статья солидной консервативной газеты наделала шуму. Сам министр финансов Коковцев послал телеграмму в «Тайме», которую эта газета тотчас и напечатала (23 (10) марта). Обиженный Коковцев приглашал в этой телеграмме редакцию «Таймса» приехать в Питер и проверить лично размер золотого запаса. Редакция ответила благодарностью за любезное приглашение и отказом на том простом основании, что обидевшая царского слугу статья ничуть не отрицает, что золотой запас имеется налицо. Сравнение с Эмберами означало не то, что у России нет золотого запаса, на который она ссылается, а то, что этот запас есть в сущности чужие, занятые и ничем не обеспеченные деньги, которые нисколько не говорят о богатстве России и на которые ссылаться при дальнейших займах смешно!
Г-н Коковцев не понял соли остроумного и злого сравнения и насмешил своей телеграммой весь мир. Проверять запасы золота в банках не входит в обязанности журналистов, — отвечал «Тайме» министру финансов. И в самом деле, обязанностью печати было раскрыть суть проделки, совершаемой при помощи этих реально существующих, но фиктивно выставляемых в доказательство богатства страны «золотых запасов». Не в том вопрос, — поучала русского министра газета в статье по поводу этой комической телеграммы, — не в том вопрос, есть у вас этот золотой запас или нет. Мы верим, что есть. Вопрос в том, каков ваш актив и пассив? какова сумма ваших долгов и обеспечения их? или, говоря проще, ваш ли этот у вас лежащий запас или занятый в долг и подлежащий возврату, причем вернуть-то вам всего долга не из чего? И английские буржуа, высмеивая глупенького министра, разжевывали ему на все лады эту не бог весть какую хитрую штуку, добавляя поучительно: если вы ищете кого-нибудь для проверки вашего кредита и дебета, то почему бы вам не обратиться к представителям русского народа? Представители народа как раз хотят теперь собраться в земский собор или национальное собрание, — как оно у вас там называется. Они наверно не откажутся проверить, как следует, не один только пресловутый «золотой запас», а все финансовое хозяйство самодержавия. И они, наверное, сумеют произвести такую проверку досконально и с полным знанием дела.
«А может быть, — саркастически заканчивал «Таймс», — может быть уверенность в том, что представительное собрание будет настаивать на своем праве произвести такую проверку, эта уверенность и заставляет царское правительство бояться созыва такого собрания, по крайней мере в том случае, если бы это собрание обладало хоть какой-нибудь реальной властью?»
Вопрос ядовитый. И он тем более ядовит, тем более многозначителен, что задает его в сущности не газета «Таймс», а вся европейская буржуазия, — задает его не для полемической выходки, а прямо выражая этим вопросом свое недоверие самодержавию, свое нежелание ссужать ему деньги, свое стремление иметь дело с законным представительством русской буржуазии. Это не вопрос, а предостережение. Это не насмешка, а ультиматум, ультиматум европейского капитала русскому самодержавию. Если союзники Японии, англичане, формулируют этот ультиматум в виде сарказма, то союзники России, французы, в лице консервативнейшей и буржуазнейшей газеты «Temps» 128, говорят то же самое лишь помягче, золотя пилюли, но по существу все-таки отказываясь больше давать взаймы, советуя самодержавию заключить мир и с Японией и с русскими буржуазными либералами. Вот еще голос не менее солидного английского журнала «The Economist» («Экономист») 129: «Правда насчет русских финансов начинает наконец сознаваться во Франции. Мы указывали уже много раз, что Россия давно живет на занятые деньги, что ее бюджеты вопреки радужным заявлениям всех министров финансов, сменяющих один другого, сводятся год за годом с крупным дефицитом, хотя эти дефициты и скрываются прехитро посредством бухгалтерских ухищрений; — что, наконец, пресловутая «свободная наличность» состоит главным образом из
выручки от займов и частью из вкладов в государственный банк». И, высказавши таким образом русскому самодержавию горькую правду, этот специальный финансовый журнал считает, однако, необходимым добавить буржуазные утешения: дескать, если вы сумеете теперь немедленно заключить мир и сделать уступочки либералам, то Европа, несомненно, опять начнет давать вам взаймы миллионы да миллионы.
Перед нами происходит то, что можно назвать спекуляцией международной буржуазии на избавление России от революции и царизма от полного краха. Спекулянты оказывают давление на царя путем отказа в займе. Они пускают в ход свою силу — силу денежного мешка. Они хотят умеренного и аккуратного буржуазно-конституционного (или якобы конституционного) порядка в России. Они сплачиваются под влиянием быстро развивающихся событий все теснее в один буржуазный противореволюционный союз, вопреки различиям национальностей, французские биржевики и английские тузы, немецкие капиталисты и русские купцы. В духе этой умереннейшей буржуазной партии действует «Освобождение». В № 67, излагая «программу демократической партии», признавая даже (надолго ли?) всеобщее, прямое и равное избирательное право с тайной подачей голосов (и обходя скромным молчанием вооружение народа!), г. Струве заканчивает свое новое profession de foi таким характерным заявлением, печатаемым «для ради важности» жирным шрифтом: «В настоящий момент вне программы и над программой всякой прогрессивной партии в России должно стоять требование немедленного прекращения войны. Практически это означает, что существующее в данный момент в России правительство должно — при посредничестве Франции — начать переговоры о мире с японским правительством». Кажется, рельефнее нельзя выставить различие буржуазно-демократического и социал-демократического требования прекратить войну. Революционный пролетариат ставит это требование не «над про
граммой», обращается с ним не к «существующему в данный момент правительству», а к свободному, действительно суверенному, народному учредительному собранию. Революционный пролетариат не «спекулирует» на посредничестве французской буржуазии, добивающейся мира заведомо в антиреволюционных и противопролетарских интересах.
