не первый и не единственный среди тех, которые пытались согласовать Аристотеля с новейшими. Первый проложил эту дорогу, как мне кажется, Скалигер; в наше время Кенельм Дигби и его современник англичанин Томас —
первый в сочинении о бессмертии души. второй в своих основных началах перипатетической философии — по ставили это прямой своей целью. К тому же самому стремятся Абдиас Трей и в особенности Эрхард Вешек, До сих пор доказано только, что согласование вол можно; остается доказать, что оно необходимо. В самом деле, о чем другом трактует Аристотель в своей физике, как не о фигуре, величине, движении, месте. времени? Если же природа тела вообще состоит в этом, то и природа каждого отдельного тела сведется к известной фигуре, известной величине и т. п. Да и сам он говорит в 4-и 1лаве 111-й книги «Физики», что всякая наука о при роде занимается величиной (с которой, разумеется, связана фигура), движением и временем. Тот же Аристотель говорит в разных местах, что предметом физики являегся бытие, находящееся в движении (Ens mobile), что наука о природе трактует о материи и движении; и сам он причину всего совершающегося в подлунном мире полага от в небе. Небо, говорит он, действует на низшие сферы не иначе как посредством движения. Движение же произво дит только движение или границы движения, а именно величину и фигуру и происходящие из них положения, расстояние, число и т. д. Следовательно, ими должно объяснять все в естествознании. Тот же Аристотель ымечает (1-я книга «Физики», глава 7), что медь так же относится к фигуре статуи, как материя — к форме. Впрочем, я уже доказывал, что фигура есть субстанция, или, лучше сказать, что пространство есть субстанция, а фигура нечто субстанциальное, исходя из того, что всякая наука имеет предметом субстанцию; а, что геометрия есть наука, этого нельзя отрицать. Были люди, которые отвечали на это, что скорее приведут место, где Аристотель отрицает научность геометрии, чем я приведу место, в котором Аристотель говорил бы то. что я ему приписываю. Я нисколько не сомневаюсь, славнейший муж, что есть несколько мест у Аристотеля, которые со всякими натяжками можно истолковать в пользу такого взгляда, однако я думаю, что они опровергаются другими бесчисленными его признаниями на этот счет. В самом деле, что всего чаще встречается во всех книгах его «Аналитик», как не примеры геометров, так что кажется, что в геометрических доказательствах как бы мерило всех прочих доказательств. «о конечно, нелепо было бы считать низшее мерилом высшего. Только схоластики стали смотреть так презрительно
на математиков и старались всеми способами исключить математику из числа настоящих наук. опираясь главным образом на тот аргумент, что геометрия доказывает свои положения не из причин Но если мы рассмотрим дело ближе, то окажется, что геометрия доказывает именно из причин. В самом деле. она выясняет фигуры из движения: из движения точки происходит линия, из движения линии — поверхность, из движения поверхности — тело, из движения прямой по прямой происходит плоскость, из движения прямой вокруг неподвижной точки происходит круг и т. п. Таким образом, построение фигур есть движе ние; свойства же фигур доказываются из построений, т. е. из движения, следовательно, априори и из причин Значит, геометрия есть истинная наука. Итак. признавать предмет юометрии, т е. пространство, за субстанцию вовсе не будет противно Аристотелю И нет ничего нелепого в том. что геометрия имеет предметом субстанциальную форму тел Да и сам Аристотель прямо говорит в XIII книге «Метафизики», что геометрия отвлекает [ся] от материи, цели п действующей причины, из чего следует, что она должна заниматься субстанциальной формой или акцидентальной Но акцидентальной формой она не занимается, так как последняя включает в свое реальное определение субъект, в котором она существует, или материю, между тем как Аристотель говорит, что геометрия отвлекает [ся] от материи Итак, геометрия занимается субстанциальной формой.
И вот. когда я пишу это, мне приходит в голову мысль. что между науками существует некоторая прекрасная гармония, если тщательно взвесить дело: теология или метафизика говорит о действующей причине вещей. т е. об уме; нравственная философия (все равно — практическая или гражданская, так как обе представляют одну и ту же науку, как я узнал от тебя) говорит о цели вещей, т. е о благе; математика (я разумею чистую, так как остальная составляет часть физики) говорит о форме вещей, т. е. о фигуре; физика говорит о материи вещей и единственном ее состоянии, вытекающем из сочетания ее с другими причинами, а именно о движении Ибо ум (Mens). стремясь достигнуть блага и желательного ему состояния и фигуры вещей, сообщает материи движение. Материя же сама по себе не способна к движению, и начало всякого движения есть ум, как это правильно полагал и Аристотель.
