пришла другая. Тот подъем, который действительно наблюдался в философской жизни России конца XIX — начала XX в., отнюдь не укладывается в упрощенную формулу так называемого религиозно-философского ренессанса. Можно даже утверждать, что вне религиозно-мистического направления работало большинство тогдашних русских философов. К их числу относится Иван Иванович Лапшин (1870-1952).

До недавнего времени о жизни и творчестве Лапшина было известно немного, главным образом из работ по истории русской философии Б. В. Яковенко, В. В. Зеньковского и Н. О. Лосского. В 60-е гг. небольшая статья о Лапшине появилась в 5-томной «Философской энциклопедии». Одна страничка посвящена ему в многотомной монографии «История философии в СССР» (М., 1971, т. 4).

С начала 90-х гг. интерес к философскому наследию Лапшина вырос. В «Философских науках» были опубликованы его статьи: «Миф и диалектика в философии Платона» (1991, № 4), «Опровержение солипсизма» (1992, № 3), «Ars morendi» («Искусство умирать») (1994, № 3). Вышедшие в последние годы словари по русской философии внесли существенные поправки в прежние трактовки философского наследия Лапшина.

Семья, в которой родился и вырос Иван Лапшин, — семья необычная. Его отец, с фамилией что ни на есть русской, был женат на швейцарской англичанке С. Д. Друэн. Его родители не просто интересовались модным в России второй половины XIX в. спиритизмом, но организовали кружок по изучению спиритических явлений, который посещал один из тогдашних лидеров «медиумического движения» академик А. М. Бутлеров. Бывали у Лапшиных и философы, в частности П. Д. Юркевич, В. С. Соловьев, А. А. Козлов. Это дает основание утверждать, что интерес к психологии и философии возник у Лапшина еще в раннем возрасте.

340

После гимназии Лапшин учился на историко-филологическом факультете Петербургского университета (1889-1893), где в 1892 г. написал работу «Полемика между Гассенди и Декартом по поводу «Медитации», т. е. декартовского труда «Размышление о первой философии». Учитель Лапшина проф. А. И. Введенский решил оставить его при университете для приготовления к профессорскому званию и заботился, в частности, о том, чтобы его подопечный усовершенствовался в философских знаниях за границей, где Лапшин и побывал неоднократно. В 1898-1899 гг. он был в командировке в Англии, итогом которой стала его статья «Судьбы критической философии в Англии до 1830 г.». С 1897 г. Лапшин — приват-доцент университета и, следовательно, имел право периодически читать там, как бы мы сейчас сказали, «спецкурсы». В 1897/98 учебном году он прочел в качестве «введения» в курс истории философии XIX в. лекции на тему «О возможности вечного мира в философии», читал также курсы по истории педагогики, истории философии, по теории познания и психологии. С 1900 г. Лапшин преподавал логику в Александровском лицее, читал лекции в других учебных заведениях Петербурга.

В начале 1900-х гг. Лапшин становится заметной фигурой в философской жизни Петербурга. В Философском обществе при университете он прочитал два доклада: «О трусости в мышлении» и «О мистическом познании и «вселенском чувстве». На одном из этих докладов его оппонентами выступали, в частности, такие видные петербургские философы, как Н. Г. Дебольский, Л. Е. Оболенский, Н. О. Лосский, М. М. Филиппов, К. Ф. Жаков и др. В 1906 г. за труд «Законы мышления и формы познания» Лапшин получает сразу докторскую степень, хотя он представлял его на звание магистра. В 1913 г. он стал профессором университета, сменив на кафедре А. И. Введенского, и оставался в университете до 1922 г., в 1920-1922 гг. состоял также профессором Петроградского института истории искусств.

