Аул Бастунджи. Михаил Юрьевич Лермонтов

Посвященье

1

Тебе, Кавказ, – суровый царь земли —

Я снова посвящаю стих небрежный:

Как сына ты его благослови

И осени вершиной белоснежной!

От ранних лет кипит в моей крови

Твой жар и бурь твоих порыв мятежный;

На севере в стране тебе чужой

Я сердцем твой, – всегда и всюду твой!..

2

Твоих вершин зубчатые хребты

Меня носили в царстве урагана,

И принимал меня лелея ты

В объятия из синего тумана.

И я глядел в восторге с высоты,

И подо мной, как остов великана,

В степи обросший мохом и травой,

Лежали горы грудой вековой.

3

Над детской головой моей венцом

Свивались облака твои седые;

Когда по ним гремя катался гром,

И пробудясь от сна, как часовые,

Пещеры окликалися кругом,

Я понимал их звуки роковые,

Я в край надзвездный пылкою душой

Летал на колеснице громовой!..

4

Моей души не понял мир. Ему

Души не надо. Мрак ее глубокой,

Как вечности таинственную тьму,

Ничье живое не проникнет око.

И в ней-то недоступные уму

Живут воспоминанья о далекой

Святой земле… ни свет, ни шум земной

Их не убьет… я твой! я всюду твой!..

Глава первая

I

Между Машуком и Бешту, назад

Тому лет тридцать, был аул, горами

Закрыт от бурь и вольностью богат.

Его уж нет. Кудрявыми кустами

Покрыто поле: дикий виноград

Цепляясь вьется длинными хвостами

Вокруг камней, покрытых сединой,

С вершин соседних сброшенных грозой!..

II

Ни бранный шум, ни песня молодой

Черкешенки уж там не слышны боле;

И в знойный, летний день табун степной

Без стражи ходит там, один, по воле;

И без оглядки с пикой за спиной

Донской казак въезжает в это поле;

И безопасно в небесах орел,

Чертя круги, глядит на тихий дол.

III

И там, когда вечерняя заря

Бледнеющим румянцем одевает

Вершины гор, – пустынная змея

Из-под камней резвяся выползает;

На ней рябая блещет чешуя

Серебряным отливом, как блистает

Разбитый меч, оставленный бойцом

В густой траве на поле роковом.

IV

Сгорел аул – и слух об нем исчез.

Его сыны рассыпаны в чужбине…

Лишь пред огнем, в туманный день, черкес

Порой об нем рассказывает ныне

При малых детях. – И чужих небес

Питомец, проезжая по пустыне,

Напрасно молвит казаку: «Скажи,

Не знаешь ли аула Бастунджи?»

V

В ауле том без ближних и друзей

Когда-то жили два родные брата,

И в Пятигорье не было грозней

И не было отважней Акбулата.

Меньшой был слаб и нежен с юных дней,

Как цвет весенний под лучом заката!

Чуждался битв и крови он и зла,

Но искра в нем таилась… и ждала…

VI

Отец их был убит в чужом краю.

А мать Селим убил своим рожденьем,

И, хоть невинный, начал жизнь свою,

Как многие кончают, преступленьем!

Он душу не обрадовал ничью,

Он никому не мог быть утешеньем;

Когда он в первый раз открыл глаза,

Его улыбку встретила гроза!..

VII

Он рос один… по воле, без забот,

Как птичка, меж землей и небесами!

Блуждая с детства средь родных высот,

Привык он тучи видеть под ногами,

А над собой один безбрежный свод;

Порой в степи застигнутый мечтами

Один сидел до поздней ночи он.

И вкруг него летал чудесный сон.

VIII

И земляки – зачем? то знает бог —

Чуждались их беседы; особливо

Паслись их кони… и за их порог

Переступали люди боязливо;

И даже молодой Селим не мог,

Свой тонкий стан высокий и красивый

В бешмет шелкòвый праздничный одев,

Привлечь одной улыбки гордых дев.

IX

Сбиралась ли ватага удальцов

Отбить табун, иль бранною забавой

Потешиться… оставя бедный кров,

Им вслед, с усмешкой горькой и лукавой,

Смотрели братья, сумрачны, без слов,

Как смотрит облак иногда двуглавый,

Засев меж скал, на светлый бег луны,

Один, исполнен грозной тишины.

X

Дивились все взаимной их любви,

И не любил никто их… оттого ли,

Что никому они дела свои

Не поверяли, и надменной воли

Склонить пред чуждой волей не могли?

Не знаю, – тайна их угрюмой доли

Темнее строк, начертанных рукой

Прохожего на плите гробовой…

XI

Была их сакля меньше всех других,

И с плоской кровли мох висел зеленый.

Рядком блистали на стенах простых

Аркан, седло с насечкой вороненой,

Два башлыка, две шашки боевых,

Да два ружья, которых ствол граненый,

Едва прикрытый шерстяным чехлом,

Был закопчен в дыму пороховом.