Да. наконец. Аристотель нигде, кажется, и не воображает каких-то субстанциальных форм, которые сами по себе являются причиной движения в телах, как это принимают схоластики Он, правда, определяет природу | как начало движения и покоя и называет форму и материю • природой, причем форму более, чем материю, но отсюда еще не следует, как того хотят схоластики, что форма есть какое то нематериальное (хотя и грубое в телах) бытие. которое само собою, без содействия внешней вещи сообщает телу движение, например камню — движение вниз. Правда, форма есть причина движения и его начало. но не первое В самом деле, тело движется только в том случае, если будет двинуто извне, как это вполне справедливо не только говорит, но и доказывает Аристотель; например, шар. покоящийся на плоскости, во всю вечность не двинется, если не явится какой-нибудь внешний двигатель, например какое либо другое тело. И уже в случае такого столкновения это другое тело является источником сообщения движения, фигура же. в данном случае шарообразность,— источником восприятия движения, так как. если бы по свойству самого тела шарообразность отсутствовала, оно не уступило бы так легко другому. Из этого ясно, что схоластическое понятие о форме вовсе не следует из аристотелевского определения природы Итак. я признаю, что форма есть начало движения в своем теле и что само тело есть начало движения в другом теле; но первое начало движения есть первая и реально отвлеченная от материи форма (которая есть вместе с тем и действующая причина), а именно Ум. Отсюда следует, что свобода и сама произвольность (spontaneum) свойственны только уму. Итак, нет ничего абсурдного в том. что из субстанциальных форм только ум может быть назван первоначалом движения, все же остальные получают движение от ума Пользуясь одним этим аргументом, Аристотеть доходит до первого двигате ля Некоторые делают на это два возражения: во-первых, этот аргумент будто бы не имеет никакой силы по отношению к Эпикуру, который наделяет свои атомы присущим им самим по себе движением вниз Я согласен, что этот аргумент не будет иметь для него никакого значения, если не доказать ему предварительно нелепости и невозможности того. чтобы тело получало движение от самого себя, как это и делает уже Цицерон — если не ошибаюсь, в сочине нии «О природе богов»,— тонко осмеивая Эпикура за то,
что он вводит этим в свои гипотезы нечто беспричинное и бессмысленное. В самом деле, в природе вещей нет никакого «вниз» самого по себе, а только по отношению к нам, а следовательно, и нет причины, почему известное тело стало бы двигаться в ту, а не в эту сторону. Итак, отрицанию Эпикура мы легко противопоставим положение, что все движущееся движется другою, находящеюся вне его вещью, и защитим подвергающуюся опасности достоверность бытия Божия. Другое возражение состоит в том, что, по-видимому, Аристотель исходил в своем заключении не столько из того положения, что начало всякого движения лежит вне движущегося тела, сколько из другого, а именно что процесс в бесконечность невозможен. Но, славнейший муж, прошу тебя, будь судьею в нашем споре и подумай внимательно, не требуется ли в данном случае соединение обоих положений? Ведь если не будет допущено, что движущаяся вещь движется отвне, то у нас не получится ровно никакого процесса, не говоря уже о процессе в бесконечность: возражающий упрется с самого начала и ответит, что данному телу совершенно достаточно его самого для того, чтобы произвести движение посредством своей субстанциальной формы, и, следовательно, нет надобности ни в каком двигателе, не говоря уже о первом. Таким образом, с отнятием первой ступени и, так сказать, фундамента рухнет тотчас и вся эта лестница. Кроме того, Эпикур допускал и процесс в бесконечность; значит, следует смотреть не столько на то, что допускал или не допускал Эпикур, сколько на то, что может быть доказано достоверным образом. Необходимо кратко коснуться аристотелевской философии и реформированной философии. У философов дело здесь обстоит так же, как и у теологов. Святые отцы объясняют св. Писание превосходными истолкованиями, а потом монахи затемняют (его) суевериями. Когда забрезжил свет ума (orta luceanimo-rum), реформированное богословие явилось в трех видах: первое, еретическое, отвергающее сами Писания, как [произведения] фанатиков; второе, схизматическое, примиряющее древних ученых отцов церкви со св. Писанием и первоначальной церковью, как [произведением] евангелистов 3. Подобным же образом греческие истолкователи разъясняют Аристотеля, а схоластики затемняют. Когда забрезжил свет, реформированная философия явилась в трех видах: одна — нелепая, представленная Парацель-сом, Гельмоитом и другими, вообще отвергающими
Аристотеля; другая — дерзкая, мало внимания обращающая на древних, даже открыто их презирающая и [потому] делающая подозрительными даже свои хорошие рассуждения, как, например, у Декарта, и, наконец, третья — истинная, признающая Аристотеля мужем величайшим, в большинстве случаев правым 4.
До сих пор я, кажется, достаточно примирил философию Аристотеля с реформированной; теперь я в кратких чертах выясню очевидную истинность самой новейшей философии. Для этого нужно доказать, что в мире не существует ничего, кроме ума, пространства, материи и движения. Умом я называю бытие мыслящее; пространство есть бытие первично-протяженное, или математическое тело, т. е. такое, которое не содержит в себе ничего, кроме трех измерений, и есть всеобщее место всех вещей. Материя есть бытие вторично-протяженное, или такое, которое кроме протяжения, или математического тела, имеет и физическое тело, т. е. сопротивление, антитипию, плотность, наполнение пространства и непроницаемость, состоящую в том, что при встрече двух таких тел либо одно из них уступает место, либо другое в свою очередь приходит в состояние покоя; из такой природы непроницаемости вытекает движение. Итак, материя есть бытие в пространстве или
