что без производства ни капитализм, ни социализм держаться не может, а немецкие рабочие этого не понимают.
Бедные немецкие рабочие! Они борются с Шейдеманом и Носке, борются с палачами, стараются свергнуть власть палачей, продолжающих считать себя социал-демократами, Шейдемана и Носке, они думают, что идет гражданская война. Убит Либкнехт, убита Роза Люксембург. Все русские буржуа говорят — это было напечатано в екатеринодарской газете: «Вот как надо с нашими большевиками!». Так и напечатано. Кто понимает дело, прекрасно знает, что вся международная буржуазия стоит на этой точке зрения. Надо защищаться. Шейдеман и Носке ведут гражданскую войну против пролетариата. Война есть война. Немецкие рабочие думают, что находятся в гражданской войне, а все остальные вопросы имеют подчиненное значение. Надо прежде всего прокормить рабочего. Каутский считает это солдатским или потребительским коммунизмом. Надо развивать производство!..
О, премудрые господа! Но как же вы можете развить производство в стране, которая ограблена и разорена империалистами, в которой нет угля, нет сырья, нет орудий? «Развитие производства»! Но у нас не бывает заседания Совета Народных Комиссаров или Совета Обороны, где бы мы не делили последние миллионы пудов угля или нефти и, испытывая мучительное состояние,
358
В. И. ЛЕНИН
когда все комиссары берут себе последние остатки и каждому не хватает и надо решать: закрыть фабрики здесь или там, здесь оставить рабочих без работы или там, — мучительный вопрос, но приходится это делать, потому что угля нет. Уголь — в Донецком бассейне, уголь уничтожен немецким нашествием. Вы возьмите Бельгию, Польшу, — это типичное явление, всюду происходит то же самое, как последствие империалистской войны. Это значит, что безработица и голод предстоят на много лет, ибо есть такие копи, которые, когда они залиты, через много лет не восстановишь. И тут нам говорят: «Социализм есть повышение производительности». Книжки вы читали, господа хорошие, книжки вы писали, в книжках вы ничего не поняли. (Аплодисменты.)
Конечно, с точки зрения такого капиталистического общества, которое бы в мирное время мирно перешло к социализму, у нас не было бы более неотложных задач, как поднятие производительности. Только маленькое словечко надо сказать: «Если бы». Если бы социализм рождался так мирно, как господа капиталисты не пожелали позволить ему родиться. Маленькая нехваточка вышла. Если бы даже не было войны, то все же господа капиталисты все бы сделали, чтобы не допустить такого мирного развития. Великие революции, даже когда они начинались мирно, как великая французская революция, кончались бешеными войнами, которые открывала контрреволюционная буржуазия. Иначе и быть не может, если на этот вопрос смотреть с точки зрения классовой борьбы, а не того мещанского фразерства о свободе, равенстве, трудовой демократии и воле большинства, того мещанского тупоумного фразерства, которым нас угощают меньшевики, эсеры, вся эта «демократия». Мирного развития к социализму быть не может. А в теперешний период, после империалистской войны, смешно говорить, чтобы развитие шло мирно, особенно в стране разоренной. Возьмите Францию. Франция — победительница, а там наполовину сократилось производство хлеба. В Англии, я видел в английских буржуазных газетах, говорят: «Мы теперь
359
I ВСЕРОССИЙСКИЙ СЪЕЗД ПО ВНЕШКОЛЬНОМУ ОБРАЗОВАНИЮ
нищие». И в стране разоренной упрекать коммунистов за остановку производства! Кто говорит это, тот либо полный идиот, хотя бы он называл себя трижды вождем бернского Интернационала, либо предатель рабочих.
В стране, которая разорена, первая задача — спасти трудящегося. Первая производительная сила всего человечества есть рабочий, трудящийся. Если он выживет, мы все спасем и восстановим.
Мы вытерпим многие годы нищеты, возвращения назад, к варварству. Нас отбросила назад, к варварству, империалистская война, и если мы спасем трудящегося, спасем главную производительную силу человечества — рабочего, — мы все вернем, но мы погибнем, если не сумеем спасти его, и поэтому те, кто в этот момент кричит о потребительском и солдатском коммунизме, смотря на других сверху вниз, воображая, что он поднялся выше, чем эти большевики-коммунисты, тот, повторяю, абсолютно ничего не понимает в политической экономии и хватается за цитаты из книг, как ученый, у которого в голове как бы ящик с цитатами, и он высовывает их, а случись новая комбинация, которая в книжке не описана, он растерялся и выхватывает из ящика как раз не ту цитату, которую следует.
В тот момент, когда страна разорена, наша главная основная задача — отстоять жизнь рабочего, спасти рабочего, а рабочие гибнут потому, что фабрики встают, а фабрики встают потому, что нет топлива, и потому, что наше производство все искусственное, промышленность оторвана от мест получения сырья. Это во всем мире так. Сырье нужно подвозить русским хлопчатобумажным фабрикам из Египта, из Америки, самое близкое из Туркестана, а вот подвезите, когда там контрреволюционные банды и английские войска захватили Ашхабад и Красноводск, подвезите из Египта, из Америки, когда железные дороги не возят, когда их разорили, когда они стоят, угля нет.
Надо спасать рабочего, хотя он не может работать. Если мы спасем его на эти несколько лет, мы спасем страну, общество и социализм. Если не спасем, то скатимся назад, в наемное рабство. Так стоит вопрос о
360
В. И. ЛЕНИН
социализме, который рождается не из фантазии мирного дурачка, называющего себя социал-демократом, а из реальной действительности, из бешеной, отчаянно жестокой классовой борьбы. Это — факт. Все нужно принести в жертву, чтобы спасти существование рабочего. И с этой точки зрения, когда подходят и нам говорят: «Мы за равенство трудовой демократии, а вы, коммунисты, вы не даете равенства даже рабочим и крестьянам», — мы отвечаем: рабочий и крестьянин равны, как труженики, но сытый спекулянт хлебом не равен голодному труженику. Только поэтому в нашей Конституции и написано, что рабочий и крестьянин неравны.
