мистицизму». «Вдумчивый же наблюдатель» знает, что «в неистовствах реакции часто выражаются глубочайшие социальные перемены», что «в эпоху реакции слагаются и зреют новые социальные группы и силы».
Так рассуждает Р-ков. Он сумел поставить вопрос о «ренегатстве» до такой степени филистерски (хотя и с учеными словами), что связь контрреволюционных настроений в России с положением и интересами определенных классов исчезла совершенно. Ни один веховец, т. е. самый ярый контрреволюционный либерал, не станет спорить против того, что во время реакции зреют новые силы, ни один сотрудник ликвидаторского пятитомника, от которого отвернулись лучшие из меньшевиков, не откажется подписаться под этим. Конкретное обличье и классовый характер нашей контрреволюции улетучились у нашего историка, остались избитые и пустейшие фразы о слабо-нервности одних интеллигентов и о вдумчивой наблюдательности других. Важнейший для марксиста вопрос, как наша революция показала различные методы действия и различные стремления разных классов и почему это вызвало «ренегатское» отношение к борьбе за «культуру» других буржуазных классов, остался незамеченным Р-ковым.
Перейдем к главному: к оценке момента у Р-кова, опирающейся на оценку положения всех классов. Начиная с «представителей нашего крупного землевладения», автор говорит: «Недавно они в массе своей были (были!) настоящими крепостниками, типическими дворянами-помещиками. Теперь немного осталось этих, последних, могикан. Они маленькой кучкой группируются еще вокруг гг. Пуришкевича и Маркова 2-го и бессильно (!) брызжут слюной, отравленной ядом
отчаяния… Большинство наших крупных землевладельцев — дворян и недворян, — представленное в Думе националистами и правыми октябристами, постепенно и неуклонно перерождается в сельскохозяйственную буржуазию».
Такова «оценка момента» у Р-кова. Нечего и говорить, что эта оценка есть насмешка над действительностью. На деле «кучка, группирующаяся вокруг гг. Пуришкевича и Маркова 2-го», не бессильна, а всесильна. Именно ее власть и ее доходы обеспечиваются современными общественными и политическими учреждениями России, именно ее воля решает в последнем счете, именно она составляет элемент, определяющий все направление деятельности и весь характер так называемой бюрократии снизу доверху. Все это до такой степени общеизвестно, факты господства в России именно этой кучки так ярки и повседневны, что нужно поистине бесконечное либеральное самоуслаждение, чтобы забыть их. Ошибка Р-кова состоит в том, что он до смешного преувеличил «перерождение» крепостнического хозяйства в буржуазное, это во-первых, а во-вторых, позабыл «мелочь», — как раз такую «мелочь», которая отличает марксиста от либерала, — именно: сложность и скачкообразность процесса приспособления политической надстройки к перерождению хозяйства. Чтобы пояснить обе эти ошибки Р-кова, достаточно указать на пример Пруссии, где до сих пор, несмотря на гораздо более высокую ступень развития капитализма вообще и перерождения старопомещичьего хозяйства в буржуазное в частности, Ольденбурги и Гейдебранды остаются всесильными, держат в руках государственную власть — наполняют своим, так сказать, социальным содержанием всю прусскую монархию, всю прусскую бюрократию! В Пруссии до сих пор, 63 года спустя после 1848 года, несмотря на беспримерно быстрое развитие капитализма, избирательное право в ландтаг остается таким, что обеспечивается всесилие прусских Пуришкевичей. А Р-ков для России шесть лет спустя после 1905 г.
рисует аркадскую идиллию «бессилия» Пуришкевичей!
Но дело именно в том, что рисование аркадской идиллии — относительно «неуклонности» пуришкевического перерождения и «торжества весьма умеренного буржуазного прогрессизма» — есть основной мотив всех рассуждений Р-кова. Возьмите его рассуждение о современной аграрной политике. «Нет более яркой и широкой иллюстрации» перерождения (крепостнического хозяйства в буржуазное), чем эта политика, заявляет Р-ков. Устраняется чересполосица, а «устранение малоземелья в 20-ти черноземных земледельческих губерниях не представляет больших трудностей и составляет одну из ближайших очередных задач времени, которая и будет разрешена, по всей видимости, путем компромисса между разными группами буржуазии».
