у Канта, ни у Шопенгауэра нет прямого упоминания принципа наименьшего действия и принципа наименьшего психического усилия. Первый принцип впервые сформулирован в области точных наук Мопертюи (1752 г.: «Cosmologie»), который был поддержан Эйлером, но первый, кто вполне выяснил его чисто методологическое значение, был Лагранж («Mecanique Analytique», p. 246).

Принцип экономии находит себе плодотворное применение в деятельности творческой воли в троякой форме.

1. В процессе накопления знаний, двигательных навыков и аффективной чуткости, а) Гербарт давно выдвинул в педагогике идею концентрации знаний. Процесс приобретения и прочного усвоения знаний в школе представляет проблему экономии сил. Составление учебного плана, расписание уроков, методы заучивания, определение поногенети-ческого коэффициента различных родов умственной деятельности — вот

303

над чем работает современная педагогика, развивая и углубляя идеи Гербарта. Но не надо забывать: «Non schola, sed vita discimus»*. Процесс ассимиляции знаний ученым или философом требует применения подобных же средств экономии, б) Мюнстерберг, вслед Тэйлору, в своем исследовании «Психология и экономическая жизнь» показал, что мышечная деятельность человека точно так же чрезвычайно выигрывает от разумной экономии. Это касается не только всевозможных родов физического труда, но также и духовного. Архивная работа для историка философии, приемы экспериментальной техники для натурфилософа и психолога — все это роды деятельности, требующие не только знания, но и умения. В частности, для изучающего экспериментальную психологию очень поучительно в этом отношении превосходное «Введение в экспериментальную психологию» Челпанова. в) Бергсон рекомендует философам «развивать в себе способность к интуиции». Этот совет, конечно, имеет в его устах совершенно специфический смысл. Но если под способностью «развивать интуицию» разуметь прежде всего культуру чуткости, то этот совет может оказаться имеющим глубокий смысл. Конечно, эти условия зависят от унаследованных аффективных наклонностей, поэтому можно говорить об усовершенствовании, а не о создании их.

«Бывают и такие люди, — говорит Кант по поводу чуткости, — которые как бы с волшебным жезлом в руках умеют отыскивать сокровища познания, хотя они никогда этому не учились, этому они не могут научить и других, но могут только идти впереди их: это уже дар природы» («Антропология», § 54, стр. 63 русского перевода).

Но нельзя отрицать того, что возможно косвенным образом культивировать в себе, при наличности дарований, чуткость и специфическую обостренность аффективного внимания и памяти. Рассудок не может заменить аффективную чуткость, но может косвенным образом, хитростью подчинить ее своим целям, использовать для себя ее порывы, подобно тому как в народной сказке рак ухитрился обогнать лисицу.

2. В процессах изобретательности, ловкости и проницательности. Если стародавняя мечта об искусстве изобретения, Ars magna, Ars inveniendi, имеет какой-нибудь смысл (а она имеет его), то он заключается в экономизировании творческих сил путем учета всех эмпирических условий и путем методологических приемов, которые косвенным образом благоприятствуют этим свойствам, а) Сюда относятся всевозможные эвристические функции, так хорошо описанные Файингером в «Philosophie des Als-Ob», искусственные классификации, методические уловки, схематические образы, модели, упрощения, получаемые созданием искусственной симметрии формул, замещения, преобразования и т. д. Сюда относятся приемы исчерпывания возможных типических случаев и описанная нами в процессах пробования — корреляция полей испытания (см. гл. III). б) Приспособляемость к внезапно изменившимся условиям работы, ловкость точно так же можно в себе развить при наличности соответствующих данных в области моторной памяти и моторной чувствительности, в) Наконец, возможно косвенным образом культивировать в себе проницательность, стремясь использовать все те гигиенические и психологические указания, на которые нас наталкивает анализ моментов счастливой догадки — интуиции (см. гл. IV).

304

3. В процессе систематизации, в проявлениях законченного мастерства и в переживании чувства целостной концепции, а) В построении каждой философской системы имеется некоторая, так сказать, ось симметрии, которою определяется вся архитектоника целого. Логическая концентрация мыслей совершается вокруг некоторого комплекса наиобщих понятий, который кладется в основу всей постройки. Этим комплексом философ пользуется и как эвристическим принципом, и как базою для концентрации своих мыслей в процессе изложения. Такова система категорий у Аристотеля и Канта, спецификация основных форм наивысших эмпирических законов для Конта, диалектические триады для Гегеля, закон развития для Спенсера, четыре разновидности закона достаточного основания для Шопенгауэра. Разумеется, таких руководящих принципов общей конструкции может быть не один, а несколько — один основной, другие вспомогательные. Когда Аристотель хочет представить какую-нибудь проблему освещенною всесторонне и в то же время в стройном единстве, когда он хочет

В единый скоп всесильно сжать Ее лучей блудящий пламень*,

то он применяет к ней или таблицу категорий (начало «Этики Никома-ховой»), или учение о четырех причинах. Вот классификация систем в истории философии у Аристотеля:

у ионийцев преобладает causa materialis;

у Эмпедокла — causa effliciens;

у Анаксагора (переход к допущению) — causa formalis;

у пифагорейцев (число) — causa formalis;

у Платона