что он дошел до нелепости.

Т е о ф и л. Неужели Вы считаете это пустяком и не понимаете, что свести какое-нибудь предложение к нелепости — это значит доказать контрадикторное ему предложение. Конечно, нельзя научить человека, говоря ему, что он не должен отрицать и утверждать того же самого в одно и то же время; но его можно научить, доказывая ему на фактах, что он поступает именно так, не думая даже об этом. По-моему, трудно обходиться совершенно без этих апагогических, т. е. приводящих к нелепости, доказательств и доказывать все при помощи прямых, или эстенсивных, как их называют, доказательств. Геометры, очень заинтересованные в этом. знают это достаточно по опыту. Прокл указывает на это время от времени, когда он видит, что некоторые древние геометры, жившие после Евклида, нашли какое-нибудь более прямое (как полагают) доказательство, чем Евклидово. Но молчание этого древнего комментатора показывает достаточно убедительно, что это не всегда удавалось.

§ З.

Ф и л а л е т. Во всяком случае Вы согласитесь, что можно составить множество предложений без всякого труда, но зато и без всякой пользы. Действительно, не пустое ли, например, дело сказать, что устрица есть устрица и что ложно отрицать это или утверждать, что устрица не есть устрица? По поводу этого наш автор шут замечает, что человек, который делал бы из этой устрицы то подлежащее, то сказуемое, был бы очень похож на обезьяну, которая забавлялась бы перебрасыванием устриц из одной руки в другую что настолько же могло бы удовлетворить ее голод, как эти предложения способны удовлетворить человеческий разум.

Т е о ф и л . Я нахожу, что этот автор, столь же остроумный, как и глубокомысленный, с полным основанием выступает против тех. кто поступил бы таким образом.

Но Вы понимаете, каким образом следует пользоватьс тождественными предложениями, чтобы извлечь из них

==438

пользу: надо показать при помощи выводов и определении.

что к ним сводятся другие истины, которые желают установить.

§ 4.

Ф и л а л е т. Я признаю это и понимаю, что это можно с тем большим основанием применить к предложениям.

которые кажутся бессодержательными и которые бывают такими во многих случаях, где часть сложной идеи утверждается об объекте этой идеи, как, например, когда говорят: «свинец есть металл», сообщая это человеку, которому известно значение этих терминов и который знает, что слово «свинец» означает очень тяжелое, плавкое и ковкое тело. Единственная польза здесь та, что, говор слово «металл», им сразу обозначают несколько простых идей. вместо того чтобы перечислять их одну за другой. § 5. То же самое мы имеем, когда часть определения утверждается об определяемом термине, как, например, когда говорят: «Всякое золото плавко», предполагая, что золото определили как желтое, плавкое и ковкое тело. Таким же образом утверждения, что треугольник имеет три стороны, что человек есть животное, что лошадь (palefroi старофранцузское слово) есть ржущее животное, служат для определения слов, а не для сообщения чего-нибудь, кроме определения. Но мы узнаем нечто, когда нам говорят.

что человек имеет понятие о Боге и что опий погружает его в сон.

Т е о ф и л . Помимо того что я сказал о вполне тождественных предложениях, эти полутождественные предложения приносят еще особую пользу. Так. например.

предложение: «Мудрый человек все же человек» показывает, что он не непогрешим, что он смертей и т. д. Некто, находясь в опасности, нуждается в пистолетной пуле; у него нет свинца, чтобы отлить из него в имеющейся у него форме пулю. И вот друг говорит ему: «Вспомните, что серебро, имеющееся у Вас в кошельке, плавко»; этот друг не сообщит ему какого-нибудь нового качества серебра, но он заставит его подумать о возможности использовать серебро для получения крайне необходимых пистолетных — пуль. Добрая часть нравственных истин и прекраснейших сентенций именно такого рода. Они очень часто не » сообщают нам ничего нового, но они вовремя заставляют Думать о том. что мы знаем. Шестистопный ямб латинской трагедии: Cm vis potcst arndoro quod ciiiquam potest ,

==439

который можно было бы выразить, хотя не столь изящно, следующим образом: «То, что может случиться с одним человеком, может случиться со всяким», заставляет нас только помнить о человеческой участи: Quod nihil humani a nobis alienum putare debemus401.

Юридическое правило «qui jure suo uthir, nemeni facit injuriam» (тот, кто пользуется своим правом, не причиняет никому ущерба) кажется бессодержательным, однако оно очень полезно в некоторых случаях и заставляет думать как раз о том, что нужно. Так, например, если бы кто-нибудь сделал свой дом более высоким в пределах дозволенного законами и обычным правом и закрыл бы таким образом какой-нибудь вид своему соседу и последний вздумал бы жаловаться на него, то ему тотчас же указали бы именно на эту норму права. Наконец, фактические или опытные предложения, как, например, предложение: «Опий -, снотворное», ведут нас дальше, чем истины чистого разума, с которыми мы никогда не сможем пойти дальше того, что заключается в наших отчетливых идеях. Что касаетс предложения: «Всякий человек имеет понятие о Боге», то: оно рационального характера, если слово «понятие» означает идею, так как, по-моему, идея Бога врождена всем людям. Но если понятие означает актуально мыслимую идею, то это фактическое предложение, зависящее от истории человеческого рода. § 7. Наконец, утверждение, что треугольник имеет три стороны, вовсе не столь тождественно, как это кажется, ибо требуется некоторое усилие внимания, чтобы заметить, что многоугольник должен иметь столько же углов, сколько сторон, а если многоугольник предполагается незамкнутым, то у него даже будет одной стороной больше.