«Этот рисующийся впереди неизбежный компромисс по аграрному вопросу имеет уже теперь ряд прецедентов…»
Вот вам полный образчик метода политических рассуждений Р-кова. Он начинает с того, что отсекает крайности — без всяких данных, просто на основании своего либерального благодушия! Он продолжает тем, что компромисс между разными группами буржуазии не труден и вероятен. Он кончает тем, что подобный компромисс «неизбежен». Подобным методом можно было бы доказать невероятность и не необходимость «бурь» и во Франции 1788 и в Китае 1910 года. Конечно, компромисс между разными группами буржуазии нетруден, если принять, что Марков 2-ой отсечен не в одной только благодушной фантазии Р-кова. Но принимать это и значит переходить на точку зрения либерала, который боится обойтись без Марковых 2-ых и думает, что все всегда будут бояться.
Конечно, компромисс «неизбежен», если (первое «если») нет Марковых; если (второе «если») непробудным политическим сном спят рабочие и разоряемые крестьяне. Но опять-таки сделать такое предпо-
ложение, принять второе «если», не значит ли это принять желаемое (для либерала) за действительное?
II
Не имея склонности принимать либеральных пожеланий или либеральных предположений за действительность, мы сделали иной вывод: несомненно, что современная аграрная политика носит буржуазный характер. Но именно потому, что направляют эту буржуазную политику Пуришкевичи, оставаясь господами положения, именно поэтому получается такое громадное обострение противоречий, что вероятность компромисса на ближайшее, по крайней мере, время надо признать прямо исключенной.
Другой важный социальный процесс — продолжает свой анализ Р-ков — есть процесс консолидации крупной промышленной и торговой буржуазии. Правильно указывая на «взаимные уступки» к.-д. и октябристов, автор делает вывод: «Не надо делать себе иллюзий: готовится торжество весьма умеренного буржуазного «прогрессизма»».
Торжество где? над кем? На выборах в IV Думу, о которых только что говорил ?- ков? Если да, то это будет «торжество» в тех узких рамках, которыми является избирательный закон 3-го июня 1907 г. А отсюда неизбежно вытекает одно из двух: либо это «торжество», не создав никакой волны, ровнехонько ничего не изменит в фактическом господстве Пуришкевичей, либо это «торжество» косвенно выразит демократический подъем, который не может не прийти в резкое столкновение с указанными «узкими рамками» и с господством Пуришкевичей.
В обоих случаях от торжества умеренности на поставленных в умеренные рамки выборах не получается ни малейшего торжества умеренности в жизни. Но в том-то и дело, что Р-ков уже впал в такой «парламентский кретинизм», который позволяет ему смешивать третьеиюньские выборы и жизнь! Чтобы доказать читателю
404
В. И. ЛЕНИН
этот невероятный факт, приходится цитировать Р-кова полностью:
«И это торжество тем вероятнее, что масса городской мелкой буржуазии, по-обывательски унывающая в созерцании призрака «разбитого корыта», беспомощно потянется за умеренным прогрессизмом. Крестьянство же слишком слабо на выборах, в силу особенностей нашей избирательной системы, дающей возможность преобладающим в коллегии губернских выборщиков землевладельцам выбирать в депутаты от крестьян — «правых». Такова картина социальных перемен, совершающихся в настоящее время в России, если оставить пока в сторопе рабочий класс. Она далека от застоя, или попятного движения. Новая буржуазная Россия, несомненно, крепнет и идет вперед. Политической санкцией грядущего господства умеренно-прогрессивной промышленной и торговой буржуазии рядом с консервативной сельскохозяйственной буржуазией (Англия, да и только!) служит Государственная дума, основанная на избирательных нормах, установленных 3 июня 1907 г. (Опускаем сравнение с Францией и Пруссией, о чем ниже.) Резюмируя, таким образом, все сейчас сказанное, приходится признать, что имеются налицо все предпосылки медленного, крайне болезненного для масс, но все же несомненного движения вперед буржуазного общественного и государственного строя в России. Возможность бурь и потрясений, разумеется, не исключена, но она не переходит в необходимость, неизбежность, как то было до революции».
