тысяч лет с тех пор прошло!

И он уже не тот. Его чело

Померкло… он один, один… один…

Враг счастья и порока властелин.

Изгнанник, для чего тоскуешь ты

О том, что невозвратно? – но пускай!

Не воскресив душевной чистоты,

Ты не найдешь потерянный свой рай!

Напрасно обращен преступный взор

На небеса: их свет – тебе укор.

Будь горд. Старайся мстить, живи, губя.

Но что ж? – и зло не радует тебя?

И часто, очень часто людям он

Завидовал. У них надежда есть

На искупленье, на могильный сон.

Все их несчастья легче перенесть

Одной палящей капли адских мук.

И вечность (это слово, этот звук,

Который значит всё) им не страшна.

Нет! вечность для рабов не создана!

Так мыслил Демон. Медленно крылом,

Спускался на землю, рассекал

Он воздух. Всё цвело в краю земном.

Весенний день краснея догорал.

Растения и волны, ветерком

Колеблемы, негреющим лучом

Казались зажжены. Туман сырой

Ревниво подымался над землей.

И только крест пустынный, наконец,

Стоящий на горе, едва в дали

Блестел. И гаснет! Звездный свой венец

Надела ночь. В молчании текли

Светила неба в этот мирный час,

Но в их молчаньи есть понятный глас,

О будущем пророчествует он.

Вот встала и луна. Повсюду сон.

Свети! свети, прекрасная луна!

Природа любит шар твой золотой,

В его сияньи нежится она,

Одетая полупрозрачной мглой.

Но человека любишь ты дразнить

Несбыточной мечтой. Как не грустить,

Когда на нас ты льешь свой бледный свет,—

Ты – памятник всего, чего уж нет!

–

Я хотел писать эту поэму в стихах: но нет. – В прозе лучше.

Примечания

Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 10 (тетрадь X), л. 38–38 об.

Впервые напечатана в «Отеч. записках» (1859, т. 127, № 11, отд. I, стр. 256–258) и без прозаической приписки Лермонтова в «Библиогр. записках» (1859, т. 2, № 12, стлб. 378–379).

Датируется 1831 годом по нахождению в тетради X.

Редакция V

Демон

<1833–1834 годы>

1

Печальный Демон, дух изгнанья,

Блуждал под сводом голубым,

И лучших дней воспоминанья

Чредой теснились перед ним;

Тех дней, когда он не был злым,

Когда глядел на славу бога,

Не отвращаясь от него,

Когда заботы и тревога

Чуждалися ума его,

Как дня боится мрак могилы,

И много, много… и всего

Представить не имел он силы.

Уныло жизнь его текла

В пустыне мира – и на вечность

Он пригляделся – но была

Мучительна его беспечность.

Путем, назначенным судьбой,

Он равнодушно подвигался;

Он жег печатью роковой

Всё то, к чему ни прикасался.

Смеясь над злом и над добром,

Стыдясь надежд, стыдясь боязни,

Он с гордым встретил бы челом

Прощенья глас, как слово казни;

Он жил забыт и одинок,

Грозой оторванный листок,

Угрюм и волен, избегая

И свет небес, и ада тьму,

Он жил, не веря ничему

И ничего не признавая.

Как черный саван на земле

Лежала ночь… вились туманы

По гребням гор; на их челе,

Сторожевые великаны,

Гнездились стаи облаков,

И вечно ропщущее море

Гуляло мирно на просторе,

Сверкая пеною валов.

Между прибрежных диких скал

Беглец Эдема пролетал.

Он взор, исполненный презренья,

Вперил на грешный мир земной

И зрит в тумане отдаленья

Верхи обители святой.

У стен ее, прохлады полны,

Однообразно шепчут волны.

Кругом ее густых дерев

Сплелись кудрявые вершины,

И кое-где из их средины,

Стремясь достать до облаков,

Встает, белея, остов длинный

Зубчатой башни, и над ней,

Символ спасения забвенный,

Чернеет ржавый крест, нагбенный

Усильем бури и дождей.

