другого, а на то, чтобы приложить к делу и реализовать свои собственные силы, силы своего существа.
Прудону не удалось дать этой своей мысли соответствующее ей развернутое выражение. Представление о «равном владении» есть политико-экономическое, следовательно — все еще отчужденное выражение того положения, что предмет, как бытие для человека, как предметное бытие человека, есть в то же время наличное бытие человека для другого человека, его человеческое отношение к другому человеку, общественное отношение человека к человеку. Прудон преодолевает политикоэкономическое отчуждение в пределах политико-экономического отчуждения» (54-55) [46-47].
массовую историю и на ее место намерена поставить критическую историю (см. статьи г-на Жюля Фаухера о злободневных вопросах английской жизни 9)» (119) [88-89].
NB
««Идея» неизменно посрамляла себя, как только она отделялась от «интереса». С другой стороны, нетрудно понять, что всякий массовый, добивающийся исторического признания «интерес», когда он впервые появляется на мировой сцене, далеко выходит в «идее» или «представлении», за свои действительные границы и легко смешивает себя с человеческим интересом вообще. Эта иллюзия образует то, что Фурье называет тоном каждой исторической эпохи» (119) [89] — иллюстрация этого на примере французской революции (119-120) и известные слова (120 in fine*) [90]:
NB
«Вместе с основательностью исторического действия будет, следовательно, расти и объем массы, делом которой оно является».
До какой степени доходила у Бауэра резкость деления на Geist и Masse**, видно из такой фразы, на которую Маркс нападает: «в массе, а не в чем-либо другом, следует искать истинного врага духа» 10 (121) [90].
Маркс отвечает на это, что враги прогресса — получившие самостоятельное существование (verselbstandigten) продукты самоунижения массы, но продукты не идеальные, а материальные, внешним образом существующие. Уже газета Loustalot 11 в 1789 г. имела девизом:
«А между тем абсолютная критика научилась из гегелевской «Феноменологии» 12, по крайней мере, одному искусству — превращать реальные, объективные, вне меня существующие цепи в исключительно идеальные, исключительно субъективные, исключительно во мне существующие цепи и поэтому все внешние, чувственные битвы превращать в битвы чистых идей» (122) [90].
Этим можно доказать — язвит Маркс — престабилированную* гармонию критической критики и цензуры, выставить цензора не полицейским палачом (Polizeischerge), а моим собственным персонифицированным чувством такта и меры.
Носясь с своим «Geist», абсолютная критика не исследует, нет ли фразы, самообмана, дряблости (Kernlosigkeit) в его воздушных (windigen) претензиях.
«Точно так же обстоит дело и с «прогрессом». Вопреки претензиям «прогресса», постоянно наблюдаются случаи регресса и кругового движения. Не догадываясь, что категория «прогресса» лишена всякого содержания и абстрактна, абсолютная критика настолько глубокомысленна, что признает «прогресс» абсолютным для того, чтобы в целях объяснения регресса можно было подставить «личного противника» прогресса, массу» (123- 124) [91].
«Все коммунистические и социалистические писатели исходили из наблюдения, что, с одной стороны, даже самым благоприятным образом обставленные блестящие деяния видимо остаются без блестящих результатов и вырождаются в тривиальности; с другой же стороны, что всякий прогресс духа был до сих пор прогрессом в ущерб массе человечества, которая попадала во все более и более бесчеловечное положение. Они объявили поэтому «прогресс» (см. Фурье) неудовлетворительной абстрактной фразой; они догадывались (см., в числе других, Оуэна) о существовании основного порока цивилизованного мира; они подвергли поэтому действительные основы современного общества беспощадной критике. Этой коммунистической критике с самого же
* — предустановленную. Ред.
20
В. И. ЛЕНИН
начала соответствовало на практике движение широкой массы, в ущерб которой происходило до сих пор историческое развитие. Нужно быть знакомым с тягой к науке, с жаждой знания, с нравственной энергией и неутомимым стремлением к саморазвитию у французских и английских рабочих, чтобы составить себе представление о человеческом благородстве этого движения» (124- 125) [92].
