травы густой

Висят зеленой бахромой,

А ветер осени сырой

Поет им песни неземные;

Широкий окружает двор

Из кольев и ветвей забор,

Уже нагнутый, обветшалый;

Всё в мертвый сон погружено —

Одно лишь светится окно!..

Заржал черкеса конь усталый,

Ударил о землю ногой,

И отвечал ему другой…

Из сакли кто-то выбегает,

Идет – великий Магомет

К нам гостя, верно, посылает. —

Кто здесь? – Я странник! – был ответ.

И больше спрашивать не хочет,

Обычай прадедов храня,

Хозяин скромный. Вкруг коня

Он сам заботится, хлопочет,

Он сам снимает весь прибор

И сам ведет его на двор.

23

Меж тем приветно в сакле дымной

Приезжий встречен стариком;

Сажая гостя пред огнем,

Он руку жмет гостеприимно.

Блистает по стенам кругом

Богатство горца: ружья, стрелы,

Кинжалы с набожным стихом,

В углу башлык убийцы белый

И плеть меж буркой и седлом.

Они заводят речь – о воле,

О прежних днях, о бранном поле;

Кипит, кипит беседа их,

И носятся в мечтах живых

Они к грядущему, к былому;

Проходит неприметно час —

Они сидят! и в первый раз,

Внимая странника рассказ,

Старик дивится молодому.

24

Он сам лезгинец; уж давно

(Так было небом суждено)

Не зрел отечества. Три сына

И дочь младая с ним живут.

При них молчит еще кручина,

И бедный мил ему приют.

Когда горят ночные звезды,

Тогда пускаются в разъезды

Его лихие сыновья:

Живет добычей вся семья!

Они повсюду страх приносят:

Украсть, отнять – им всё равно;

Чихирь и мед кинжалом просят

И пулей платят за пшено,

Из табуна ли, из станицы

Любого уведут коня;

Они боятся только дня,

И их владеньям нет границы!

Сегодня дома лишь один

Его любимый старший сын.

Но слов хозяина не слышит

Пришелец! он почти не дышит,

Остановился быстрый взор,

Как в миг паденья метеор:

Пред ним, под видом девы гор,

Создание земли и рая,

Стояла пери молодая!

25

И кто б, ее увидев, молвил: нет!

Кто прелести небес иль даже след

Небесного, рассеянный лучами

В улыбке уст, в движеньи черных глаз,

Всё, что так дружно с первыми мечтами,

Всё, что встречаем в жизни только раз,

Не отличит от красоты ничтожной,

От красоты земной, нередко ложной?

И кто, кто скажет, совесть заглуша:

Прелестный лик, но хладная душа!

Когда он вдруг увидит пред собою

То, что сперва почел бы он душою,

Освобожденной от земных цепей,

Слетевшей в мир, чтоб утешать людей!

Пусть, подойдя, лезгинку он узнает:

В ее чертах земная жизнь играет,

Восточная видна в ланитах кровь;

Но только удалится образ милый —

Он станет сомневаться в том, что было,

И заблужденью он поверит вновь!

26

Нежна – как пери молодая,

Создание земли и рая,

Мила – как нам в краю чужом

Меж звуков языка чужого

Знакомый звук, родных два слова!

Так утешительно-мила,

Как древле узнику была

На сумрачном окне темницы

Простая песня вольной птицы,

Стояла Зара у огня!

Чело немножко наклоня,

Она стояла гордо, ловко;

В ее наряде простота —

Но также вкус! Ее головка

Платком прилежно обвита;

Из-под него до груди нежной

Две косы темные небрежно

Бегут; – уж, верно, час она

Их расплетала, заплетала!

Она понравиться желала:

Как в этом женщина видна!

27

Рукой дрожащей, торопливой

Она поставила стыдливо

Смиренный ужин пред отцом,

И улыбнулась; и потом

Уйти хотела; и не знала

Идти ли? – Грудь ее порой

Покров приметно поднимала;

Она послушать бы желала,

Что скажет путник молодой.

Но он молчит, блуждают взоры:

Их привлекает лезвеё

Кинжала, ратные уборы;

Но взгляд последний на нее

Был устремлен! – смутилась дева,

Но, не боясь отцова гнева,

Она осталась, – и опять

Решилась путнику внимать…

И что-то ум его тревожит;

Своих неконченных речей

Он оторвать от уст не может,

Смеется – но больших очей

Давно не обращает к ней;

Смеется, шутит он, – но хладный,

Печальный смех нейдет к нему.

