позднего и более назревшего. Плеханов, наконец, не только не приспособляет на этот раз лозунги социал-демократии к кадетским, не только не отождествляет этих последних с буржуазной демократией вообще, а, напротив, критикует прямо и открыто половинчатость кадетов (то-то
кадетские газеты и замолчали о Плеханове!), противополагает им самым решительным образом «трудовое» крестьянство.
Все это нас в высокой степени радует. Но печально то, что целый ряд тактических недоговоренностей и тактических колебаний у Плеханова остается.
Плеханов справедливо упрекает авторов выборгского воззвания за то, что они «ограничились» призывом к отказу платить подати и давать рекрутов, что они стремятся сохранить почву законности. Надо было, говорит он, сказать: «Готовьтесь, ибо время близится». Надо было выставить лозунг учредительного собрания.
Но отказ платить подати и проч. есть средство борьбы. Созыв учредительного собрания — ближайшая цель борьбы. Упрекая кадетов за стремление ограничиться одним только средством, следовало указать другие средства и разобрать условия их применения, значение их и т. д. Обходить этот вопрос, как делает Плеханов посредством замечания «довлеет дневи злоба его», неправильно. Социал-демократия обязана руководить пролетариатом не только в деле постановки правильных лозунгов, но и в деле выбора наиболее решительных и наиболее целесообразных средств борьбы. Опыт русской революции дал уже нам не мало материала насчет того, как вместе с расширением задач борьбы, вместе с ростом массы, участвующей в борьбе, изменяются и средства, способы, методы борьбы, становясь более решительными, более наступательными. Именно в такой момент, как теперь, мы не замалчивать должны, а особенно внимательно изучать вопрос о различных средствах борьбы, как-то: о политической забастовке, о вооруженном восстании и т. д. Это — злоба дня, и ответа на эти вопросы справедливо требуют от нас передовые рабочие.
Разбирая вопрос о том, в каком отношении находятся интересы разных классов к требованию учредительного собрания, Плеханов проводит различие между тремя классами. (1) Относительно пролетариата он констатирует полное совпадение его классовых интересов с общенародными. (2) Относительно «трудового крестьянства»
он отмечает возможность того, что его интересы разойдутся при известных условиях с общенародными, но подчеркивает, что «его классовый интерес» требует созыва учредительного собрания. (3) Относительно «тех слоев, которые представлены партией к.-д.», Плеханов признает, что их «классовые интересы» заставят их отнестись с недоверием к созыву учредительного собрания, что это докажет их «примирение» с действиями гг. Столыпиных, их боязнь потерять помещичьи земли без всякого вознаграждения и т. д. И Плеханов заявляет, что «не хочет пускаться в предсказания» насчет того, классовый ли интерес возьмет верх у кадетов над общенародным или наоборот.
Предсказывают будущее, а отказ кадетов от лозунга учредительного собрания и от революционной борьбы за него есть настоящее. Замалчивать это не только бесполезно, но вредно. А если не замалчивать его, то, очевидно, приходится признать: «Пролетариат вместе с сознательным трудовым крестьянством против ненадежных и шатких кадетов». Плеханов вплотную подошел к этой тактической директиве, неизбежно вытекающей из его теперешней постановки вопроса.
Он пишет: «Все те партии, которые участвуют в этом движении (борьбе за учредительное собрание), должны были бы немедленно столковаться между собою для взаимной помощи в этом деле». Правильно! Какие же это партии? Те, которые стоят левее кадетов и которые должны быть названы партиями революционной буржуазной и мелкобуржуазной демократии (ибо лозунг учредительного собрания есть революционный лозунг в отличие от оппозиционного и «лояльного» лозунга кадетов: «поскорее новую Думу»). Итак, боевое соглашение партии пролетариата с партиями революционной демократии.