XII

Однажды… Акбулата ждал Селим

С охоты. Было поздно. На долину

Туман ложился как прозрачный дым;

И сквозь него, прорезав половину

Косматых скал, как буркою, густым

Одетых мраком, дикую картину

Родной земли и неба красоту

Обозревал задумчивый Бешту.

XIII

Вдали тянулись розовой стеной,

Прощаясь с солнцем, горы снеговые;

Машук, склоняся лысой головой,

Через струи Подкумка голубые,

Казалось, думал тяжкою стопой

Перешагнуть в поместия чужие.

С мечети слез мулла; аул дремал…

Лишь в крайней сакле огонек блистал.

XIV

И ждет Селим – сидит он час и два,

Гуляя в поле, горный ветер плачет,

И под окном колышется трава.

Но чуть далекий топот… кто-то скачет…

Примчался; фыркнул конь, заржал… Сперва

Спрыгнул один, потом другой… что это значит?

То не сайгак, не волк, не зверь лесной!

Он прискакал с добычею иной.

XV

И в саклю молча входит Акбулат,

Самодовольно взорами сверкая.

Селим к нему: «Ты загулялся, брат!

Я чай, с тобой не дичь одна лесная».

И любопытно он взглянул назад,

И видит он: черкешенка младая

Стоит в дверях, мила как херувим;

И побледнел невольно мой Селим.

XVI

И в нем, как будто пробудясь от сна,

Зашевелилось сладостное что-то.

«Люби ее! она моя жена! —

Сказал тогда Селиму брат. – Охотой

Родной аул покинула она.

Наш бедный дом храним ее заботой

Отныне будет. Зара! вот моя

Отчизна, всё богатство, вся семья!..»

XVII

И Зара улыбнулась, и уста

Хотели вымолвить слова привета,

Но замерли. – Вдоль по челу мечта

Промчалась тенью. По словам поэта,

Казалось, вся она была слита,

Как гурии, из сумрака и света;

Белей и чище ранних облаков

Являлась грудь, поднявшая покров;

XVIII

Черны глаза у серны молодой,

Но у нее глаза чернее были;

Сквозь тень ресниц, исполнены душой,

Они блаженством сердцу говорили!

Высокий стан искусною рукой

Был стройно перетянут без усилий;

Сквозь черный шелк витого кушака

Блистало серебро исподтишка.

XIX

Змеились косы на плечах младых,

Оплетены тесемкой золотою;

И мрамор плеч, белея из-под них,

Был разрисован жилкой голубою.

Она была прекрасна в этот миг,

Прекрасна вольной дикой простотою,

Как южный плод румяный, золотой,

Обрызганный душистою росой.

XX

Селим смотрел. Высоко билось в нем

Встревоженное сердце чем-то новым.

Как сладко, страстно пламенным челом

Прилег бы он к грудям ее перловым!

Он вздрогнул, вышел… сумрачен лицом,

Кинжал рукою стиснув. – На шелковом

Ковре лениво Акбулат лежал,

Курил и думал… О! когда б он знал!..

XXI

Промчался день, другой… и много дней;

Они живут как прежде нелюдимо.

Но раз… шумела буря. Всё черней

Утесы становились. С воем мимо,

Подобно стае скачущих зверей,

Толпою резвых жадных псов гонимой,

Неслися друг за другом облака,

Косматые, как перья шишака.

XXII

Очами Акбулат их провожал

Задумчиво с порога сакли бедной.

Вдруг шорох: он глядит… пред ним стоял

Селим, без шапки, пасмурный и бледный;

На поясе звеня висел кинжал,

Рука блуждала по оправе медной;

Слова кипели смутно на устах,

Как бьется пена в тесных берегах.

XXIII

И юноше с участием живым

Он молвил: «Что с тобой? – не понимаю!

Скажи!» – «Я гибну! – отвечал Селим,

Сверкая мутным взором, – я страдаю!..

Одною думой день и ночь томим!

Я гибну!.. ты ревнив, ты вспыльчив: знаю!

Безумца не захочешь ты спасти…

Так, я виновен… но, прости!.. прости!..»

XXIV

«Скажи, тебя обидел кто-нибудь? —

Обиду злобы кровью смыть могу я!

Иль конь пропал? – Забудь об нем, забудь,

В горах коня красивее найду я!..

Иль от любви твоя пылает грудь?

И чуждой девы хочешь поцелуя?..

Ее увезть легко во тьме ночной,

Она твоя!.. но молви: что с тобой?»

XXV

«Легко спросить… но тяжко рассказать

И чувствовать!.. Молился я пророку,

Чтоб ангелам велел он ниспослать

Хоть каплю влаги пламенному оку!..

Ты видишь: есть ли слезы?.. О! не трать

Молитв напрасных… к яркому востоку

И западу взывал я… но в моей

Душе всё шевелится грусть, как змей!..

XXVI

«Я проклял небо – оседлал коня;

Пустился в степь. Без цели мы блуждали,

Не различал ни ночи я, ни дня…

Но вслед за мной мечты мои скакали!

Я гибну, брат!.. пойми, спаси меня!

Твоя душа не крепче бранной стали;

Когда я был ребенком, ты любил

Ребенка… помнишь это? иль забыл?..