Замолкнет он? – ей вновь досадно,

Сама не знает почему.

Черкес ловил сначала жадно

Движенье глаз ее живых;

И, наконец, остановились

Глаза, которые резвились,

Ответа ждут, к нему склонились,

А он забыл, забыл о них!

Довольно! этого удара

Вторично дева не снесет:

Ему мешает, видно, Зара?

Она уйдет! Она уйдет!..

28

Кто много странствовал по свету,

Кто наблюдать его привык,

Кто затвердил страстей примету,

Кому известен их язык,

Кто рано брошен был судьбою

Меж образованных людей

И, как они, с своей рукою

Не отдавал души своей,

Тот пылкой женщины пристрастье

Не почитает уж за счастье,

Тот с сердцем диким и простым

И с чувством некогда святым

Шутить боится. Он улыбкой

Слезу старается встречать,

Улыбке хладно отвечать;

Коль обласкает, – так ошибкой!

Притворством вечным утомлен,

Уж и себе не верит он;

Душе высокой не довольно

Остатков юности своей.

Вообразить еще ей больно,

Что для огня нет пищи в ней.

Такие люди в жизни светской

Почти всегда причина зла,

Какой-то робостию детской

Их отзываются дела:

И обольстить они не смеют,

И вовсе кинуть не умеют!

И часто думают они,

Что их излечит край далекий,

Пустыня, вид горы высокой

Иль тень долины одинокой,

Где юности промчались дни;

Но ожиданье их напрасно:

Душе всё внешнее подвластно!

29

Уж милой Зары в сакле нет.

Черкес глядит ей долго вслед,

И мыслит: «Нежное созданье!

Едва из детских вышла лет,

А есть уж слезы и желанья!

Бессильный, светлый луч зари

На темной туче не гори:

На ней твой блеск лишь помрачится,

Ей ждать нельзя, она умчится!

30

«Еще не знаешь ты, кто я.

Утешься! нет, не мирной доле,

Но битвам, родине и воле

Обречена судьба моя.

Я б мог нежнейшею любовью

Тебя любить; но над тобой

Хранитель, верно, неземной:

Рука, обрызганная кровью,

Должна твою ли руку жать?

Тебя ли греть моим объятьям?

Тебя ли станут целовать

Уста, привыкшие к проклятьям?»

. . . . . . . . . .

31

Пора! – Яснеет уж восток,

Черкес проснулся, в путь готовый.

На пепелище огонек

Еще синел. Старик суровый

Его раздул, пшено сварил,

Сказал, где лучшая дорога,

И сам до ветхого порога

Радушно гостя проводил.

И странник медленно выходит,

Печалью тайной угнетен;

О юной деве мыслит он…

И кто ж коня ему подводит?

32

Уныло Зара перед ним

Коня походного держала

И тихим голосом своим,

Подняв глаза к нему, сказала:

«Твой конь готов! моей рукой

Надета бранная уздечка,

И серебристой чешуей

Блестит кубанская насечка,

И бурку черную ремнем

Я привязала за седлом;

Мне это дело ведь не ново;

Любезный странник, всё готово!

Твой конь прекрасен; не страшна

Ему утесов крутизна,

Хоть вырос он в краю далеком;

В нем дикость гордая видна,

И лоснится его спина,

Как камень, сглаженный потоком;

Как уголь взор его блестит,

Лишь наклонись – он полетит;

Его я гладила, ласкала,

Чтобы тебя он, путник, спас

От вражей шашки и кинжала

В степи глухой, в недобрый час!

33

«Но погоди в стальное стремя

Ступать поспешною ногой;

Послушай, странник молодой,

Как знать? быть может, будет время,

И ты на милой стороне

Случайно вспомнишь обо мне;

И если чаша пированья

Кипит, блестит в руке твоей,

То не ласкай воспоминанья,

Гони от сердца поскорей;

Но если эта мысль родится,

Но если образ мой приснится

Тебе в страдальческую ночь:

Услышь, услышь мое моленье!

Не презирай то сновиденье,

Не отгоняй те мысли прочь!

34

«Приют наш мал, зато спокоен;

Его не тронет русский воин, —

И что им взять? – пять-шесть коней

Да наши грубые одежды?

