путем вооруженного восстания, республику. Комиссия при второй Государственной думе — я был ее докладчиком — пришла к убеждению, к единодушному убеждению, что дело идет не о заговоре, учиненном социал-демократами против государства, а о заговоре, учиненном петербургским охранным отделением против второй Государственной думы. Когда доклад комиссии, основанный на документах, был готов, накануне того дня, когда все эти данные должны были быть сказаны с этой трибуны, Государственная дума была распущена и нельзя было сказать о том, с этой трибуны, что было раскрыто. Когда начался процесс, подсудимые, эти 53 члена Государственной думы, требовали, чтобы дело слушалось при открытых дверях и чтобы общественное мнение узнало, что преступники не они, а преступники петербургское охранное отделение, двери были закрыты, и общество никогда этого не узнало».

Таковы факты. В течение четырех лет наши депутаты томятся закованные в кандалы, в отвратительных русских тюрьмах, суровость и жестокость которых вам, конечно, известны. Многие там уже умерли. Один из депутатов лишился рассудка, у многих других вследствие невыносимых условий жизни уже подорвано здоровье, и они могут не сегодня-завтра погибнуть. Русский пролетариат не может больше спокойно смотреть, как его представители, единственное преступление которых состоит лишь в том, что они сумели непреклонно бороться за его интересы, гибнут в царских тюрьмах. Он тем более не может спокойно смотреть на это, что ставшие известными благодаря признанию Бродского факты с юридической точки зрения дают полное основание требовать пересмотра дела. И в России уже началась кампания за освобождение наших депутатов.

Рабочая газета «Звезда», выходящая в Петербурге, посвящает этому вопросу значительную часть своего номера от 29 октября 1911 года. Она обращается с воззванием к печати, к депутатам-либералам и к депутатам левой, к обществам и союзам и главным образом к пролетариату. «Нет и не может быть, — восклицает

386

В. И. ЛЕНИН

газета, — спокойствия, душевного равновесия там, где каждый должен слышать ежечасно и ежеминутно этот кандальный лязг замурованных, лишенных свободы и всех гражданских и политических прав людей только потому, что эти люди имели смелость перед лицом всей страны исполнить свой долг человека и гражданина. Общественная совесть не может и не должна быть спокойна после раскрытия ужасающей правды. Какие бы ни были трудности, — их надо преодолеть и требовать пересмотра судебного процесса над социал-демократическими депутатами второй Государственной думы!.. Но в первую очередь пролетариат должен сказать свое мощное слово: ведь это его представителей облыжно осудили, и в настоящий момент они томятся в каторжных тюрьмах».

Начиная эту борьбу, русский пролетариат обращается к социалистам всех стран с просьбой оказать ему поддержку и вместе с ним громко заявить на весь мир о своем возмущении жестокостями и гнусностями нашего, в настоящий момент господствующего абсолютизма, который, прикрываясь маской жалкого лицемерия, превосходит даже варварство и некультурность азиатских правительств.

Во Франции товарищ Шарль Дюма уже начал кампанию и в статье, напечатанной в газете «L’Avenir», предложил оказать энергичную поддержку русскому пролетариату в эту трудную минуту. Пусть социалисты всех стран последуют этому примеру; пусть они в парламентах, в своей печати, на своих народных собраниях, повсюду выразят свое негодование и потребуют пересмотра дела социал-демократической фракции второй Думы.

Написано в ноябре, позднее 6 (19), 1911 г.

Напечатано на немецком, французском и английском языках в декабре 1911 г. в «Bulletin Periodique du Bureau Socialiste International» № 8

Подпись: N. Lenine

Впервые на русском языке напечатано в 1940 г. в журнале «Пролетарская Революция» № 4

Печатается по тексту «Bulletin»

Перевод с немецкого

387

РЕЧЬ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ ОТ ИМЕНИ РСДРП НА ПОХОРОНАХ ПОЛЯ И ЛАУРЫ ЛАФАРГ

20 НОЯБРЯ (3 ДЕКАБРЯ) 1911 г.

Товарищи!

Я беру слово, чтобы от имени РСДРП выразить чувство глубокой горести по поводу смерти Поля и Лауры Лафарг. Сознательные рабочие и все социал-демократы России еще в период подготовки русской революции научились глубоко уважать Лафарга, как одного из самых талантливых и глубоких распространителей идей марксизма, столь блестяще подтвержденных опытом борьбы классов в русской революции и контрреволюции. Под знаменем этих идей сплотился передовой отряд русских рабочих, нанес своей организованной массовой борьбой удар абсолютизму и отстаивал и отстаивает дело социализма, дело революции, дело демократии вопреки всем изменам, шатаниям и колебаниям либеральной буржуазии.

В лице Лафарга соединялись — в умах русских с.-д. рабочих — две эпохи: та эпоха, когда революционная молодежь Франции с французскими рабочими шла, во имя республиканских идей, на приступ против империи, — и та эпоха, когда французский пролетариат, под руководством марксистов, вел выдержанную классовую борьбу против всего буржуазного строя, готовясь к последней борьбе с буржуазией за социализм.

Нам, русским социал-демократам, испытывающим весь гнет абсолютизма, пропитанного азиатским варварством, и имевшим счастье из сочинений Лафарга и

рпнуть непосредственное знакомство с революционным опытом и революционной мыслью европейских рабочих, нам в особенности наглядно видно теперь, как быстро близится время торжества того дела, отстаиванию которого Лафарг посвятил свою жизнь. Русская революция открыла эпоху демократических революций во всей Азии, и 800 миллионов людей входят теперь участниками в демократическое движение всего цивилизованного мира. А в Европе все больше множатся признаки, что близится к концу эпоха господства так называемого мирного буржуазного парламентаризма, чтобы уступить место эпохе революционных битв организованного и воспитанного в духе идей марксизма пролетариата, который свергнет господство буржуазии и установит коммунистический строй.