Вы говорите, что они должны быть равны? Давайте взвесим, рассчитаем. Возьмите 60 крестьян, 10 рабочих. У 60 крестьян есть излишек хлеба. Они ходят оборванные, но у них есть хлеб. Возьмем 10 рабочих. После империалистской войны они оборваны, измучены, у них нет хлеба, топлива, сырья. Фабрики стоят. Что же, они равны по-вашему? 60 крестьян имеют право решать, а 10 рабочих должны подчиняться? Великий принцип равенства, единства трудовой демократии и решения большинства!
Так нам говорят. Мы отвечаем: «Вы шуты гороховые, ибо вы прекраснодушными словами заговариваете и заслоняете вопрос о голоде».
Мы спрашиваем вас: голодные рабочие в разоренной стране, где фабрики стоят, имеют ли они право подчиняться решению большинства крестьян, если те не дают хлебных излишков? Имеют ли они право взять эти излишки хлеба хоть бы даже насилием, если иначе нельзя? Отвечайте прямо! Тут начинают вилять и вертеться, когда взят вопрос о настоящем существе дела.
Во всех странах промышленность разорена и будет разорена несколько лет, потому что сжечь фабрики или залить копи — штука легкая, взорвать вагоны, поломать паровозы — штука легкая, на это всякий дурак, хотя бы он назывался немецким или французским офицером, очень способен, особенно если он имеет хорошую машину для взрывов, стрельбы и т. д., но восстановлять — дело очень трудное, на это требуются годы.
361
I ВСЕРОССИЙСКИЙ СЪЕЗД ПО ВНЕШКОЛЬНОМУ ОБРАЗОВАНИЮ
Крестьяне есть особый класс: как труженики, они враги капиталистической эксплуатации, но в то же время они собственники. Крестьянин столетиями воспитывался на том, что хлеб — его и что он волен его продавать. Это мое право, думает крестьянин, ибо это мой труд, мои пот и кровь. Переделать его психологию быстро нельзя, это долгий и трудный процесс борьбы. Кто воображает, что переход к социализму будет таков, что один убедит другого, а другой — третьего, тот ребенок в лучшем случае, или политический лицемер, а из людей, которые выступают на политической кафедре, большинство, конечно, относится к последней категории.
Вопрос стоит таким образом, что крестьянин привык к свободной торговле хлебом. Когда мы сбросили капиталистические учреждения, оказалось, что есть еще одна сила, которой держался капитализм, — это сила привычки. Чем решительнее мы сбросили все учреждения, которые капитализм поддерживали, тем яснее выступила другая сила, которая капитализм поддерживала, — сила привычки. Учреждение можно при удаче разбить сразу, привычку никогда, ни при какой удаче разбить сразу нельзя. Когда мы отдали всю землю крестьянству, освободили его от помещичьего землевладения, когда сбросили все, что связывало его, оно продолжает считать «свободой» свободную продажу хлеба и несвободой — обязательство отдавать по твердой цене излишки хлеба. Что это такое и как это «отдать», негодует крестьянин, особенно, если притом аппарат еще плох, а он плох потому, что вся буржуазная интеллигенция на стороне Сухаревки 83. Понятно, что этот аппарат должен опираться на людей, которые учатся и в лучшем случае, если они добросовестны и преданы делу, научатся в несколько лет, а до тех пор аппарат будет плох, и иногда примазываются всякие жулики, которые называют себя коммунистами. Эта опасность угрожает всякой правящей партии, всякому победоносному пролетариату, ибо сразу ни сломить сопротивление буржуазии, ни поставить совершенного аппарата нельзя. Мы знаем прекрасно, что аппарат
362
В. И. ЛЕНИН
Компрода еще плох. Недавно были произведены научные статистические обследования того, как питается рабочий в неземледельческих губерниях. Оказалось, что он половину всего количества продуктов получает от Компрода, другую половину от спекулянтов; за первую половину платит одну десятую всех своих расходов на продовольствие, за вторую девять десятых.
Половина продовольствия, собранная и доставленная Компродом, собрана, конечно, плохо, но она собрана социалистически, а не капиталистически. Она собрана победой над спекулянтом, а не сделкой с ним, она собрана принесением в жертву всех остальных интересов на свете и в том числе интересов формального «равенства», которым господа меньшевики, эсеры и К° щеголяют, интересам голодающих рабочих. Оставайтесь с вашим «равенством», господа, а мы останемся с голодными рабочими, которых мы спасли от голода. Как бы нас за нарушение «равенства» меньшевики ни упрекали, а факт тот, что мы наполовину задачу продовольствия решили в условиях неслыханных, неимоверных трудностей. И мы говорим, что если 60 крестьян имеют излишки хлеба, а 10 рабочих голодают, то надо говорить не о «равенстве» вообще и не о «равенстве людей труда», а о безусловной обязанности 60-ти крестьян подчиниться решению 10 рабочих и дать им, хотя бы даже в ссуду дать, излишки хлеба.
Вся политическая экономия, если кто-либо чему-нибудь из нее научился, вся история революции, вся история политического развития в течение всего XIX века учит нас, что крестьянин идет либо за рабочим, либо за буржуа. Он не может идти иначе. Это, конечно, иному демократу, пожалуй, покажется обидным, — иной подумает, что я из марксистского злопыхательства на крестьянина клевещу. Крестьян большинство, они труженики — и не могут идти своим путем! Почему?
Если вы не знаете почему, сказал бы я таким