«Какое огромное преимущество перед коммунистическими писателями — избавить себя от исследования источников духовной пустоты, лености мысли, поверхностности и самодовольства и, открыв в этих качествах противоположность духа, прогресса, заняться их моральным посрамлением!» (125) [93].
«Отношение «духа и массы» имеет, однако, еще и другой, скрытый смысл, который вполне раскроется в дальнейшем ходе рассуждений. Мы здесь его только наметим. Открытое г-ном Бруно отношение «духа» и «массы» на самом деле есть не что иное, как критически-карикатурное завершение гегелевского понимания истории, которое, в свою очередь, есть не что иное, как спекулятивное выражение христианско-германской догмы о противоположности духа и материи, бога и мира. В пределах истории, в пределах самого человечества этой противоположности придается то выражение, что немногие избранные индивидуумы, в качестве активного духа, противостоят остальному человечеству как неодухотворенной массе, как материи» (126) [93].
И Маркс указывает, что Geschichtsauffassung* Гегеля предполагает абстрактный и абсолютный дух, носителем коего является масса. Параллельно с доктриной Гегеля развивалось во Франции учение доктринеров 13 (126), которые провозглашали суверенность разума в противоположность суверенности народа, чтобы исключить массу и господствовать одним (allein).
Гегель «виновен в двоякой половинчатости» (127) [94]: 1) объявляя философию бытием абсолютного духа, он не объявляет этим духом философского индивидуума;
* — понимание истории. Ред.
21
КОНСПЕКТ КНИГИ МАРКСА И ЭНГЕЛЬСА «СВЯТОЕ СЕМЕЙСТВО»
2) абсолютный дух он только по видимости (nur zum Schein) делает творцом истории, только post festum *, только в сознании.
Bruno устраняет эту половинчатость: критику он объявляет абсолютным духом и — творцом истории на деле.
«На одной стороне стоит масса как пассивный, неодухотворенный, неисторический, материальный элемент истории; на другой стороне — дух, критика, г-н Бруно и компания как элемент активный, от которого исходит всякое историческое действие. Дело преобразования общества сводится к мозговой деятельности критической критики» (128) [94-95].
Как 1-ый пример «походов абсолютной критики против массы» Маркс приводит отношение Бр. Бауэра к Judenfrage — причем ссылается на опровержение Бауэра в «Deutsch-Franzosische Jahrbucher» 14.
«Одна из главных задач абсолютной критики состоит прежде всего в том, чтобы дать всем вопросам современности правильную постановку. А именно, она не отвечает на действительные вопросы, а подсовывает совершенно другие вопросы… Так, она извратила и «еврейский вопрос» в таком духе, что ей уже не было надобности заниматься исследованием политической эмансипации, составляющей содержание этого вопроса, и она могла, напротив, удовольствоваться критикой еврейской религии и описанием христианско-германского государства.
Подобно всем прочим оригинальным проявлениям абсолютной критики, и этот метод представляет собой повторение спекулятивного фокуса. Спекулятивная философия, особенно гегелевская философия, считала необходимым переводить все вопросы из формы здравого человеческого рассудка в форму спекулятивного разума и превращать действительный вопрос в спекулятивный, чтобы суметь ответить на него. Извратив мои вопросы и вложив мне в уста свои собственные вопросы, наподобие того как это делает катехизис, спекулятивная
философия могла, конечно, как и катехизис, на каждый из моих вопросов иметь в запасе готовый ответ» (134- 135) [99].
В написанном Энгельсом § 2а (…««Критика» и «Фейербах». Осуждение философии»…) — стр. 138-142 [101-104] — находим горячие похвалы Фейербаху. По поводу нападок «критики» на философию, противопоставления ей (философии) действительного богатства человеческих отношений, «необъятного содержания истории», «значения человека» и пр. и пр. вплоть до фразы: «тайна системы открыта» — Энгельс говорит:
«Но кто же открыл тайну «системы»? Фейербах. Кто уничтожил диалектику понятий — эту войну богов, знакомую одним только философам? Фейербах. Кто поставил на место старой рухляди, в том числе и на место «бесконечного самосознания» — не «значение человека» — как будто человек имеет еще какое-то другое значение, чем то, что он человек! — а самого «человека»? Фейербах и только Фейербах. Он сделал еще больше. Он давно уничтожил те категории, которыми теперь швыряется «критика»:
«действительное богатство человеческих отношений, необъятное содержание истории, борьбу истории, борьбу массы с духом» и т. д. и т. д.
