восприятие, соединенное с разумением (ratio), которого животные, насколько мы можем вывести из наблюдения, не имеют.
Так как это обстоятельство до сих пор не разъяснено удовлетворительно и одни отнимают у животных даже и ощущения, а другие приписывают им даже рассудительность и приводят много примеров, в которых животные якобы делают какие-то логические выводы, укажем, что есть два вида последовательности, далекие один от другого, как небо от земли: последовательность эмпирическая и последовательность рациональная. Последовательность эмпирическая, общая нам и животным, состоит в том, что получающий те ощущения, которые он уже несколько раз получил следующими одно за другим, ожидает и снова получить их в той же последовательности. Так, собаки, которых несколько раз побили за какой-нибудь проступок, ожидают побоев, если снова сделают то же самое, и потому воздерживаются от такого поведения, в чем они сходны с детьми. А один американец4 подумал, что письмо, в котором говорилось о его проступке, было свидетелем этого проступка, потому что такова была последовательность в известных ему случаях подобных сообщений. Но
==386
так как часто такая последовательность наблюдается только per accidens 5, то поэтому эмпирики часто обманываются, совершенно как животные, когда то, чего они ожидали, не происходит. Так, если я кормлю собаку, выполняющую определенное приказание, то это происходит per accidens по моему вольному решению; но раз она привыкла к действию, которому я хотел ее научить, я ее уже не кормлю за правильное поведение, хотя она этого сначала еще ожидает. Так же если какой-нибудь батавец 6, сев на корабль, попадает в Азию и в каком-нибудь турецком . городе спросит в таверне пива, как у себя на родине, то подобным же образом обманется в своих ожиданиях: он будет ожидать от таверны того, что с ней связано только per accidens и не встречается одинаково как в азиатских, так и в батавских тавернах. Но человек, поскольку он действует не эмпирически, а рационально, не доверяется одному только опыту и индуктивным заключениям апостериори на основании частных случаев, а руководствуется и общими соображениями априори. И каково различие между знатоком геометрии или анализа и школьным учителем арифметики, который выучил наизусть арифметические правила, но не знает их оснований и поэтому теряется в вопросах, сколько-нибудь отступающих от привычного, таково же различие между эмпириком и рассуждающим человеком (rationalem), между образом действий животных и человеческим рассуждением. Пусть мы наблюдали большой ряд примеров, все же мы никогда не можем быть уверены в дальнейшем, если не найдем необходимых общих соображений, которые позволят заключить, что иной исход невозможен. Итак, животные (насколько мы можем наблюдать) не знают общности суждений (rationes necessa-rias), ибо не знают оснований необходимости. И если иногда эмпирики посредством индукции приходят к правильным суждениям (propositiones), то это происходит только per accidens, а не в силу последовательности.
Наконец, Бог предназначил человека для более высокой цели, а именно для общения с ним, и поэтому (в силу гармонии царства природы и царства благодати) надо признать, что человеческие души сохраняются вместе с неким органическим телом: не так, как животные, которые после смерти, может быть, и долго существуют в состоянии оцепенения, но более благородным образом, сохраняя чувство и сознание и оставаясь способными принять наказание или награду. 13*
==387
КРИТИКА ОСНОВОПОЛОЖЕНИЙ ПРЕПОДОБНОГО ОТЦА МАЛЬБРАНША
РАЗГОВОР ФИЛАРЕТА И АРИСТА, ПРОДОЛЖЕНИЕ ПЕРВОГО РАЗГОВОРА АРИСТА И ТЕОДОРА
По уходе Теодора Ариста посетил Филарет, его старинный друг, весьма уважаемый доктор Сорбонны; он преподавал когда-то философию и богословие по школьному образцу и, однако, не пренебрегал открытиями новых ученых, только относился к ним с большой осмотрительностью и стремился к точности и строгости. Жил он уединенно, чтобы лучше предаваться делам благочестия, и трудился над разъяснением истин религии, стараясь исправить и усовершенствовать доказательства в их пользу. Это заставило его построже обсудить уже существующие доказательства, чтобы заметить, в чем они должны были быть пополнены.
А р и с т, увидев его, воскликнул: «Как кстати Вы теперь приходите, дорогой Филарет, после такого долгого перерыва в нашем знакомстве. Я только что вел восхитительную беседу и очень жалею, что Вы при ней не присутствовали. Теодор, этот глубокомысленный философ, этот превосходный богослов, совершенно овладел мною и перенес меня из этого телесного и тленного мира в мир умопостигаемый и вечный. Однако, когда мне приходится размышлять без него, я легко впадаю в свои прежние предрассудки и по временам чувствую себя в неопределенном положении. Никто лучше Вас не может поставить меня на твердую почву и заставить судить надежно и, так сказать, хладнокровно. Признаюсь Вам, возвышенные и прекрасные речи Теодора меня трогают и увлекают; но он ушел, и я уже не понимаю, как я мог вознестись так высоко, и я чувствую своего рода головокружение, которое меня смущает».
