о слабых, хотя на деле оно пеклось исключительно о крепостниках-помещиках и о сохранении своего абсолютизма.
После 1905 года старые политические предрассудки оказались надломленными так глубоко и так широко, что правительство и руководивший им совет объединенных крепостников-дворян увидело невозможность прежней спекуляции на темноту и овечью покорность мужика. Правительство увидало, что мира у него с массой разоренного им и доведенного до полного обнищания, разорения и голодания мужицкого населения быть не может. Это сознание невозможности «мира» с крестьянством и вызвало перемену политики «совета объединенных крепостников». Совет решил во что бы то ни стало попытаться расколоть крестьянство и создать из него слой «новых помещиков», зажиточных крестьян-собственников, которые бы «не за страх, а за совесть» защищали от массы спокойствие и неприкосновенность помещичьих огромных имений, немножко-таки пострадавших все же от натиска революционных масс в пятом году.
Поворот во всей земельной политике правительства после революции представляет из себя, следовательно,
264
В. И. ЛЕНИН
совсем не случайность. Напротив, этот поворот был для правительства и для «совета объединенных крепостников» классовой необходимостью. Правительству некуда было иначе податься. Правительство увидало, что «мира» у него с массой крестьянства быть не может, что крестьянство проснулось от крепостнического векового сна. Правительству ничего иного не оставалось, как попытаться путем судорожных усилий, путем какого угодно разорения деревни, расколоть крестьянство, отдать деревню «на поток и разграбление» кулаков и зажиточных мужиков, чтобы опереться на союз крепостников-дворян с «новыми помещиками», т. е. с богатеями — крестьянами-собственниками, с крестьянской буржуазией.
Столыпин, верой и правдой служивший «совету объединенных крепостников» и проводивший его политику, говорил сам: «дайте мне 20 лет покоя, и я реформирую Россию». Под «покоем» он понимал покой кладбища, покой молчаливого, овечьего перенесения деревней неслыханного разорения и обнищания, которое на нее обрушилось. Под «покоем» он понимал покой помещиков, которые желали бы видеть со стороны крестьянства полную неподвижность, забитость, отсутствие протеста, готовность мирно и любезно умирать с голоду, отдавать свою землю, уходить из деревни, разоряться, лишь бы удобно и приятно было господам помещикам. Под реформированием России Столыпин понимал такую перемену, чтобы в деревне остались только довольные помещики, довольные кулаки и живоглоты, да раздробленные, забитые, беспомощные и бессильные батраки.
Что Столыпин всей душой желал для России 20 лет такого кладбищенского покоя, это вполне естественно и понятно со стороны помещика. Но мы знаем теперь, мы видим и чувствуем все теперь, что ни «реформирования» ни «покоя» не получилось, а получилась голодовка 30-ти миллионов крестьян, невиданное (даже в многострадальной России невиданное) обострение нищеты и разорения и чрезвычайно сильное озлобление и брожение в крестьянстве.
265
К ВОПРОСУ ОБ АГРАРНОЙ ПОЛИТИКЕ СОВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА
Чтобы понять причины этого краха так называемой «столыпинской» земельной политики правительства, которую Государственной думе предлагают еще раз одобрить путем утверждения бюджета (и которую, конечно, одобрят помещичьи партии в Думе), я остановлюсь немного поподробнее на двух главных, так сказать, козырях нашей «новой» земельной политики: во-первых, на переселениях и, во-вторых, на пресловутых хуторах.
Что касается переселений, то революция 1905 года, показавшая помещикам политическое пробуждение крестьянства, заставила их немножечко «приоткрыть» клапан и, вместо прежних помех переселениям, постараться «разредить» атмосферу в России, постараться сбыть побольше беспокойных крестьян в Сибирь.
Добилось ли правительство успеха? Добилось ли оно какого-нибудь успокоения крестьянства и улучшения положения его в России и в Сибири? Как раз наоборот. Правительство добилось только нового обострения и ухудшения положения крестьян и в России и в Сибири.
Я сейчас докажу вам это.