Философия премудрая, нечего сказать. Если крестьянство оставить в стороне, потому что оно «слабо на выборах», а рабочий класс просто «пока оставить в стороне», то, разумеется, возможность бурь совсем исключена! Но это сводится к тому, что если по-либеральному смотреть на Россию, то кроме либерального «прогрессизма» ничего и увидеть нельзя. Снимите либеральные очки, и картина будет иная. Так как крестьянство в жизни играет совсем не ту роль, что в системе выборов 3-го июня, то «слабость на выборах» обостряет противоречие между всем крестьянством и всей системой, а вовсе не открывает ворота «умеренному прогрессизму». Так как рабочий класс нельзя «оставить в стороне» ни в капиталистической стране вообще, ни в России, пережившей первые 10 лет XX века, в особенности, то рассуждение Р-кова никуда не годится. Так как у нас господствует (и в III Думе и над
нею) пуришкевичевщина, умеряемая воркотней Гучковых и Милюковых, то фразы о «грядущем господстве» умеренно-прогрессивной буржуазии есть просто либеральное баюшки-баю. Так как Гучковы и Милюковы в силу их классового положения не в состоянии противопоставить господству Пуришкевичей ничего, кроме воркотни, то конфликт новой буржуазной России с Пуришкевичами неизбежен, а его движущими силами являются те, кого Р-ков, вслед за либералами, «оставил в стороне». Именно потому, что Милюковы и Гучковы «делают взаимные уступки» в деле угодничества перед Пуришкевичами, на рабочих все резче падает задача отграничения демократии от либерализма. Н. Р-ков не понял ни условий возникновения бурь в России, ни сейчас указанной задачи, обязательной и при заведомом отсутствии бури.
Вульгарный демократ способен все дело сводить к тому, буря или нет. Для марксиста в первую голову ставится вопрос о той линии политической размежевки классов, которая одинакова и при буре и без бури. Если Р-ков заявляет, что «рабочие должны взять на себя задачу политической гегемонии в борьбе за демократический строй», то это прямой курьез после всего написанного им в его манифесте. Это значит: Р-ков берет от буржуазии расписку о признании за рабочими гегемонии, а сам дает буржуазии расписку, что рабочие отказываются от задач, составляющих содержание гегемонии! Р-ков выпотрошил дочиста это содержание, а потом наивно повторяет пустое слово. Р-ков сначала дает оценку момента, из которой видно, что для него гегемония либералов — факт совершившийся, бесповоротный и непреоборимый, а потом уверяет нас в своем признании гегемонии рабочего класса!
«Реально» значение Думы, — рассуждает Р-ков, — «не меньше, чем значение французского Законодательного корпуса в последние годы второй империи, или значение того среднего пропорционального между германским рейхстагом и прусским ландтагом, которое характерно для Пруссии 80-х годов прошлого века».
Подобное сравнение есть образчик игры в исторические параллели, настолько оно несерьезно. Во Франции 60-х годов была давно уже закончена вполне эпоха буржуазных революций, в дверь стучалась уже прямая схватка пролетариата с буржуазией, бонапартизм выражал собой лавирование власти между этими двумя классами. Смешно сравнивать это с современной Россией. III Дума больше похожа на Chambre introuvable 150 1815 года! В Пруссии 80-х годов мы видим тоже эпоху полного завершения буржуазной революции, закончившей свое дело к 1870 году: буржуазия вся, вплоть до мелкой городской и крестьянской, удовлетворена и реакционна.
Может быть, Р-кову мерещилось сравнение роли депутатов от демократии и от пролетариата в Законодательном корпусе и в рейхстаге с ролью соответствующих депутатов в III Думе? Такое сравнение возможно, но оно как раз говорит