Недавно вышли в свет объемистые мемуары одного из основателей и вождей английской «социал-демократической партии» Генри Майерса Гайндмана. Книга почти в пятьсот страниц называется: «Записки о полной приключений жизни» и представляет из себя живо написанные воспоминания о политической деятельности автора и о «знаменитых» людях, с которыми он был знаком. Книга Гайндмана дает много интересного материала для характеристики английского социализма и для оценки некоторых важнейших вопросов всего международного рабочего движения.

Мы думаем поэтому, что будет своевременно посвятить несколько статеек книге Гайндмана особенно ввиду «выступления» правокадетских «Русских Ведомостей» (от 14 октября) с статьей либерала Дионео, дающего замечательный образчик либерального освещения или, вернее, затемнения этих вопросов.

Начнем с воспоминаний Гайндмана о Марксе. Г. Гайндман познакомился с ним только в 1880 году, будучи, видимо, очень мало осведомлен об его учении и о социализме вообще. Характерно для английских отношений, что Гайндман, родившийся в 1842 году, был до тех пор неопределенного цвета «демократом» со связями и симпатиями в консервативной партии

* «The Record of an Adventurous Life», by Henry Mayers Hyndman. London (Macmillan and C°). 1911.

(тори). К социализму Гайндман повернул после чтения «Капитала» (во французском переводе) во время одной из своих многочисленных поездок в Америку между 1874 и 1880 гг.

Отправляясь, в сопровождении Карла Гирша, знакомиться с Марксом, Гайндман мысленно сравнивал его с… Мадзини!

В какой плоскости ставил эти сравнения Гайндман, видно из того, что влияние Мадзини на окружающих он называет «личным и индивидуально-этическим», а влияние Маркса «почти всецело интеллектуальным и научным». К Марксу Гайндман шел, как к «великому аналитическому гению», стремясь учиться у него, — в Мадзини его привлекал характер, «возвышенный образ мыслей и поведения». Маркс был, «неоспоримо, более могучим умом». Гайндман, неоспоримо, весьма плохо понимал в 1880 году (да не совсем понял и теперь — об этом ниже) различие между буржуазным демократом и социалистом.

«Когда я увидал Маркса, — пишет Гайндман, — мое первое впечатление было: сильный, лохматый, неукротимый старик, который готов — ятобы не сказать: стремится — вступить в конфликт и настроен с некоторой подозрительностью, как будто бы ему предстояло сейчас же выдержать нападение. Но он поздоровался со мной любезно, и столь же любезны были его первые слова. Я сказал, что мне доставляет большое удовольствие и честь пожать руку автора «Капитала», он ответил, что с удовольствием читал мои статьи об Индии и лестно отзывался о них в своих корреспонденциях в газеты».

«Когда Маркс говорил с бешеным негодованием о политике либеральной партии, в особенности по отношению к Ирландии, — маленькие, глубоко сидящие глаза старого борца загорались, тяжелые брови хмурились, широкий большой нос и лицо приходили в движение, и с уст лились рекой горячие, бурные обвинения, которые показали мне и всю страстность его темперамента и превосходное знание английского языка.

* Гайндман до своего недавнего поворота к шовинизму был решительным врагом английского империализма и вел с 1878 года благородную кампанию разоблачений против тех позорных насилий, бесчинств, грабежей, надругательств (вплоть до сечения политических «преступников»), которыми прославили себя издавна англичане всех партий в Индии — вплоть до «образованного» и «радикального» писателя Джона Морли (Morley).

Контраст был поразительный между его манерой говорить, когда его так глубоко волновал гнев, и всем его обличьем, когда он излагал свои взгляды на экономические события известного периода. Без всякого заметного усилия он переходил от роли пророка и могучего трибуна к роли спокойного философа, и я сразу почувствовал, что пройдет много долгих лет, пока я перестану чувствовать себя перед ним в области этих последних вопросов, как ученик перед учителем.

Меня поразило, когда я читал «Капитал» и в особенности мелкие сочинения его, о Парижской Коммуне и «18 брюмера», как он умел соединять самое точное и холодное исследование экономических причин и социальных последствий с самой горячей ненавистью к классам и даже к отдельным лицам, вроде Наполеона III или Тьера, которые, по его же собственной теории, были не более, как мухами на колесах Джаггернаутовой колесницы капиталистического развития. Не надо забывать, что Маркс был еврей, и мне казалось, что он соединял в себе, в своем характере, в своей фигуре — с его внушительным лбом, большими навислыми бровями, пылкими, сверкающими глазами, широким чувственным носом и подвижным ртом, с лицом, обросшим со всех сторон лохматыми волосами, — праведный гнев великих пророков его расы и холодный аналитический ум Спинозы и еврейских ученых. Это было необыкновенное сочетание различных способностей, подобного которому я не встречал ни в одном человеке.

Когда мы с Гиршем вышли от Маркса и я находился под глубоким впечатлением личности этого великого человека, Гирш спросил меня, что я думаю о Марксе. «Я думаю, — отвечал я, — что это Аристотель XIX века». И однако, сказав это, я сейчас же заметил, что такое определение не охватывает всего «предмета». Взять прежде всего то, что невозможно себе представить Маркса соединяющим функции царедворца по отношению к Александру Македонскому с глубокими научными работами, так могущественно повлиявшими на ряд поколений. А кроме того, Маркс никогда не отделял себя так полно — вопреки тому, что много раз о нем говорили, — от непосредственных человеческих интересов, чтобы рассматривать факты и их обстановку в том холодном, сухом освещении, которое характерно для величайшего философа древности. Не может быть никакого сомнения, что у Маркса