изменить.

Твой умысел постиг я весь,

Я знаю, для чего ты здесь.

Но верный родине моей

Не отверну теперь очей,

Хоть ты б желал, изменник-лях,

Прочесть в них близкой смерти страх,

И сожаленье и печаль…

Но знай, что жизни мне не жаль,

А жаль лишь то, что час мой бил,

Покуда я не отомстил;

Что не могу поднять меча,

Что на руках моих, с плеча

Омытых кровью до локтей

Злодеев родины моей,

Ни капли крови нет твоей!»

– «Старик! о прежнем позабудь…

Взгляни сюда, на эту грудь,

Она не в ранах как твоя,

Но в ней живет тоска-змея!

Ты отомщен вполне, давно,

А кем и как – не всё ль равно?

Но лучше мне скажи, молю,

Где отыщу я дочь твою?

От рук врагов земли твоей,

Их поцелуев и мечей,

Хоть сам теперь меж ними я,

Ее спасти я поклялся!»

«Скачи скорей в мой старый дом,

Там дочь моя; ни ночь, ни днем

Не ест, не спит, всё ждет да ждет,

Покуда милый не придет!

Спеши… уж близок мой конец,

Теперь обиженный отец

Для вас лишь страшен как мертвец!»

Он дальше говорить хотел,

Но вдруг язык оцепенел;

Он сделать знак хотел рукой,

Но пальцы сжались меж собой.

Тень смерти мрачной полосой

Промчалась на его челе;

Он обернул лицо к земле,

Вдруг протянулся, захрипел,

И дух от тела отлетел!

К нему Арсений подошел,

И руки сжатые развел,

И поднял голову с земли;

Две яркие слезы текли

Из побелевших мутных глаз,

Собой лишь светлы, как алмаз.

Спокойны были все черты,

Исполнены той красоты,

Лишенной чувства и ума,

Таинственной, как смерть сама.

И долго юноша над ним

Стоял раскаяньем томим,

Невольно мысля о былом,

Прощая – не прощен ни в чем!

И на груди его потом

Он тихо распахнул кафтан:

Старинных и последних ран

На ней кровавые следы

Вились, чернели как бразды.

Он руку к сердцу приложил,

И трепет замиравших жил

Ему неясно возвестил,

Что в буйном сердце мертвеца

Кипели страсти до конца,

Что блеск печальный этих глаз

Гораздо прежде их погас!..

Уж время шло к закату дня,

И сел Арсений на коня,

Стальные шпоры он в бока

Ему вонзил – и в два прыжка

От места битвы роковой

Он был далеко. – Пеленой

Широкою за ним луга

Тянулись: яркие снега

При свете косвенных лучей

Сверкали тысячью огней.

Пред ним стеной знакомый лес

Чернеет на краю небес;

Под сень дерев въезжает он:

Всё тихо, всюду мертвый сон,

Лишь иногда с седого пня,

Послыша близкий храп коня,

Тяжелый ворон, царь степной,

Слетит и сядет на другой,

Свой кровожадный чистя клёв

О сучья жесткие дерёв;

Лишь отдаленный вой волков,

Бегущих жадною толпой

На место битвы роковой,

Терялся в тишине степей…

Сыпучий иней вкруг ветвей

Берез и сосен над путем

Прозрачным свившихся шатром

Висел косматой бахромой;

И часто шапкой иль рукой

Когда за них он задевал,

Прах серебристый осыпал

Его лицо… и быстро он

Скакал в раздумье погружен.

Измучил непривычный бег

Его коня – в глубокий снег

Он вязнет часто… труден путь!

Как печь, его дымится грудь,

От нетерпенья седока

В крови и пене все бока.

Но близко, близко… вот и дом

На берегу Днепра крутом

Пред ним встает из-за горы;

Заборы, избы и дворы

Приветливо между собой

Теснятся пестрою толпой,

Лишь дом боярский между них

Как призрак, сумрачен и тих!..

Он въехал на широкий двор.

Всё пусто… будто глад иль мор

Недавно пировали в нем.