XXVII

«Послушай!.. бурно молодость во мне

Кипит, как жаркий ключ в скалах Машука!

Но ты, – в твоей суровой седине

Видна усталость жизни, лень и скука.

Пускай летать ты можешь на коне,

Звенящую стрелу бросать из лука,

Догнать оленя и врага сразить…

Но… так, как я, не можешь ты любить!..

XXVIII

«Не можешь ты безмолвно целый час

Смотреть на взор живой, но безответный,

И утопать в сиянье милых глаз,

Тая в груди, как месть, огонь заветный!

Обнявши Зару, я видал не раз,

Как ты томился скукою приметной…

Я б отдал жизнь за поцелуй такой,

И… если б мог, не пожалел другой!..»

XXIX

Как облака, висящие над ним,

Стал мрачен лик суровый Акбулата;

Дрожь пробежала по усам седым,

Взор покраснел, как зарево заката.

«Что произнесть решился ты, Селим!» —

Воскликнул он. Селим не слушал брата.

Как бедный раб он пал к его ногам,

И волю дал страданью и мольбам.

XXX

«Ты видишь: я погиб!.. спасенья нет…

Отчаянье, любовь… везде! повсюду!..

О! ради прежней дружбы… прежних лет…

Отдай мне Зару!.. уступи!.. я буду

Твоим рабом… послушай: сжалься!.. нет,

Нет!.. ты меня как ветхую посуду

С презреньем гордым кинешь за порог…

Но, видишь: вот кинжал! – а там: есть бог!..

XXXI

«Когда б хотел, я б мог давно, поверь,

Упиться счастьем, презреть всё святое!

Но я подумал: нет! как лютый зверь

Он растерзает сердце молодое! —

И вот пришло раскаянье теперь,

Пришло – но поздно! я ошибся вдвое,

Я, как глупец, остался на земли,

Один, один… без дружбы и любви!..

XXXII

«Что медлить: я готов – не размышляй!

Один удар – и мы спокойны оба.

Увы! минута с ней – небесный рай!

Жизнь без нее – скучней, страшнее гроба!

Я здесь, у ног твоих… решись иль знай:

Любовь хитрей, чем ревность или злоба;

Я вырву Зару из твоих когтей;

Она моя – и быть должна моей!»

XXXIII

Умолк. Бледней снегов был нежный лик,

В очах дрожали слезы исступленья;

Меж губ слова слились в невнятный крик,

Мучительный, ужасный… сожаленье

Угрюмый брат почувствовал на миг:

«Пройдет, – сказал он, – время заблужденья!

Есть много звезд: одна другой светлей;

Красавиц много без жены моей!..

XXXIV

«Что дал мне бог, того не уступлю;

А что сказал я, то исполню свято.

Пророк зрит мысль и слышит речь мою!

Меня не тронут ни мольбы, ни злато!..

Прощай… но если! если…» – «Я люблю,

Люблю ее! – сказал Селим, объятый

Тоской и злобой, – я просил, скорбел…

Ты не хотел!.. так помни ж: не хотел!»

XXXV

Его уста скривил холодный смех;

Он продолжал: «Всё кончено отныне!

Нет для меня ни дружбы, ни утех!..

Благодарю тебя!.. ты, как об сыне,

Об юности моей пекся: сказать не грех…

По воле нежил ты цветок в пустыне,

По воле оборвал его листы…

Я буду помнить – помни только ты!..»

XXXVI

Он отвернулся и исчез как тень.

Стоял недвижим Акбулат смущенный,

Мрачней, чем громом опаленный пень.

Шумела буря. Ветром наклоненный

Скрипел полуразрушенный плетень;

Да иногда грозою заглушенный

Из бедной сакли раздавался вдруг

Беспечной, нежной, вольной песни звук!..

XXXVII

Так, иногда, одна в степи чужой

Залетная певица, птичка юга,

Поет на ветке дикой и сухой,

Когда вокруг шумит, бушует вьюга.

И путник внемлет с тайною тоской,

И думает: то верно голос друга!

Его душа, живущая в раю,

Сошла печаль приветствовать мою!..

XXXVIII

Селим седлает верного коня,

Гребенкой медной гриву разбирая;

Кубанскою оправою звеня,

Уздечка блещет; крепко обвивая

Седло с конем, сцепились два ремня.

Стремёна ровны; плетка шелковàя

На арчаге мотается. Храпит,

Косится конь… пора, садись, джигит.

XXXIX

Горяч и статен конь твой вороной!

Как красный угль, его сверкает око!

Нога стройна, косматый хвост трубой;

И лоснится хребет его высокой,

Как черный камень, сглаженный волной!

Как саранча, легко в степи широкой

Порхает он под легким седоком,

И голос твой давно ему знаком!..

XL

И молча на коня вскочил Селим;

Нагайкою махнул, привстал немного

На стременах… затрепетал под ним

И захрапел товарищ быстроногой!

Скачок, другой… ноздрями пар как дым…

И полетел знакомою дорогой,

Как пыльный лист, оторванный грозой,

Летит