такие изменнические поступки, как немецких (да и не одних немецких) марксистов или якобы-марксистов… Вполне понятно, что либералы опять хвалят Плеханова: он заслужил вполне это позорное наказание… Видел срамной и бесстыдный № «Современного Мира»… позор, позор!..» .

Но деловая, химическая, переписка шла у нас за эти годы, когда всякая корреспонденция в ЦК сильно сократилась, тем интенсивнее, и в единственной сохранившейся от 1915 г. открытке Владимира Ильича он особенно — «очень, очень и очень» благодарит меня «за книгу, за интереснейшее собрание педагогических изданий и за письмо» «Интереснейшим» собрание педагогических изданий было, конечно, вследствие написанного меж его строк химией.

Итак, в письмах Владимира Ильича к родным мы отмечаем отклики на ту борьбу за правильное понимание марксизма, за правильное применение его в различных стадиях развития пролетарского движения, которую он вел всю жизнь.

Попытаемся теперь на основании этих писем сделать некоторые обобщения, отметить вкратце те стороны личности, те черты характера Владимира Ильича, которые выступают, по нашему мнению, из его писем к родным.

Мы видим, во-первых, прочность его привязанностей, что было уже отмечено в рецензиях на помещенные частями в «Пролетарской Революции» письма Владимира Ильича к родным, — длительное, ровное отношение к одним и тем же людям в течение долгих лет. Правда, это были близкие родные, но прочность симпатий, ровность и устойчивость характера из этих писем

* Голосование немецких социал-демократов за военные кредиты 4 августа 1914 года. Со статьей Иорданского: «Да будет победа!» (См. настоящий том, стр. 356. Ред.) Сохранились две открытки, см. настоящий том, стр. 358-362. Ред.

XLVIII

А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА

тем не менее вычерчиваются. Затем мы можем также отметить на основании тех же писем прочность убеждений и веры в свое дело: ни тени колебаний, сомнений, увлечений в другую какую-нибудь сторону мы в письмах Владимира Ильича к людям близким, с которыми человек бывает всего откровеннее, не видим.

Не видим мы и лично не только никаких следов нытья и уныния, вообще его характеру не свойственных, но никаких жалоб на свое положение — будь то в тюрьме, в ссылке или в эмиграции, — никакого даже кислого тона в описании их. Это происходило, конечно, и потому, что большая часть писем была адресована матери, которой столько приходилось страдать за своих детей, что Владимир Ильич, горячо любивший и уважавший свою мать, глубоко чувствовал. Он чувствовал, что и его личная деятельность приносит матери много волнений за него и тяжелых переживаний, и, поскольку это от него зависело, старался смягчить их для нее.

Но эта бодрость насыщала собой письма и к другим членам семьи, и к живущим в то или иное время не вместе с матерью. Помню, например, его письма ко мне в 1900- 1902 гг., когда я находилась за границей, которые, конечно, при возвращении в Россию я должна была уничтожить. Помню, что его письма являлись всегда струей ключевой воды на всякое уныние, нервничанье, на всякую апатию, они давали прилив бодрости, заставляли нравственно подбираться. Вместе с тем его самоуверенность не подавляла, а придавала энергию и стремление к более полному проявлению себя, его остроумные шутки вливали жизнерадостность — эту лучшую смазку для всякой работы. В письмах его проявляется большая чуткость к настроению другого, дружеское, товарищеское внимание — это видно как в заботах о матери и других членах семьи, так и о товарищах, — в запросах или рассказах о них из тюрьмы, ссылки или эмиграции (см., например, письма от 15/III, от 5/IV — 97 года).

В то же время обращает на себя внимание простота и естественность Владимира Ильича, его большая скромность, полное отсутствие не то что кичливости,

XLIX

ПО ПОВОДУ ПИСЕМ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА К РОДНЫМ

хвастовства, но какого-либо выдвигания своих заслуг, красования ими — и это с молодых лет, когда некоторое такое красование присуще обычно способному человеку. Так, он долго не соглашался, чтобы его большой, основательный труд был озаглавлен «Развитие капитализма в России», говоря, что это «слишком смело, широко и многообещающе», что заглавие «надо бы поскромнее» (письмо от 13/II — 99 г.) и что то соображение, что с этим заглавием книга лучше пойдет, ему «тоже не нравится» (10Я — 99 года)*.

Все труды, которые он клал на изучение материалов в тюрьме и ссылке и позднее за границей для книги по философии и других работ, писание легальных и нелегальных статей и брошюр, из которых такое большое количество пропадало, рассматривались им также как нечто вполне естественное и само собой разумеющееся. В этом проглядывает также большая работоспособность Владимира Ильича и свойственная ему выдержка и настойчивость в проведении взятой им на себя работы. Так, сроки, назначаемые им для окончания его «Развития капитализма в России» или той или другой главы этой книги, обычно выдерживаются, как видно из печатаемых ниже писем.

Требовательность к себе порождает, естественно, требовательность и к другим. Давая всегда много поручений и добиваясь настойчиво выполнения их, он воспитывал в смысле свойственной ему точности и аккуратности всех, работавших с ним в то или в другое время товарищей. Ильич постоянно бывал недоволен неаккуратностью, затяжками в работах или поручениях, в переписке. Так, в письмах из ссылки он бранит за неаккуратность в ответах Струве; в письмах 1908- 1909 гг. высказывает недовольство т. Скворцовым-Степановым за то, что тот плохо смотрел взятую на себя корректуру книги «Материализм и эмпириокритицизм», и т. п.