Это именно то, на чем мы всегда настаивали. Остается только пожелать, чтобы Плеханов последовательно проводил отныне эту точку зрения. Чтобы провести ее последовательно, придется поставить условием такого боевого соглашения не только признание революционно-демократического лозунга (учредительного собрания),
но и признание того революционного средства борьбы, до которого уже доросло наше движение и которое оно неминуемо должно будет применить в борьбе за учредительное собрание, т. е. признание всенародного восстания. Далее, чтобы действительно разъяснять лозунг учредительного собрания, а не только повторять его, придется поставить вопрос и о временном революционном правительстве. Не поставив этого вопроса, Плеханов не разграничит правильно интересов «трудового» крестьянства от классовых интересов «тех слоев, которые представлены кадетской партией». Не поставив этого вопроса, Плеханов оставит зияющий пробел в нашей пропаганде и агитации, ибо всякого агитатора спросят: кто же должен, по мнению рабочей партии, созвать учредительное собрание?
Вопрос о восстании, как и вопрос о способах борьбы вообще, Плеханов, как мы уже заметили, совсем неосновательно обходит. Он пишет: «В настоящую минуту восстание могло бы быть только вспышкой народного негодования, только бунтом, который без труда задавили бы власти; но нам не нужны бунты, вспышки; нам нужна победоносная революция».
Это все равно, как если бы Ноги в августе 1905 г. сказал: «Нам нужны не атаки на Порт-Артур, а взятие Порт-Артура». Можно противополагать несвоевременные атаки своевременным, неподготовленные подготовленным, но нельзя противополагать атаки вообще «взятию» крепости. Это ошибка. Это значит обходить вопрос о способах взятия крепости. И именно эту ошибку делает товарищ Плеханов.
Он либо не договаривает, либо вопрос ему самому неясен.
Отличие стачки-демонстрации от стачки-восстания ясно. Отличие «частичных массовых проявлений протеста» от общего и всероссийского выступления ясно. Отличие частичных и местных восстаний от общего, всероссийского, всеми революционными партиями и элементами поддерживаемого, восстания тоже ясно. Если вы назовете демонстрации, частичные протесты, частичные восстания «вспышками», то ваша мысль будет
тоже ясна, и ваш протест против «вспышкопускательства» будет вполне справедлив.
Но сказать: «нам нужны не вспышки, а победоносная революция» значит ничего не сказать. Хуже того: это значит придать пустышке вид многозначительности. Это значит одурманить читателя звоном эффектной, но пустой фразы. Очень трудно найти двух, не сошедших с ума, революционеров, которые бы не сошлись на том, что нам нужны «не вспышки, а победоносная революция». Но в то же время не очень легко найти двух, вполне здравомыслящих революционеров, которые бы сошлись на том, какое именно средство борьбы в какой именно момент будет не «вспышкой», а верным шагом к победоносной революции. Повторяя с эффектным видом то, в чем никто не сомневается, и обходя то, в чем состоит настоящая трудность вопроса, Плеханов не очень-то двигается вперед.
В заключение нельзя не отметить, что Плеханов, разумеется, старается походя «щипнуть» большевиков: и бланкисты-то они, ибо бойкотировали Думу, и «легкомысленны», ибо будто бы не знали (до поучения т. Плеханова в № 6 «Дневника») о необходимости усиленной работы в войсках. На эти щипки достаточно указать, — отвечать на них не стоит. Если т. Плеханов думает, что он теперешней своей тактической позицией усиливает меньшевиков в нашей партии и ослабляет большевиков, то мы ничего не имеем против того, чтобы оставить его в этом приятном заблуждении.
Одна из юмористических газет, издаваемых немецкими социал-демократами, поместила года полтора тому назад карикатуру на Николая П. Царь изображен был в военной форме, с смеющимся лицом. Он дразнил ломтем хлеба лохматого мужика, то подсовывая ему этот ломоть чуть не в рот, то отнимая его назад. Лицо лохматого мужика то озарялось улыбкой довольства, то озлобленно хмурилось, когда ломоть хлеба, чуть-чуть не доставшийся ему, отнимали назад. На этом ломте была надпись: «конституция». А последняя «сцена» изображала мужика, который напряг все силы, чтобы откусить кусочек хлебца, и — откусил голову у Николая Романова 155.