Он слез с коня, идет пешком…

Толпа играющих детей,

Испуганных огнем очей,

Одеждой чуждой пришлеца

И бледностью его лица,

Его встречает у крыльца,

И с криком убегает прочь…

Он входит в дом – в покоях ночь,

Закрыты ставни, пол скрыпит,

Пустая утварь дребезжит

На старых полках; лишь порой

Широкой, белой полосой

Рисуясь на печи большой,

Проходит в трещину ставней

Холодный свет дневных лучей!

И лестницу Арсений зрит

Сквозь сумрак; он бежит, летит

Наверх по шатким ступеням.

Вот свет блеснул его очам,

Пред ним замерзшее окно:

Оно давно растворено,

Сугробом собрался большим

Снег, не растаявший под ним.

Увы! знакомые места!

Налево дверь – но заперта.

Как кровью, ржавчиной покрыт

Большой замок на ней висит,

И, вынув нож из кушака,

Он всунул в скважину замка,

И, затрещав, распался тот…

И тихо дверь толкнув вперед,

Он входит робкою стопой

В светлицу девы молодой.

Он руку с трепетом простер,

Он ищет взором милый взор,

И слабый шепчет он привет:

На взгляд и речь ответа нет!

Однако смято ложе сна,

Как будто бы на нем она

Тому назад лишь день, лишь час

Главу покоила не раз,

Младенческий вкушая сон.

Но, приближаясь, видит он

На тонких белых кружевах

Чернеющий слоями прах,

И ткани паутин седых

Вкруг занавесок парчевых.

Тогда в окно светлицы той

Упал заката луч златой,

Играя на ковер цветной;

Арсений голову склонил…

Но вдруг затрясся, отскочил,

И вскрикнул, будто на змею

Поставил он пяту свою…

Увы! теперь он был бы рад,

Когда б быстрей, чем мысль иль взгляд,

В него проник смертельный яд!..

Громаду белую костей

И желтый череп без очей

С улыбкой вечной и немой,

Вот что узрел он пред собой.

Густая, длинная коса,

Плеч беломраморных краса,

Рассыпавшись к сухим костям

Кой-где прилипнула… и там,

Где сердце чистое такой

Любовью билось огневой,

Давно без пищи уж бродил

Кровавый червь – жилец могил!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Так вот всё то, что я любил!

Холодный и бездушный прах,

Горевший на моих устах,

Теперь без чувства, без любви

Сожмут объятия земли.

Душа прекрасная ее,

Приняв другое бытие,

Теперь парит в стране святой,

И как укор передо мной

Ее минутной жизни след!

Она погибла в цвете лет

Средь тайных мук, иль без тревог,

Когда и как, то знает бог.

Он был отец – но был мой враг:

Тому свидетель этот прах,

Лишенный сени гробовой,

На свете признанный лишь мной!

«Да, я преступник, я злодей —

Но казнь равна ль вине моей?

Ни на земле, ни в свете том

Нам не сойтись одним путем…

Разлуки первый грозный час

Стал веком, вечностью для нас;

О, если б рай передо мной

Открыт был властью неземной,

Клянусь, я прежде, чем вступил,

У врат священных бы спросил,

Найду ли там среди святых

Погибший рай надежд моих.

Творец! отдай ты мне назад

Ее улыбку, нежный взгляд,

Отдай мне свежие уста

И голос сладкий как мечта,

Один лишь слабый звук отдай…

Что без нее земля и рай?

Одни лишь звучные слова,

Блестящий храм – без божества!..

«Теперь осталось мне одно:

Иду! – куда? не всё ль равно,

Та иль другая сторона?

Здесь прах ее, но не она!

Иду отсюда навсегда

Без дум, без цели и труда,

Один с тоской во тьме ночной,

И вьюга след завеет мой!»