Меж бедных келий храм огромный.

Едва сквозь длинное окно

Глядит лампады луч нескромный.

Внутри всё спит давным-давно.

Всё вкруг таинственно и темно.

Вот одинока и красна

Встает двурогая луна,

И в усыпленную обитель

Вступает мрачный искуситель.

Вдруг тихий и прекрасный звук,

Подобно звуку лютни, внемлет;

И чей-то голос. Жадный слух

Он напрягает. Хлад объемлет

Чело. Он хочет прочь тотчас:

Его крыло не шевелится,

И – чудо! – из померкших глаз

Слеза свинцовая катится.

Поныне возле кельи той,

Насквозь прожженный, виден камень

Слезою жаркою, как пламень,

Нечеловеческой слезой.

Как много значил этот звук!

Века минувших упоений,

Века изгнания и мук,

Века бесплодных размышлений

О настоящем и былом —

Всё разом отразилось в нем.

Проникнул в келью дух смущенный,

Минуя образ позлащенный,

Как будто видя в нем укор,

Со страхом отвращает взор;

В углу из мрамора мадона,

Лампада медная над ней,

На голове ее корона

Из роз душистых и лилей.

У стенки девственное ложе,

Луна, смеясь, в окно глядит,

А у окна… всесильный боже!

Что с ним? – он млеет! он дрожит!

По струнам лютни ударяя,

Пред ним озарена луной

В одежде черной власяной

Была монахиня младая;

Она сидела перед ним

Объята жаром вдохновенья,

Мила как первый херувим,

Как первые звезды творенья.

В больших глазах ее порой

Невнятно говорило что-то

Невыразимою тоской,

Неизъяснимою заботой.

Полураскрытые уста

Живые изливали звуки;

В них было всё: моленья, муки,

Слова надежд, слова разлуки

И детских мыслей простота.

И грудь высоко воздымалась.

И обнаженная рука,

Белей, чем утром облака,

К струнам, как ветер, прикасалась.

Клянусь святыней гробовой,

Лучом заката и востока,

Властитель Персии златой

И ни единый царь земной

Не целовал такого ока!

Гаремов брызжущий фонтан

Ни разу летнею порою

Своей алмазною росою

Не омывал подобный стан…

Ни разу гордый сын порока

Не осквернял руки такой…

Клянусь святыней гробовой,

Лучом заката и востока.

Дух отвержения и зла

Стоял недвижим у порога;

Не смел он приподнять чела,

Страшася в ней увидеть бога!

Увы, в душе его была

Давно забытая тревога!

Он искушать хотел – не мог,

Не находил в себе искусства;

Забыть? – забвенья не дал бог;

Любить? – недоставало чувства.

И удалиться он спешил

От этой кельи, где впервые

Нарушил клятвы роковые,

Земной святыне уступил.

Но прелесть звуков и виденья

Остались на душе его,

И в памяти сего мгновенья

Уж не изгладит ничего!

2

Скажу ль? сначала думал он,

Хотел во что бы то ни стало

Исторгнуть из груди, как жало,

Мгновенный светлый этот сон.

И, победив свое презренье,

Он замешался меж людей,

Чтоб ядом пагубных речей

Убить в них веру в провиденье…

Но до него, как и при нем,

Уж веры не было ни в ком;

И полон скуки непонятной,

Он скоро кинул мир развратный

И на хребет пустынных гор

Переселился с этих пор.

Там над жемчужным водопадом

Себе пещеру отыскал,

В природу вник глубоким взглядом,

Душою жизнь ее объял.

Как часто на вершине льдистой

Один меж небом и землей

Под кровом радуги огнистой

Сидел он мрачный и немой,

И белогривые метели,

Как львы, у ног его ревели.

Как часто, подымая прах

В борьбе с летучим ураганом,

Одетый молньей и туманом

Он дико мчался в облаках,

Чтобы в толпе стихий мятежной

Сердечный ропот заглушить,

Спастись от думы неизбежной

И незабвенное – забыть!