Карикатура меткая. Самодержавие, действительно, вот уже несколько лет «дразнит» русский народ конституцией, вот-вот дадут эту конституцию «почти совсем» и затем сразу водворяют весь старый произвол, все полицейские бесчинства и беззакония в сугубо горшем виде. Давно ли имели мы чуть ли не самый демократический «парламент» в мире? Давно ли вся печать обсуждала вопрос о кадетском министерстве, как о самой близкой и реальной возможности? Трудно поверить, что это было всего два-три месяца тому назад. Парочка указов, манифестов, распоряжений, — и старое самодержавие царит, кучка осужденных всеми, опозоренных и публично оплеванных казнокрадов, палачей и погромщиков снова издевается вовсю над
народом, снова громит, грабит, избивает, затыкает рот и отравляет воздух нестерпимым крепостническим зловонием.
С точки зрения развития всенародной революционной борьбы эта быстрая смена коротких «дней свободы» долгими месяцами бешеной реакции объясняется тем равновесием сил, которое установилось между борющимися с осени прошлого года. Самодержавие уже не в силах более управлять народом, народ еще не в силах действительно свергнуть с себя правительство погромщиков. Обе воюющие стороны стоят друг против друга подобно двум враждебным армиям, то временно отдыхая от борьбы и собираясь с силами, то бросаясь в новый бой с ненавистным врагом.
Публицисты кадетской и нововременской печати сходятся, в сущности, между собой в морализирующей оценке этих колебаний. И те и другие осуждают, оплакивают колебания, нерешительность, шатания правительства, призывая его к «твердости» — одни к твердости репрессий, другие к твердости проведения в жизнь обещанной конституции. И тем и другим чуждо понимание классовой борьбы, изменяющей действительное отношение общественных сил.
А в ходе развития этой борьбы неизбежно возрастание сознательности и сплоченности в рядах революции и в рядах реакции, неизбежен переход к все более острым и беспощадным формам борьбы. Быстрые переходы от «дней свободы» к «месяцам расстрелов» как нельзя более приспособлены к тому, чтобы уменьшить число пассивных и равнодушных, чтобы втягивать в борьбу новые и новые слои и элементы, развивать сознание масс, показывая им особенно рельефно то одну, то другую сторону самодержавия на примере разных всероссийских экспериментов. Чем быстрее и резче эти переходы, тем скорее дело сведется к тому последнему итогу, который определяется неизбежно перевесом общественных сил на стороне свободы.
И сознательные рабочие могут поэтому вполне спокойно смотреть на ошеломляюще-быстрый «прогресс» самодержавия в деле применения репрессий. Продол-
жайте в том же роде, господа Романовы, Треповы, Игнатьевы и Столыпины! Чем усерднее вы будете идти по этому пути, тем скорее вы исчерпаете до конца свои последние резервы. Вы грозите военной диктатурой, военным положением по всей России? Но от такого военного положения, безусловно, выиграет всего больше революция. Военная диктатура и военное положение заставят мобилизовать новые войсковые массы, а между тем уже теперь повторные мобилизации самых «надежных» войск, казачьих, привели к сильному росту брожения в разоренных казачьих станицах, усилили «ненадежность» этого войска. Военное положение стоит денег, а финансы самодержавия и теперь уже в отчаянном положении. Военное положение ведет к усилению агитации среди солдат и отучает население от страха перед самыми «страшными» формами репрессий; Польша и Прибалтийский край красноречиво свидетельствуют об этом.
Мы сказали, что реакция «грозит» военной диктатурой. Это, собственно говоря, неверно, ибо теперь, после введения военно-полевых судов 156 во всех губерниях с «окраиной», т. е. в 82 из 87 губерний империи, смешно говорить о военной диктатуре, как о будущем. Это уже настоящее, и перемена названия, употребление
