нас идти далее. Но аналогия может быть более или менее основательна» («Логика», пер. Чижова, стр. 322, § 190). Параграф заканчивается презрительными замечаниями о пустых аналогиях, на которые натолкнула Шеллинга в натурфилософии интуиция — инстинкт разума.

1 В 1816 г. Гегель возглашал на лекциях, что «философия в Европе умерла», а в 1818-1819 гг., когда он читал впервые свой курс логики, вышла в свет гениальная книга Шопенгауэра. В 1827 г. он читал вторично свой курс логики, и в это время О. Конт печатал I том своей великой системы. Очевидно, «конец истории философии» оказался столь же мнимым, как и конец его философии истории… «В то время как современник Гегеля, гр. Красинский, силою поэтического вдохновения предугадал и с поразительной ясностью и точностью нарисовал картину Парижской коммуны и нынешнего анархизма (в своей «Небожественной комедии»), в философии истории Гегеля не оставлено никакого места ни для национальных движений нынешнего века, ни для России и славянства как исторической силы. По Гегелю, история окончательно замыкается в установлении бюргерско-бюрократических порядков в Пруссии Фридриха-Вильгельма III, обеспечивавших содержание философа, а через то и реализацию содержания абсолютной философии» (Вл. Соловьев — статья о Гегеле в VI томе «Трудов Московского психологического общества», 1898, стр. 302-303).

321

XLIII. Шеллинг

Главный мистицист, открывающий ряд философов интуиции XIX в., Шеллинг еще стоит на точке зрения «Критики способности суждения» Канта в том отношении, что он если и не совершенно отвергает интуицию в науке, то все же считает ее проявления редкими и даже сомнительными. Вот как рассуждает он по этому поводу:

«Что касается, в частности, отношения искусства к науке, то они по своим тенденциям столь радикально противоположны, что, разреши наука все свои проблемы (как это всегда делало искусство), и она должна перейти в искусство и стать с ним тождественной, что служит доказательством диаметральной противоположности их направлений. Ибо, хотя в своих высших функциях наука и имеет ту же задачу, что и искусство, тем не менее все же эта задача, по способу ее решения, является для науки бесконечной, в силу чего можно сказать, что искусство служит образцом для науки, и где появляется искусство, там ему первоначально должна предшествовать наука. Именно отсюда-то можно объяснить, почему и в какой мере в науках нет гения; это надо понимать не в том смысле, будто научная проблема не может быть гениально (genialisch) решена, а в том смысле, что та же проблема, которая может быть решена путем гения, разрешима и механически, как, например, система тяготения Ньютона, которая могла бы быть гениальным открытием и в действительности и была таковым у ее первого изобретателя Кеплера и которая в той же мере могла бы быть чисто научным открытием, каковою она и оказалась у Ньютона. Лишь то, что создается искусством, осуществимо единственно лишь путем гения, так как во всякой проблеме, которую себе ставит искусство, объединено бесконечное противоречие. И гений может произвести то, что производит наука, но это участие гения в данном случае не необходимо. Поэтому наличность гения в науке есть и остается проблематической, т. е., конечно, можно всегда наверное сказать, где его нет, но не где он есть налицо».

«Существуют лишь немногие признаки, по которым можно заключить о наличности гения в науке (что о наличности гения надо заключить в том и другом случае, показывают своеобразные обстоятельства дела). Гений, например, наверное отсутствует в том случае, если некое целое, подобное системе, возникает по частям и притом путем соединения (Zusammensetzung). Наоборот, приходится предположить наличность гения там, где идея целого явственно предшествовала отдельным частям. Ибо идея целого ведь может быть ясной, лишь развиваясь в отдельных своих частях, а с другой стороны, опять же отдельные части возможны лишь в силу идеи целого, и, таким образом, здесь есть, по-видимому, противоречие, которое возможно лишь в силу акта гения, т. е. в силу неожиданного совпадения сознательной и бессознательной деятельности (durch ein unerwatetes Zusamentreffen der bewusstlosen mit der bewussten Thatigkeit)».

«Другое основание для предположения наличности гения в науке можно было бы усмотреть в таком случае, когда кто-нибудь вздумал бы утверждать такие вещи, которых он не мог бы вполне постигнуть

322

или в силу условий той эпохи, когда он жил, или в силу иных его высказываний, т. е. высказывал бы нечто якобы сознательно, что он, однако, мог бы высказывать лишь бессознательно. Однако всячески легко показать, что и приведенные основания для предположения наличности гения в науке могут быть крайне обманчивы» (S. W. В. III, «Система трансцендентального идеализма», I отдел). Таким образом, Шеллинг резко обособляет мир интуиции, сферу сверхнаучного познания, родственного художественному творчеству, и мир рассудочного (механического) мышления. Интуиции в науке, как таковой, нет, но интуиция может замещать рассудочное знание, достигая того же результата иным сверхлогическим путем. Позднее Шеллинг высказывает уверенность, что в будущем непосредственное сверхлогическое знание заменит всю науку, и метод открытия будет заключаться не в накоплении фактов а 1а Бэкон и не в рассудочной логистике а 1а Лейбниц, а в прямом непосредственном сверхрациональном мистическом постижении всего сущего и всех его законов.