§ 9.

Ф и л а л е т . Если общие предложения о субстанциях достоверны, то они, кажется, большей частью бессодержательны. Тот, кто знает значение слов «субстанция», «человек», «животное», «форма», «растительная, чувствующая, разумная душа», может составить из них ряд бесспорных, но бесполезных предложений, в особенности о душе, о которой часто говорят, не зная, что она такое в действительности. Всякий может найти бесконечное множество предложений, рассуждений и заключений такого рода в книгах по метафизике, схоластической теологии и известного рода физике, книгах, чтение

==440

которых не сообщит ему о Боге, духах и телах ничего такого, чего он не знал бы до того, как прочел их.

Т е о ф и л . Действительно, учебники метафизики и другие общеизвестные книги этого рода содержат только слова. Так, например, сказать, что метафизика есть наука о бытии вообще, объясняющая его принципы и вытекающие из них свойства, что принципы бытия — это сущность и существование и что свойства бывают или первоначальными, как единое, истина, благо, или производными, как тождественное и различное, простое и сложное и т. д. сказать это и, разбирая каждый из этих терминов, давать лишь неопределенные понятия и словесные дистинкции значит злоупотреблять названием науки. Однако следует отдать справедливость более глубокомысленным схоластикам, как, например, Суарез (которого так ценил Гроций 402), и признать, что у них встречаются иногда важные размышления, например, о непрерывности, бесконечности, случайности, о реальности абстрактных терминов, о принципе индивидуации, о происхождении и незаполненности форм, о душе и ее способностях, о соучастии Бога в поступках его творении и т. д. и даже в области нравственности — о природе воли и принципах справедливости. Словом, следует признать, что в этом шлаке имеются и крупицы золота, но что только знающие люди могут их извлечь. Заполнять же умы молодежи бесполезным хламом на том основании, что в нем иной раз встречается нечто полезное, — это значит плохо использовать самую драгоценную из всех вещей — время. Далее, мы не совершенно лишены общих предложении о субстанциях, достоверных и заслуживающих, чтобы их знали. Имеются великие и прекрасные истины о Боге и душе, которые наш ученый автор изложил или самостоятельно, или отчасти пользуясь трудами других мыслителей. Мы лично, может быть, тоже кое-что к этому прибавили. Что же касается общих знании о телах, то к наследию Аристотел прибавлено немало существенного, и надо сказать, что физика, даже общая, приняла гораздо более реальный характер, чем раньше. А что касается реальной метафизики, то мы начинаем как будто строить ее и находим важные, основанные на разуме и подтверждаемые опытом истины о субстанциях вообще. Я надеюсь также, что мне удалось несколько содействовать развитию общего знания о душе и духах. Подобная метафизика представляет то, чего требовал Аристотель. Это наука, которая называется у него

==441

желанной или искомой 403. Она должна быть по отношению к другим теоретическим наукам тем, чем является наука о счастье по отношению к потребным дл нее практическим дисциплинам и чем является архитектор по отношению к рабочим. Вот почему Аристотель говорил, что прочие науки зависят от метафизики, как от самой общей науки, и должны заимствовать у нее свои принципы, доказанные в ней. Надо также знать, что истинная- нравственность относится к метафизике так, как практика относится к теории, ибо познание духов и в особенности Бога и души, отводящее подобающее место справедливости и добродетели, зависит от учения о субстанциях вообще.

Как я уже заметил в другом месте, если бы не существовало ни провидения, ни загробной жизни, то мудрец меньше заботился бы о добродетельной жизни. Он смотрел бы на все исключительно с точки зрения своего теперешнего удовлетворения, и даже само это удовлетворение, учение о котором появляется уже у Сократа, у императора Марка Антония 404, у Эпиктета и у других древних авторов, не могло бы быть так прочно обосновано без прекращен и величественной перспективы порядка и гармонии вселенной, открывающейся перед нами в беспредельное будущее. В противном случае спокойствие души было бы лишь тем, что называют вынужденным терпением, так что можно сказать, что естественная теология с ее двум частями, теоретической и практической, содержит в себе одновременно реальную метафизику и самое совершенное учение о нравственности.

§ 12. Ф и л а л е т. Это, несомненно, знания далеко не бессодержательные или чисто словесные. Что же касаетс последних, то это. кажется, такие, где два абстрактных термина утверждают друг о друге. Таковы, например.

предложения, что бережливость есть умеренность, что благодарность есть справедливость. Как ни красивы кажутся иногда на первый взгляд эти предложени и подобные им. однако если внимательно рассмотреть их содержание, то окажется, что оно сводится к значению данных терминов.

Т е о ф и л. Но значения терминов, т. е. определени вместе с тождественными аксиомами, образуют принципы всех доказательств; и так как из этих определений можно одновременно узнать идеи и их возможность,