После того как человек познан как сущность, как базис всей человеческой деятельности и всех человеческих отношений, одна только «критика» способна изобретать новые категории и превращать самого человека, как она это и делает, снова в некую категорию и в принцип целого ряда категорий. Этим, правда, она вступает на единственный путь спасения, какой еще оставался в распоряжении растревоженной и преследуемой теологической нечеловечности. История не делает ничего, она «не обладает никаким необъятным богатством», она «не сражается ни в каких битвах»! Не «история», а именно человек, действительный, живой человек — вот кто делает все это, всем обладает и за все борется. «История» не есть какая-то особая личность, которая пользуется человеком как средством для достижения своих целей. История — не что иное, как деятельность
преследующего свои цели человека. Если абсолютная критика после гениальных открытий Фейербаха позволяет себе еще заниматься восстановлением для нас всего старого хлама в новом виде»… (139-140) [102] и т. д. — то-де одного этого факта достаточно, чтобы оценить критическую наивность etc.
И затем по поводу противоположения духа „материи” (критика назвала массу — „материей”) Энгельс говорит:
«Итак, разве абсолютная критика не является воистину христианско-германской?
После того как старая противоположность спиритуализма и материализма во всех направлениях исчерпала себя в борьбе и раз навсегда преодолена Фейербахом, «критика» снова превращает ее, и притом в самой отвратительной форме, в основную догму и доставляет победу «христианско-германскому духу»» (141) [103].
По поводу слов Бауэра: «В той мере, в какой евреи продвинулись теперь в сфере теории, они действительно эмансипированы; в той мере, в какой они хотят быть свободными, они свободны» 15, Маркс говорит:
«Это положение дает возможность сразу же измерить ту критическую бездну, которая отделяет массовый, земной коммунизм и социализм от абсолютного социализма. Первое же положение земного социализма отвергает эмансипацию исключительно в сфере теории как иллюзию и требует для действительной свободы, кроме идеалистической «воли», еще весьма осязательных, весьма материальных условий.
Как низко по сравнению со святой критикой стоит «масса», — масса, которая считает материальные, практические перевороты необходимыми даже для того, чтобы завоевать время и средства, нужные хотя бы только для занятия «теорией»!» (142) [104].
Дальнейшее (стр. 143-167 [104-120]) — самая скучная, невероятно придирчивая критика «Литературной Газеты», какой-то подстрочный комментарий «разносящего» типа. Ровно ничего интересного.
24
В. И. ЛЕНИН
ответ Маркса Бауэру на его защиту своей книги „Judenfrage”, раскритикованной в „Deutsch-Franzosische Jahrbucher” (Маркс на них все время ссылается). Маркс резко и рельефно подчеркивает здесь основные принципы всего своего мировоззрения.
„Религиозные вопросы дня имеют теперь общественное значение” — это было уже указано в «Deutsch-Franzosische Jahrbucher». Там было характеризовано „действительное положение евреев в современном буржуазном обществе”. „Г-н Бауэр объясняет действительного еврея из еврейской религии вместо того, чтобы объяснить тайну еврейской религии из действительного еврея” (167-168) [120-121].
Г-н Бауэр не подозревает, „что действительное светское еврейство, а потому и религиозное еврейство постоянно порождается теперешней буржуазной жизнью и находит свое высшее развитие в денежной системе”.
В «Deutsch-Franzosische Jahrbucher» было указано, что развитие еврейства надо искать «в торговой и промышленной практике», — что практическое еврейство есть «завершенная практика самого христианского мира» (169) [121].
«Доказано было, что задача преодоления еврейской сущности на самом