Примечания

Печатается по авторизованной копии – ИРЛИ, оп. 1, № 12 (тетрадь XII), лл. 1—14. Стихи, по цензурным соображениям не включенные Лермонтовым в авторизованную копию, по-видимому, предназначавшуюся для печати, восстанавливаются по автографу (ГПБ, Собр. рукописей М. Ю. Лермонтова, № 1, лл. 2—12 об.), где на л. 6 эти стихи перечеркнуты одной чертой, а на полях рукою Лермонтова сделана помета: «вымарать». По этому же автографу даются стихи, в которых переписчик сделал ошибки. Имеются также автограф (набросок II главы) – ГИМ, ф. 445, № 227а (тетрадь автографов Чертковской библиотеки), л. 61 об. и черновой автограф (набросок III главы) – ИРЛИ, оп. 1, № 45, лл. 10—10 об.

Эпиграф к I главе – стихи 347—349 поэмы Байрона «Паризина»; у Байрона несколько иной текст:

Then burst her voice in one long shriek,

And to the earth she fell like stone

Or statue from its base o’erthrown.

Тогда голос ее внезапно перешел в протяжный крик,

И на землю она упала как камень,

Или статуя, сброшенная с своего подножия.

Эпиграфы ко II и III главам – стихи 1200—1202 и 610—611 поэмы Байрона «Гяур». Все три эпиграфа взяты из автографа ГПБ (в авторизованной копии ИРЛИ есть эпиграф только к I главе, написанный с ошибками; эпиграфы к остальным главам отсутствуют).

Поэма впервые была опубликована в «Отеч. записках», 1842, т. 23, № 7, отд. I, стр. 1—24 (с цензурными пропусками стихов, отдельные стихи были напечатаны не полностью).

Поэма датируется 1835—1836 годами. А. А. Краевский в примечании к первой публикации писал: «Эта поэма принадлежит к числу первых опытов Лермонтова. Она написана была еще в 1835-м году, когда Лермонтов только что начинал выступать на литературное поприще. Впоследствии, строгий судья собственных произведений, он оставил намерение печатать ее и даже, взяв из нее целые тирады, преимущественно из II-й главы, включил их в новую свою поэму „Мцыри“… Рукопись поэмы, данная мне автором еще в 1837-м году и едва-ли не единственная, хранилась у меня до сих пор вместе с другими оставленными им пьесами» («Отеч. Записки», 1842, т. 23, № 7, отд. I, стр. 1—2). В авторизованной копии на последнем листе обозначена дата: «1836», написанная позднее карандашом, рукою Краевского.

В поэму вошел ряд стихов из «Исповеди», впоследствии некоторые стихи были включены в текст «Мцыри». См. примечания к поэме «Мцыри».

В «Боярине Орше» изображены события эпохи Литовской войны (1563—1582), которую вел Иван Грозный.

История отношений Арсения и дочери боярина Орши обрисована в духе народных песен и сказок о любви «холопа» к боярской дочери. Мотивами народного творчества проникнута также сказка, которую рассказывает Орше Сокол. (Близкие по содержанию песни см. в кн.: А. И. Соболевский. Великорусские народные песни, т. 1. СПб., 1895, стр. 34—49).

В. Г. Белинский, читавший поэму Лермонтова в рукописи, 7 ноября 1842 года писал Н. А. Бакунину: «Читали ли вы „Боярина Оршу“ Лермонтова? Какое страшно могучее произведение! Привезу его к вам вполне, без выпусков» (Письма, т. 2, стр. 318). В «Библиографических и журнальных известиях» Белинский, указывая, что «пафос поэзии Лермонтова заключается в нравственных вопросах о судьбе и правах человеческой личности», писал далее: «Для кого доступна великая мысль лучшей поэмы его „Боярин Орша“, и особенно мысль сцены суда монахов над Арсением, те поймут нас и согласятся с нами» (Белинский, т. 8, стр. 200).

Образ березы, растущей «средь развалин», см. также в стихотворении «1831-го июня 11 дня» и в стихах посвящения к драме «Испанцы».

Сноски

1 Тогда сердце ее разорвалось в одном протяжном крике,

И на землю она упала как камень,

Или статуя, сброшенная с своего пьедестала

Байрон. (Англ.)

2 Остальное тебе уже известно,

И все мои грехи, и половина моей скорби,

Но не говори более о покаянии…

Байрон. (Англ.)

3 Это он, это он! Я узнаю его теперь;

Я узнаю его по бледному челу…

Байрон. (Англ.)