И так прозрачна огней бесконечность, И так доступна вся бездна эфира, Что прямо смотрю я из времени в вечность И пламя твое узнаю, солнце мира!*

«Придет время, когда науки постепенно исчезнут и на место их явится непосредственное знание. Все науки, знания, как таковые, изобретены лишь по недостатку этого знания. Например, весь лабиринт астрономических вычислений существует потому, что человеку не было дано усматривать непосредственно необходимость в небесных движениях, как таковую, или духовно сопереживать духовную жизнь вселенной. Существовали и будут существовать не нуждающиеся в науках люди, в которых смотрит сама природа и которые сами в своем видении сделались природой. Это настоящие ясновидцы, подлинные эмпирики, к которым эмпиризм, называющий себя так теперь, относится, как политики, переливающие из пустого в порожнее, к посланным от Бога пророкам» (S. W. В. VII, отд. I, стр. 246). Профессор Лютославский утверждает, что такие случаи открытия новых законов природы путем мистического непосредственного знания имели место в истории науки. Так, он утверждает, что Платон в «Тимее» за «2100 лет до Лавуазье предсказал химическую формулу воды. Он имеет в виду следующее место из «Тимея» (Tim 59, d — е): «Вода же, будучи разделена огнем или также воздухом, при соединении частей может составить одно тело огня и два воздуха».

XLIV. Шопенгауэр и Сведенборг. Дивинация в история и географии. Предсказания Лейбница, Гертли и Руссо

В мистической интуиции человек может иметь не только целостную интуицию прошлого с деталями любого момента, но и интуицию будущего, на что указывает Шопенгауэр, и интуицию отдельных частей пространства, о чем свидетельствует, например, Сведенборг. По свидетель-

323

ству Фрауэнштедта, с Шопенгауэром был такой случай. Однажды он опрокинул чернильницу и залил чернилами конторку, на которой писал. Его служанка, отмывая чернильное пятно, сказала ему, что утром того же дня ее приятельница сообщила ей, что она видела в предшествующую ночь во сне как раз такое происшествие. Хорошо известна история о том, как Сведенборг «интуитивно» увидел пожар в Стокгольме, будучи весьма далек от этого города, — интуиция, по поводу которой Вл. Соловьев замечает, что свидетельства о ней современников «не имеют достаточно точных и документальных удостоверений и не свободны от противоречий» (статья: «Сведенборг», в IX дополнительном томе). Подобные рассказы относятся более к области невинной мистификации, чем к области мистики.

Дар исторической дивинации есть частный случай описанного нами чувства целостной концепции. Хотя история, как и весь мировой процесс, никогда не повторяется буквально, но в ней есть повторяющиеся всевре-менные черты, единообразия, вытекающие из законов биологии и психологии, и человек, высоко одаренный чувством анализа и внимательно следящий за ходом исторических событий, может учуять будущее на основании аналогий с прошлым. Аристотель, по словам Дизраэли, в его замечательной статье «Predictions» («Literary Curiosities», v. II, 1824, p. 422), откуда я заимствую и приводимые ниже факты, говоря о пресловутых прорицателях, приводит тайное признание одного из них. Он откровенно сознается, что ввиду темноты будущего, между тем как прошедшее мы легко можем познать, он определял будущее по прошедшему, каким оно обрисовывалось в человеческих делах. Такую естественную дивинацию будущего Фукидид отмечает у Фемистокла: «В силу проницательности, присущей лично ему, независимо от воспитания в юности и от позднейших занятий, он был в высокой степени удачлив в уменье быстро составить суждения касательно предметов, которые предоставляли мало времени для обдумывания; в то же самое время он всех превосходил как величайший отгадчик будущего на основании прошедшего (Ton mellonton epipleisthai tu genesomenu aristos eikastes, Lib I). Коульридж предугадал «наполеоновский деспотизм в маскараде» из состояния Рима при первых цезарях и испано-американской революции, взяв за основу сравнения войну объединенных провинций с Филиппом Вторым. «Я пытался открыть в истории прошлого событие, наиболее аналогичное данному. Я запасался относящимися к этой истории свидетельствами историков, памфлетистов и мемуаристов. Затем, сообразуясь с тем, куда склоняется сравнение, в сторону сходств или в сторону различий, я соответственным образом строил предположение о сходстве или несходстве наступающего события» (Ibidem, 427). Подобным же образом Цицерон в письмах к Аттику, отмечая у себя дар исторической дивинации, заявляет, что он руководится иными признаками, чем авгуры (Ер. ad. Att. Lib VI, ер. 6 и Lib X, ер. 4). Весьма замечательно, что французская революция была предугадана тремя философами: немцем Лейбницем, англичанином Гертли (Hartley) и швейцарцем Руссо. «Я нахожу, — писал Лейбниц, — что некоторые мнения, родственные идеям Эпикура и Спинозы, мало-помалу овладеют умами руководителей об-

324

щественными делами, которые правят остальными людьми и от которых зависит все; кроме того, эти мнения проскальзывают также в модные книжки, и тем подготовляется всеобщая революция, которая угрожает Европе; они разрушат благородные чувства древних, греков и римлян, которые ставили выше материальных благ и даже жизни любовь к родине и общественное благо потомства. Наш public spirit*, как выражаются англичане, крайне убавился и более не в моде и еще пойдет на убыль, когда наименее порочного из этих людей поддерживает лишь один принцип, который они называют честью; только этот принцип и удерживает их от совершения замышляемого злого поступка, в то время как они открыто смеются над любовью к родине, осмеивают тех, кто ревнует об общественном благе, и, когда благонамеренный человек спрашивает их, что будет с их потомством, отвечают: «То же, что и теперь», но может случиться, что эти люди сами претерпят те бедствия, которые они считают предназначенными для других. Если этот эпидемический и интеллектуальный беспорядок, которого вредные результаты уже видимы, будет устранен,