В объяснительной записке министра финансов к проекту государственной росписи на 1913 год мы встречаем обычный казенный оптимизм и славословие «успехов» правительственной политики.
Переселенцы, говорят нам, превращают пустовавшие районы в «культурные местности», переселенцы богатеют, улучшают свое хозяйство и так далее и тому подобное. Обычное казенное славословие! Старое-престарое «все обстоит благополучно», «на Шипке все спокойно».
Жаль только, что в объяснительной записке совсем обойдены молчанием данные об обратных переселенцах! ! Странное и знаменательное умолчание!
Да, господа, число переселенцев выросло после пятого года до полумиллиона душ в среднем за год. Да, к 1908 году переселенческая волна достигла высшей точки: 665 тысяч переселенцев за год. Но затем волна быстро падает, доходя до 189 тысяч в 1911 году. Не ясно ли, что хваленое правительственное «устройство»
266
В. И. ЛЕНИН
переселенцев оказалось пуфом? Не ясно ли, что всего через шесть лет после революции правительство снова возвращается кразбитому корыту?
А данные о числе обратных переселенцев, — данные, столь предусмотрительно обойденные г-ном министром финансов в его «объяснительной» (а вернее затемни-тельной) записке, — эти данные показывают нам чудовищное увеличение числа обратных, до 30 и 40 процентов в 1910 году и до 60 процентов в 1911 году. Эта гигантская волна обратных переселенцев указывает на отчаянные бедствия, разорение и нищету крестьян, которые распродали все дома, чтобы уйти в Сибирь, а теперь вынуждены идти назад из Сибири окончательно разоренными и обнищавшими.
Этот громадный поток вконец разоренных обратных переселенцев с неопровержимой наглядностью говорит нам о полном крахе правительственной переселенческой политики. Приводить таблички об улучшении хозяйства переселенцев, подолгу остающихся в Сибири (как это сделано в объяснительной записке к смете переселенческого управления) и зам ал чиватъ полное и окончательное разорение десятков тысяч обратных переселенцев, это значит прямо искажать данные! Это значит угощать депутатов Думы карточными домиками и ребячьими сказками про общее благополучие, тогда как на деле мы видим разорение и обнищание.
Сокрытие в объяснительной записке министра финансов данных о числе обратных переселенцев, об их отчаянном, нищенском положении, об их полном разорении означает, господа, отчаянные попытки правительства скрыть правду. Напрасные попытки! Правды не скроешь! Правда заставит себя признать. Нищета разоренных крестьян, обернувших назад в Россию, нищета разоренных старожилов в Сибири заставит заговорить о себе.
Чтобы наглядно пояснить этот мой вывод о крахе переселенческой политики правительства, я приведу еще отзыв одного чиновника, 27 лет, — двадцать семь лет, господа! — прослужившего в Сибири по лесному
267
К ВОПРОСУ ОБ АГРАРНОЙ ПОЛИТИКЕ СОВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА
ведомству, чиновника, ознакомившегося со всеми условиями переселенческого дела, чиновника, который не вынес всех безобразий, творящихся у нас в переселенческом ведомстве.
Этот чиновник — статский советник г. А. И. Комаров, который, прослуживши 27 лет, не мог не признать, что пресловутая поездка в Сибирь в 1910 году Столыпина и Кривошеина, премьер-министра и главноуправляющего земледелием и землеустройством, была «буффонадной поездкой» — это собственное выражение статского советника, прослужившего 27 лет! ! — Этот чиновник бросил службу, не стерпев того обмана всей России, который проделывается посредством таких «буффонадных поездок», и издал особую брошюру с правдивым изложением всех хищений, всего казнокрадства, всей нелепости, дикости, разорительности нашей переселенческой политики.
Брошюра эта называется «Правда о переселенческом деле», вышла она в С.Петербурге в настоящем 1913 году, стоит 60 копеек, — недорого за обильный обличительный материал. Как водится, правительство у нас и в переселенческом деле, подобно всем остальным «делам» и «отраслям управления», изо всех сил скрывает правду и боится вынесения «сора из избы». Чиновник Комаров должен был прятаться, пока он был на службе, должен был под псевдонимом писать свои обличительные письма в газетах, и начальство старалось «накрыть» корреспондента. Не все чиновники получают возможность бросать службу и издавать обличительные брошюры, говорящие правду! Но по одной такой брошюре мы можем себе представить, какая гниль и мерзость запустения царит вообще в этом «темном царстве».