Однако в 1922 г. судьба Лапшина, как и ряда других русских философов, круто изменилась. Еще в начале этого года вроде бы ничто не предвещало беды. Статья Лапшина «Мистический рационализм Франка» («Мысль», 1922, № 3) была представлена как отзыв о книге С. Л. Франка «Предмет знания» (1915) в Российскую академию наук и удостоена денежной премии. Но в августе 1922 г. Лапшин был арестован и выслан за границу.

Мы не знаем, какими доводами руководствовались власти, высылая Лапшина из России. Он почти совсем не интересовался политикой и не участвовал в каких-то заметных политических событиях. В сочинениях конца XIX — первых двух десятилетий XX в. его политические симпатии едва-едва просматриваются, причем симпатии, похожие на либерально-демократические. Да и после административной высылки Лапшин не участвовал активно в политических акциях против Советской России, не одобряя, правда, как он выражался изредка, «нынешний анархизм». Но в сфере теоретической мысли он дистанцировался от марксизма решительно. Впрочем, с не меньшей решительностью Лапшин, ставший с 1923 г. профессором Юридического института, позднее — Русского института в Праге, полемизировал с другими своими

341

идейными противниками. До конца жизни Лапшин остался, однако, в рамках по преимуществу академической, университетской науки. Скончался он в Праге в почтенном возрасте — около 82 лет.

И. И. Лапшин — видный деятель русской «университетской» духовной культуры первой половины XX в. Весьма велика количественно и очень разнообразна тематически его «научная продукция». Перу Лапшина принадлежит около сотни работ, в том числе полтора десятка крупных трудов (книги и брошюры), по проблемам теории познания, логики, психологии, этики и эстетики, истории философии и педагогики. К сожалению, его наследие не получило пока адекватной оценки. Так, В. В. Зеньковский, признавая «поразительную эрудицию» Лапшина, вместе с тем утверждал, что эта эрудиция, «нередко обращающая его книги в сборники различных цитат, вероятно, и в его собственной творческой работе является балластом», что «читателя эта манера, во всяком случае, очень утомляет»1. Думается, что Зеньковский в данном случае хотел видеть в нем только собственно философа и ждал от него главным образом логически-стройного, «трактатного» способа изложения. Между тем Лапшин — не только философ, но и ученый «широкого профиля», тяготевший к энциклопедическому, системному подходу к духовной культуре.

Постепенно Лапшин приходит к выводу о наличии в каждую эпоху истории человеческой культуры известного единства стиля, соответствия между различными сторонами духовной жизни — философией, поэзией, музыкой, изобразительными искусствами и т. д., а также о взаимосвязи и взаимозависимости между наукой, искусством и моралью, об общем консенсусе культуры в национальном и мировом масштабе. Любые метафизические убеждения, этические и иные идеи он рассматривал как культурные явления, анализируя наряду с биологическими, психологическими, историческими и социальными факторами также специфические культурные предпосылки возникновения и функционирования философских, научных и прочих идей. Не случайно одна из работ Лапшина, опубликованная в 1935 г. на французском языке в Праге, носит название «Духовная синергия (мораль, наука и искусство в их взаимных отношениях)». В этой работе Лапшин анализирует противоречивую взаимосвязь трех сфер человеческой деятельности и восприятие трех сфер духовной культуры — науки, искусства и морали, которым, по Лапшину, соответствуют понятия истины, красоты и добра. Вне такой широкой установки Лапшина, которая имплицитно стала проявляться уже в первых его работах, невозможно адекватно воспроизвести и оценить и его собственно философскую позицию.

В своей трактовке философского знания Лапшин исходит из идеи принципиального различия между философией и религией, философским и богословским творчеством. Он отвергает мысль О. Конта о прохождении философии через теологический фазис и взгляд С. Н. Трубецкого на историю древней философии как на раскрытие религиозного миросозерцания, соглашается с трактовками Э. Роде и А. О. Маковельского,

1 Зеньковский В. В. История русской философии. В 2 т. Париж, 1950. Т. 2. С. 229.

342

согласно которым уже в Древней Греции философия и религия представляли собой две «независимые переменные».