Наконец, в сущности, с этой же международной партией умеренной буржуазии торгуется теперь г. Булыгин, ловко выигрывая время, утомляя противника, кормя его завтраками, не давая абсолютно ничего положительного, оставляя все, решительно все в России по-старому, начиная от посылки войск против стачечников, продолжая арестами неблагонадежных лиц и репрессиями печати, кончая подлым натравливанием крестьян на интеллигентов и зверской поркой восстающих крестьян. А либералы идут на удочку, некоторые начинают уже верить Булыгину, и г. Кузьмин-Караваев в юридическом обществе убеждает либеральное общество пожертвовать всеобщим избирательным правом ради… ради… ради прекрасных глаз г. Булыгина!
Международному союзу умеренной консервативной буржуазии может противостоять только одна сила: международный союз революционного пролетариата. Этот союз образовался уже вполне в смысле политической солидарности. Что же касается практической стороны дела и революционного почина, то в этом отношении все зависит от рабочего класса России и успеха его совместного демократического выступления на решительный бой вместе с миллионами городской и деревенской бедноты.
РЕВОЛЮЦИЯ ТИПА 1789 ИЛИ ТИПА 1848 ГОДА?
Важный вопрос относительно русской революции состоит вот в чем:
I дойдет ли она до полного свержения царского правительства, до республики,
II или ограничится урезкой, ограничением царской власти, монархической консти туцией?
Или иначе: суждена ли нам революция типа 1789 или типа 1848 года ? (говорим: типа, чтобы устранить нелепую мысль о возможности повторения безвозвратно минувшей социально-политической и международной ситуации 1789 и 1848 годов).
Что социал-демократ должен желать и добиваться первого, в этом вряд ли возможны сомнения.
Между тем мартыновская постановка вопроса сбивается целиком на хвостистское желание революции поскромнее. При II типе «опасность» захвата власти пролетариатом и крестьянством, пугающая Мартыновых, отпадает совершенно. Оставаться «оппозиционной» далее по отношению к революции во втором случае для социал-демократии неизбежно, — Мартынов именно и хочет оставаться даже по отношению к революции в оппозиции.
Спрашивается, какой тип вероятнее?
* NB: тут могут добавить — «или 1871 г.»? Надо рассмотреть этот вопрос, как вероятное возражение нам со стороны многих несоциал-демократов.
За I говорит (1) несравненно больший запас озлобления, революционности в русских низших классах, чем в Германии 1848 г. У нас перелом круче, у нас между самодержавием и политической свободой не было и нет никаких промежуточных ступеней (земство не в счет), у нас деспотизм азиатски девственен. (2) У нас несчастная война делает еще более вероятным резкий крах, ибо она запутывает царское правительство до конца. (3) У нас международная конъюнктура выгоднее, ибо пролетарская Европа сделает помощь русской монархии со стороны монархов европейских невозможной. (4) У нас развитие сознательно-революционных партий, литературы и организации их во много раз выше, чем в 1789, 1848 и 1871 годах. (5) У нас целый ряд угнетенных царизмом народностей, поляки, финляндцы и т. д., делают натиск на самодержавие особенно энергичным. (6) У нас крестьянство особенно разорено, обнищало невероятно и ему уже абсолютно терять нечего.
Все эти соображения, конечно, далеко не абсолютны. Им можно противопоставить другие: (1) Остатков феодализма у нас очень мало. (2) Правительство опытнее и располагает большими средствами распознания революционной опасности. (3) Война осложняет непосредственность революционного взрыва посторонними по отношению к революции задачами. Война доказывает слабость русских революционных классов, которые без войны были не в силах подняться (сравнить Карл Каутский в «Социальной революции»). (4) Из других стран толчка к перевороту у нас нет. (5) Национальные движения к раздроблению России способны оторвать от нашей революции массу крупной и мелкой русской буржуазии. (6) Антагонизм пролетариата и буржуазии у нас гораздо глубже, чем в 1789, 1848, 1871 гг., поэтому буржуазия будет больше бояться пролетарской революции и скорее бросится в объятия реакции.
Учесть все эти + и — сможет, конечно, только история. Наше дело, социал-демократии, толкать буржуазную революцию как можно дальше, никогда не забывая главного нашего дела: самостоятельной организации пролетариата.
Тут вот и путается Мартынов. Полная революция есть захват власти пролетариатом и бедным крестьянством. А эти классы, находясь у власти, не могут не добиваться социалистической революции. Ergo *, захват власти, будучи сначала шагом в демократическом перевороте, силой вещей, против воли (и сознания иногда) участников, перейдет в социалистический. И тут крах неизбежен. А раз неизбежен крах попыток социалистической революции, то мы (как Маркс в 1871 г., предвидевший неизбежный крах восстания в Париже) должны советовать пролетариату не восставать, выжидать, организоваться, reculer pour mieux sauter *.
К ПАРТИИ
Товарищи! Вы все знаете, какой тяжелый кризис переживает уже более полутора лет наша партия. Со времени второго партийного съезда, благодаря ряду печальных событий, заграничные центральные учреждения нашей партии, редакция ЦО и Совет, оказались в руках сторонников меньшинства партийного съезда. Недовольство партийных работников все росло и вело к глухой, упорной борьбе, невероятно тормозившей всю деятельность социал-демократии и подрывавшей престиж пролетарской партии. Комитеты партии, видя весь вред тайного раскола, стали требовать созыва III съезда, как единственного партийного выхода из кризиса. Борьба за съезд заполняет с весны 1904 года всю партийную жизнь. Заграничный Совет партии всеми мерами сопротивлялся съезду. Центральный Комитет пытался удовлетворить претензии меньшинства насчет кооптации, надеясь таким путем восстановить мир в партии, но