Филарет. Достоинства Теодора известны мне по его сочинениям, где много возвышенных и прекрасных мыслей и даже немало хорошо доказанных; но среди них, и даже наиболее существенных, встречаются такие, которые требу —
==388
ют большего разъяснения. Не сомневаюсь, что он наговорил Вам много такого, что укрепило Вас в принятом Вами (как я слышал) намерении оставить тщету света, оглушающий шум толпы, суетные, а подчас и пагубные разговоры мирских людей и предаться серьезным размышлениям, которые влекут нас к добродетели и ведут к счастью. Слух о счастливой перемене, происшедшей в Вас, побудил меня с Вами повидаться и возобновить нашу старинную связь. А Вы доставите мне самый лучший случай перейти к делу и выразить все мое расположение к Вам, если сразу заговорите со мной о том, что издавна было предметом моих размышлений, да и среди Ваших принадлежит, вероятно, к числу самых интересных. Не помните ли Вы сущность того, что Вам говорил Теодор; я, может быть, помогу развить некоторые из положений, которые он Вам преподал, а затем он сам окончательно разъяснит и утвердит то, что будет еще оставаться для нас темным или сомнительным.
А р и с т. Я очень рад Вашей помощи и постараюсь повторить сущность того, что мне говорил Теодор; но не ждите от меня того очарования, каким были проникнуты его речи. Прежде всего он показал мне, что то самое «я», которое мыслит, вовсе не есть тело, потому что мысли не суть способы бытия протяжения, которое именно и составляет сущность тела. Я просил его доказать, что мое тело состоит только из протяжения, и, пока я его слушал, мне казалось, что он доказывает это, но я не знаю, как случилось, что его доводы ускользнули из моей памяти. Впрочем, я понемногу вспоминаю их. Достаточно, говорил он, одного протяжения для того, чтобы образовать тело, и прибавил еще, что если бы Бог уничтожил протяжение, то и тело уничтожилось бы.
Филарет. Философы, которые не принадлежат к последователям Декарта, не согласятся с тем, что для образования тела достаточно одного протяжения; они скажут, что для этого необходимо еще нечто, что древние называли антитипией ‘ и что делает одно тело непроницаемым для другого. Они скажут, что чистое протяжение есть лишь место, или пространство, в котором находится тело. И правда мне кажется, что, когда Декарт и его последователи принимаются опровергать это мнение, они лишь строят предположения и — если называть вещи их собственными именами — принимают за данное именно то, что требуется доказать, и совершают petitio principii.
==389
А р и с т. А разве предположение о том, что тело уничтожается, если уничтожить протяжение, не доказывает, по-Вашему, что сущность тела состоит только в протяжении?
Филарет. Оно доказывает только то, что протяжение принадлежит сущности, или природе, тела, но вовсе не то, что оно составляет всю его сущность. Так, величина принадлежит сущности протяжения, но одной ее недостаточно; ведь число, время, движение также величины, и, однако, они отличаются от протяжения. Если бы Бог уничтожил всякую действительную величину, он тем самым уничтожил бы и протяжение. Но если бы он сотворил величину, то из этого могло бы произойти разве только время, а никак не протяжение. То же самое можно сказать о протяжении и теле. Уничтожив протяжение, Бог уничтожил бы и тело, но, произведя одно протяжение, он произвел бы, пожалуй, только пространство без тела, по крайней мере по общему мнению, которого картезианцы не опровергли еще как следует.
А р и с т. Досадно, что, говоря с Теодором, я сразу не обратил внимание на эту неясность, но я замечу ее и предложу ему для разъяснения. Однако, если хорошенько вспомнить, он представил мне еще довод, клонившийся к той же цели; только он мне показался довольно тонким, потому что был основан на сущности субстанции. Теодор доказывал мне, что протяжение есть субстанция, и, кажется, хотел из этого вывести, что тело не может быть ничем иным, как протяжением, иначе оно состояло бы более чем из одной субстанции. Впрочем, не ручаюсь, что такова была подлинная мысль Теодора. Я могу и ошибаться, придавая, может быть, его словам иную связь, чем он сам того хотел. Я справлюсь об этом.
Филарет. Я нахожу неясность и в этом выводе, который Вы, лишь сомневаясь, приписываете Теодору. Ведь Вы знаете, что перипатетики составляют тело из двух субстанциальных начал — материи и формы. Значит, сначала надо доказать, что для тела невозможно состоять одновременно из двух субстанций, т. е. из протяжении (если допустить, что оно — субстанция) и еще какой-нибудь другой субстанции. Однако посмотрим, как Теодор доказывает, что протяжение есть субстанция. Этот пункт довольно важен.
А р и с т. Постараюсь припомнить. Все то, что можно понять отдельно, не мысля в то же время о другом, или так,
==390
что идея не влечет за собою представления о других вещах, или, иначе, все то, что можно понять отдельно, как существующее независимо от другой вещи, есть субстанция; а все то, чего нельзя понять отдельно или не мысля о другом, есть состояние, или модификация, субстанции. Вот что значит, когда говорят, что субстанция есть нечто существующее само в себе; и у нас нет иного способа отличать субстанции от модификаций. И Теодор показал мне, что я могу мыслить о протяжении, не мысля о чем-либо ином.
Филарет. Это определение субстанции не свободно от некоторых затруднений. В сущности только одного Бога можно представлять независимым от всякой другой вещи. Так неужели же мы признаем вместе с одним слишком известным новатором 2, что Бог есть единственная субстанция, а все творения — только ее модификация?