Но уж не то его тревожит,

Что прежде, тот железный сон

Прошел. Любить он может – может,

И в самом деле любит он!

И хочет в путь опять пускаться,

Чтоб с милой девой повидаться,

Чтоб раз ей в очи поглядеть

И невозвратно улететь.

Востока ясное светило

На небо юное взошло

И моря синее стекло

Лучами утра озарило.

Вот милый берег! Вот она,

Обетованная страна…

Вот испещренная цветами

Густой лимонной рощи сень,

Вот пред святыми воротами

Часовня… южный теплый день

Играет яркими лучами

По белым башням и стенам.

Безмолвны мраморные плиты,

От стен ведущие во храм.

Плющом душистым перевиты,

Вокруг него ряды крестов,

Немые сторожи гробов,

Как стадо летом пред грозою,

Пестрея жмутся меж собою…

Страшась надеждам волю дать,

К знакомой келье он подходит,

Кругом нее задумчив бродит.

Жива ль она? одна ль, как знать?

К дверям прильнул он жадным ухом.

Ни струн, ни песен не слыхать!

Невольно он смутился духом,

Невольно, как в пещеру змей,

Закралось в ум его сомненье,

И вещий луч грядущих дней

Сверкнул в его воображеньи!

Он в келью светлую проник…

Взошел, взглянул… ужасный крик,

Как бури свист порой ночною,

Раздался в воздухе пустом,

И ярость адскою волною

Как лава разлилась по нем.

Простите, краткие надежды

Любви, блаженства и добра;

Открыл дремавшие он вежды:

И то сказать – давно пора!

Посланник рая, ангел нежный,

В одежде дымной, белоснежной,

Стоял с блистающим челом

Перед монахиней прекрасной

И от врага с улыбкой ясной

Приосенял ее крылом.

Они счастливы, святы оба!

Довольно – ненависть и злоба

Взыграли демонской душой.

Он вышел твердою стопой.

Он вышел – сколько чувств различных,

С давнишних лет ему привычных,

В душе теснятся – сколько дум

Меняет недовольный ум!

Красавице погибнуть надо,

Ее не пощадит он вновь.

Погибнет: прежняя любовь

Не будет для нее оградой!

Свершилось! он опять таков,

Каким явился меж рабов

Великому царю вселенной

В часы той битвы незабвенной,

Где на преступное чело

Проклятье вечное легло.

Он ждет, у стен святых блуждая,

Когда останется одна

Его монахиня младая,

Когда нескромная луна

Взойдет, пустыню озаряя.

Он ожидает час глухой,

Текущий под ночною мглой,

Час тайных встреч и наслаждений

И незаметных преступлений,

Он к ней прокрадется туда,

Под сень обители уснувшей,

И там погубит навсегда

Предмет любви своей минувшей…

Лампада в келье чуть горит.

Лукавый с девою сидит,

И чудный страх ее объемлет.

Она, как смерть, бледнея внемлет.

Монахиня

Забыть волнение страстей

Я поклялась давно, ты знаешь;

К чему ж теперь меня смущаешь

Мольбою странною своей?

О, кто ты? – речь твоя опасна!

Чего ты хочешь?

Незнакомец

Ты прекрасна!

Монахиня

Кто ты?

Незнакомец

Я демон! – не страшись:

Святыни здешней не нарушу;

И о спасеньи не молись.

Не искушать пришел я душу.

К твоим ногам, томясь в любви,

Несу покорные моленья,

Земные первые мученья

И слезы первые мои.

Не отгоняй меня укором,

Не выжимай из груди стон:

Несправедливым приговором

Я на изгнанье осужден.

Не зная радости минутной,

Живу над морем и меж гор,

Как перелетный метеор,

Как степи ветер бесприютный.

И слишком горд я, чтоб просить

У бога вашего прощенья:

Я полюбил мои мученья

И не могу их разлюбить.