Видны также из писем Владимира Ильича его большая скромность и невзыскательность в жизни,

* См. настоящий том, стр. 139, 127. Ред.

L

А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА

умение довольствоваться малым; в какие бы условия ни ставила его судьба, он всегда пишет, что ни в чем не нуждается, что питается хорошо; и в Сибири, где жил на полном содержании на одно свое казенное пособие в 8 р. в месяц, и в эмиграции, где при проверке, во время наших редких наездов, мы могли всегда установить, что питание его далеко не достаточно. Необходимость в его условиях пользоваться дольше, чем обычно, денежной помощью матери вместо того, чтобы помогать ей, всегда тяготила его. Так, он пишет 5 октября 1893 г.: «… получается расход чрезмерный — 38 р. в месяц. Видимое дело, нерасчетливо жил: на одну конку, например, истратил в месяц 1 р. 36 к. Вероятно, пообживусь, меньше расходовать буду» . И позднее заволновался и просил мать не посылать ему денег и не экономить из своей пенсии, когда услыхал, что она, узнав из письма его к кому-то другому о его стесненных обстоятельствах, собиралась сделать это (письмо от 19/1 — 11 года).

Стесняла его также необходимость пользоваться при недостаче литературного заработка партийными деньгами. ««Пенсию» стал-де ты получать», — передает Владимир Ильич с горечью шутку Надежды Константиновны при получении им денег из России (15/11-17 года)».

Из-за этой же экономии старается Владимир Ильич, где можно, пользоваться книгами в библиотеках. На удовольствия он почти что ничего не тратит: посещения театров, концертов (см. письмо от 9/II — 01 г.) являются такой редкостью, что не могут отражаться на бюджете. Да Владимир Ильич всегда определенно предпочитал этим видам отдыха на обществе, на народе — отдых на природе. «Здесь отдых чудесный, — писал он из Стирсуддена (Финляндия), вернувшись с V партсъезда, — купанье, прогулки, безлюдье, безделье. Безлюдье и безделье для меня лучше всего» (27/VI — 07 года). Гуляю с наслаждением, хотя и приходится проходить

* См. настоящий том, стр. 2. Ред.

** Там же, стр. 368. Ред.

LI

ПО ПОВОДУ ПИСЕМ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА К РОДНЫМ

в день верст 5, около часа пути, пишет он в 1897 г. из Сибири .

Надевая сумку на плечи, он отправляется с Н. К. Крупской на странствия по горным подъемам и переходам Швейцарии. Он поднимается на Альпы; живя под Краковом, влезает на Татры. Но не только такие особые красоты природы привлекают его; он ездит или ходит и по окрестностям больших городов, как Лондон или Мюнхен. «Единственные из всех здешних товарищей, изучающие все окрестности города, это мы. Находим разные «деревенские» тропинки, знаем ближние места, собираемся и подальше прокатиться» . «Мы забираемся в такие глухие углы, в которые никто из эмигрантской публики не ходит». Он увлекается спортом: охотой, коньками, велосипедом, шахматами, предаваясь этим удовольствиям с непосредственностью юноши или даже подростка.

Очень красочно, хотя кратко, описывает он некоторые прогулки по горам, например, на Салэв под Женевой или свою «Шу-шу-шу» из Сибири.

Проявляется также в письмах умение Ильича использовать наилучшим образом условия настоящей минуты: уходить в научные, теоретические занятия в тюрьме, в ссылке, в глухие времена эмиграции, — подводить, так сказать, и укреплять научные подпорки под главное дело своей жизни — работу по пролетарской революции в те периоды, когда приходилось волею судеб более или менее отходить от нее непосредственно. А когда жизнь бросала на большее общение с людьми: в деревне, за границей, во время переездов, путешествий — умение схватывать действительность, понимать массы, от мелких фактов и наблюдений подниматься к обобщениям, постоянно проводить и закреплять нити от теорий и общих идеалов к жизни, как она есть, и обратно. Умение брать такие впечатления отовсюду: из всяких разговоров, из писем. Мы видим, как жаждет Ильич обычных писем, просто рисующих, не задаваясь

* См. настоящий том, стр. 238, 26. Ред.

** Там же, стр. 231-232. Ред.

LII

А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА

какими-либо общими целями, окружающую жизнь, как жадно он прислушивается к ним, просит посылать их чаще.

И, наконец, мы видим в этих письмах умение Владимира Ильича поддерживать в себе спокойное, уравновешенное настроение как в тюрьме, так и после нее (см. его письмо с советами к Марии Ильиничне от 19/V — 01 г.), как он после тюремного заключения и разных общественных или политических треволнений, пошатывавших это равновесие, прилагал твердые усилия к скорейшему восстановлению его. Он сознавал, что такое равновесие необходимо для всякой умственной и политической работы, являвшейся всегда главным делом его жизни. По этой же причине он прожил все три года ссылки в своей Шуше, не прося о переводе в город, как поступало большинство ссыльных. Он писал, что временные наезды в город лучше, чем жизнь там. Говоря о самоубийстве Федосеева, он пишет: «Хуже всего в ссылке эти «ссыльные истории»». «… Уже лучше не желай мне товарищей в Шушу из интеллигентов!» (24/1 — 98 года) .

Заканчивая на этом беглое указание на те черты характера, на те особенности личности, которые проявляются, по нашему мнению, в приводимых ниже письмах Ильича к его родным, мы надеемся, что публикуемые письма помогут уяснить полнее, понять ближе личность Владимира Ильича.

А. Ульянова-Елизарова

* См. настоящий том, стр. 98, 71. Ред.

В.