Чиновник А. И. Комаров вовсе не революционер какой-нибудь. Ничего подобного! Он сам рассказывает о своей благонамеренной вражде к теориям социал-демократов и социалистов-революционеров. Нет, это обыкновенный благонамереннейший российский чиновник, который удовлетворился бы вполне элементарной, азбучной, честностью и порядочностью. Это — человек, враждебно настроенный к революции пятого года и
268
В. И. ЛЕНИН
готовый служить контрреволюционному правительству.
Тем знаменательнее, что и такой человек ушел, бросил службу, отряс прах от ног своих. Он не вынес того, что переселенческая политика наша означает «полный разгром того, что именуется рациональным лесным хозяйством» (стр. 138). Он не вынес «экспроприации (т. е. отнятия) у старожил удобных земель», ведущего к «постепенному обнищанию старожильского населения» (стр. 137 и 138). Он не вынес «такого государственного ? а сх ищ ен и я или, вернее, разгрома сибирских земель и лесов, пред которым бывшее когда-то расхищение башкирских земель — сущие пустяки» (стр. 3).
Вот выводы этого чиновника:
«Полная неподготовленность главного переселенческого управления к постановке работ в широких размерах», — «полное отсутствие планомерности в работах и плохое качество работ», «отвод участков с непригодною для сельского хозяйства почвою, с отсутствием воды или водою, непригодною для питья» (стр. 137).
Когда волна переселений поднялась, чиновники были захвачены врасплох. Они «рвали по кусочкам устроенные чуть не вчера казенные лесные дачи», — «брали то, что в первую голову попадало на глаза — лишь бы поместить, лишь бы отвязаться о m тех десятков изнуренных, истомленных л и ц, которые торчат на переселенческом пункте, стоят часами в прихожей переселенческого управления» (стр. 11).
Вот парочка примеров. Отводят переселенцам Куринский переселенческий участок. Образуют его из земель, отнятых у инородцев при солеваренном Алтайском заводе. Инородцы ограблены. Новоселы же оказались с водой соленой, негодной для питья! Казна без толку бросает деньги на рытье колодцев. Безуспешно. Новоселы ездят за 7- 8 верст (семь и восемь!) за водой! ! (стр. 101).
Участок «Выездной» в верховьях реки Маны. Поселили 30 семей. После семи тяжелых лет новоселы убедились окончательно в невозможности земледелия.
Разбежались почти все. Несколько оставшихся занимаются добычей зверя и рыбы (стр. 27).
Участки Чуно-Ангарского края: намечены сотни долей, 900, 460 долей и т. д. Переселенцев нет. Жить нельзя. Хребты, болота, негодная вода.
И вот, чиновник А. И. Комаров о тех обратных переселенцах, о которых умолчал г. министр финансов, говорит неприятную для правительства правду.
«Не одна сотня тысяч душ», — говорит он про этих разоренных и нищих обратных переселенцев. — «Возвращается элемент такого пошиба, — пишет чиновник Комаров, — которому в будущей революции, если таковая будет, предстоит сыграть страшную роль… Возвращается не тот, что всю свою жизнь был батраком… возвращается недавний хозяин, тот, кто никогда и помыслить не мог о том, что он и земля могут существовать раздельно, и этот человек, справедливо объятый кровной обидой за то, что его не сумели устроить, а сумели лишь разорить, — этот человек ужасен для всякого государственного строя» (стр. 74).
Так пишет г. чиновник Комаров, который питает ужас перед революцией. Напрасно думает г. Комаров, что возможны только помещичьи «государственные строи». В лучших и культурнейших государствах обходятся и без помещиков. Обошлась бы без них и Россия, к выгоде для народа.
Комаров вскрывает разорение старожилов. «Недород» — а по правде говоря: голод стал уже посещать, в силу этого грабежа старожилов,