Религиозный скептицизм — яркая черта мировоззрения Лапшина, особенно в контексте богоискательского поветрия в русском обществе начала XX в. «Дело положительных религий безвозвратно проиграно, и в дальнейшем прогрессе философии это будет выступать все яснее и яснее», — писал он, хотя при этом признавал, что «запас религиозных верований еще очень велик в человечестве»1.

Зеньковский упрекал Лапшина за то, что «у него нигде не выражены религиозные постулаты» и что «о моральной теме в отношении к миру нет и речи»2.

Что касается «религиозных постулатов», то в данном случае Зеньковский формально прав в констатации самого этого факта. А вот относительно «моральной темы» у Лапшина он не прав. Тема эта обширно представлена в его творчестве, но из сферы философского творчества мораль как ценностную установку он действительно выводил, полагая, что философия как наука (а именно такую концепцию он отстаивал) должна быть независимой от морали. Зеньковский особо выделяет антиметафизическую установку философской концепции Лапшина. «У Лапшина, — пишет он, — нет ни малейшего вкуса к метафизике, нет и потребности в ней. Это настоящее отречение от метафизики… За метафизикой чудятся ему неподвижные догматы, стесняющие свободную мысль; всякое «трансцендентное бытие» внушает ему почти суеверный страх»3.

Действительно, метафизику как науку о «вещах в себе», о «сверхчувственном», о «потустороннем» Лапшин отвергал, исходя из мысли о невозможности метафизики как доказательной области познания, разделял тезис А. Шопенгауэра: «Поскоблите немецкого метафизика и вы найдете богослова». Впрочем, русский мыслитель оставлял за метафизическими системами роль рабочих гипотез, имеющих некоторую эвристическую ценность.

Такая теоретическая установка Лапшина нашла выражение в его критике субстанциализма, в гносеологизме и соответственно антионтологизме. «Гениального Юма» он ценил за то, что тот «совершенно подорвал кредит, которым пользовалось в метафизике понятие субстанции, как в смысле трансцендентальной физической реальности, так и в смысле «души»4. Лапшин считал, что «отмахиваться от «гносе-ологизма» во имя какой-нибудь составленной на живую нитку «онтологии» — жалкая, беспомощная уловка!»5

Работа под руководством неокантианца А. И. Введенского, идейная перекличка с рядом конкретных принципов философии Канта, преобладание интереса к гносеологической проблематике, особенно к законам

1 Лапшин И. Психология эмоционального мышления Г. Майера // Новые идеи

в философии, № 16. С. 40.

2 Зеньковский В. В. История русской философии. Т. 2. С. 230.

3Там же. С. 229,230.

4Лапшин И. Опровержение солипсизма // Философские науки, 1992, № 3. С. 27-29. 5Лапшин И. Гносеологические исследования. Выпуск 1-й. Логика отношений и силлогизм. Пг., 1917. С. 35.

343

мышления и формам познания в их взаимозависимости, к проблеме имманентизма и солипсизма в гносеологии давали и дают известные основания относить Лапшина к неокантианству, квалифицировать его философию как «критический имманентизм», или «феноменалистичес-кий критицизм». Но было бы слишком неопределенно характеризовать философию Лапшина лишь термином «неокантианство», как это сделал Н. О. Лосский. Тем более неправомерно приписывать Лапшину «неокантианство с иррационалистической тенденцией» (В. А. Малинин) или «эклектизм с увлечением феноменологией и позитивизмом» (А. Ф. Си-вак). Уж если пользоваться понятием «неокантианство» (под которым скрываются философы, во многом друг на друга не похожие), то следует дополнительно указать, что «кантообразная» философия Лапшина тесно связана с современными ему положительными науками: он широко пользовался методами биологического, психологического и исторического анализа, стремился смотреть на мир «строго с научной точки зрения». По его убеждению, «философия есть особая наука, не совпадающая по своему содержанию ни