Но ты, ты можешь оживить

Своей любовью непритворной

Мою томительную лень

И жизни скучной и позорной

Непролетающую тень!

Монахиня

К чему мне знать твои печали?

Зачем ты жалуешься мне!

Ты виноват…

Незнакомец

Против тебя ли?

Монахиня

Нас могут слышать.

Незнакомец

Мы одне.

Монахиня

А бог?

Незнакомец

На нас не кинет взгляда,

Он занят небом, не землей.

Монахиня

А наказанье, муки ада?

Незнакомец

Так что ж? ты будешь там со мной.

Мы станем жить любя, страдая,

И ад нам будет стоить рая;

Оставь сомнения свои;

И что такое жизнь святая

Перед минутою любви?

Моя бессменная подруга,

Ты будешь разделять со мной

Века бессмертного досуга

И власть над бедною землей,

Где носит всё печать презренья,

Где меж людей, с давнишних лет,

Ни настоящего мученья,

Ни счастья без обмана нет.

Благословишь ты нашу долю,

Не будешь на меня роптать

И не захочешь грусть и волю

За рабство тихое отдать.

Монахиня

Оставь меня, о дух лукавый,

Оставь… не верю я врагу.

Творец… увы, я не могу

Молиться… тайною отравой

Мой ум слабеющий объят…

Но слушай, ты меня погубишь,

Твои слова огонь и яд,

Скажи, зачем меня ты любишь…

Незнакомец

Зачем, красавица? – увы,

Не знаю… Полон жизнью новой,

С своей преступной головы

Я гордо снял венец терновый.

Я всё былое бросил в прах;

Мой рай, мой ад в твоих очах;

Я проклял прежнюю беспечность;

С тобою розно мир и вечность

Пустые звучные слова,

Прекрасный храм – без божества.

Люблю тебя нездешней страстью,

Как полюбить не можешь ты,

Всем упоением, всей властью

Бессмертной мысли и мечты;

Люблю блаженством и страданьем,

Надеждою, воспоминаньем,

Всей роскошью души моей…

О, не страшись… но пожалей!..

Толпу духов моих служебных

Я приведу к твоим стопам,

Прислужниц чудных и волшебных

Тебе, красавица, я дам;

И для тебя с звезды восточной

Сниму венец я золотой,

Возьму с цветов росы полночной,

Его усыплю той росой;

Лучом румяного заката

Твой стан, как лентой, обовью

И яркий перстень из агата

Надену на руку твою.

Всечасно дивною игрою

Твой слух лелеять буду я.

Чертоги светлые построю

Из бирюзы и янтаря…

Я опущусь на дно морское,

Я полечу за облака,

И дам тебе всё, всё земное,

Люби меня!..

И он слегка

Прижался страстными устами

К ее пылающим устам;

Тоской, угрозами, слезами

Он отвечал ее мольбам.

Она противиться не смела,

Слабела, таяла, горела

От неизвестного огня,

Как белый воск от взоров дня.

В то время сторож полуночный

Один, вокруг стены крутой,

Когда ударил час урочный,

Бродил с чугунною доской.

Но возле кельи девы юной

Он шаг свой мерный укротил

И руку над доской чугунной,

Смутясь душой, остановил.

И сквозь окрестное молчанье,

Ему казалось, слышал он

Двух уст согласное лобзанье,

Невнятный крик и слабый стон…

И нечестивое сомненье

Проникло в сердце старика.

«То не отшельницы моленье!»

Подумал он, и до замка

Уже коснулся… тихо снова!

Ни слов, ни шума не слыхать…

Канун угодника святого

Спешит он в страхе прочитать…

Крестит дрожащими перстами

Мечтой взволнованную грудь

И молча скорыми шагами

Свой прежний продолжает путь.

За час до солнечного всхода,

Еще высокий берег спал,

Вдруг зашумела непогода,

И океан забушевал;

И вместе с бурей и громами,

Как умирающего