Поверь ты скромности моей,

Откройся мне: куда надежды

Тебя коварные влекут?

Чего искать? – останься тут,

Останься с нами, добрый странник!

Я вижу ясно – ты изгнанник,

Ты от земли своей отвык,

Ты позабыл ее язык.

Зачем спешишь к родному краю,

И что там ждет тебя? – не знаю.

Пусть мой отец твердит порой,

Что без малейшей укоризны

Должны мы жертвовать собой

Для непризнательной отчизны:

По мне отчизна только там,

Где любят нас, где верят нам!

35

«Еще туман белеет в поле,

Опасен ранний хлад вершин…

Хоть день один, хоть час один,

Послушай, час один, не боле,

Пробудь, жестокий, близ меня!

Я покормлю еще коня,

Моя рука его отвяжет,

Он отдохнет, напьется, ляжет,

А ты у сакли здесь, в тени,

Главу мне на руку склони;

Твоих речей услышать звуки

Еще желала б я хоть раз:

Не удержу ведь счастья час,

Не прогоню ведь час разлуки?..»

И Зара с трепетом в ответ

Ждала напрасно два-три слова;

Скрывать печали силы нет,

Слеза с ресниц упасть готова,

Увы! молчание храня,

Садится путник на коня.

Уж ехать он приготовлялся,

Но обернулся, – испугался,

И, состраданьем увлечен,

Хотел ее утешить он:

36

«Не обвиняй меня так строго!

Скажи, чего ты хочешь? – слез?

Я их имел когда-то много:

Их мир из зависти унес!

Но не решусь судьбы мятежной

Я разделять с душою нежной;

Свободный, раб иль властелин,

Пускай погибну я один.

Всё, что меня хоть малость любит,

За мною вслед увлечено;

Мое дыханье радость губит,

Щадить – мне власти не дано!

И не простого человека

(Хотя в одежде я простой),

Утешься! Зара! пред собой

Ты видишь брата Росламбека!

Я в жертву счастье должен принести…

О! не жалей о том! – прости, прости!..»

37

Сказал, махнул рукой, и звук подков

Раздался, в отдаленьи умирая.

Едва дыша, без слез, без дум, без слов

Она стоит, бесчувственно внимая,

Как будто этот дальний звук подков

Всю будущность ее унес с собою.

О, Зара, Зара! Краткою мечтою

Ты дорожила; – где ж твоя мечта?

Как очи полны, как душа пуста!

Одно мгновенье тяжелей другого,

Всё, что прошло, ты оживляешь снова!..

По целым дням она глядит туда,

Где скрылася любви ее звезда,

Везде, везде она его находит:

В вечерних тучах милый образ бродит;

Услышав ночью топот, с ложа сна

Вскочив, дрожит, и ждет его она,

И постепенно ветром разносимый

Всё ближе, ближе топот – и всё мимо!

Так метеор порой летит на нас,

И ждешь – и близок он – и вдруг погас!..

Часть вторая

High minds, of native pride and force,

Most deeply feel thy pangs, Remorse!

Fear, tor their scourge, mean villains lave

Thou art the torturer of the brave!

Marmion. S. Walter-Scott.[4]

1

Шумит Аргуна мутною волной;

Она коры не знает ледяной,

Цепей зимы и хлада не боится;

Серебряной покрыта пеленой,

Она сама между снегов родится,

И там, где даже серна не промчится,

Дитя природы, с детской простотой,

Она, резвясь, играет и катится!

Порою, как согнутое стекло,

Меж длинных трав прозрачно и светло

По гладким камням в бездну ниспадая,

Теряется во мраке, и над ней

С прощальным воркованьем вьется стая

Пугливых, сизых, вольных голубей…

Зеленым можжевельником покрыты

Над мрачной бездной гробовые плиты

Висят и ждут, когда замолкнет вой,

Чтобы упасть и всё покрыть собой.

Напрасно ждут они! волна не дремлет.

Пусть темнота кругом ее объемлет,

Прорвет Аргуна землю где-нибудь

И снова полетит в далекий путь!

2

На берегу ее кипучих вод

Недавно новый изгнанный народ

Аул построил свой, – и ждал мгновенье,

Когда свершить придуманное мщенье;

Черкес готовил дерзостный набег,

Союзники сбирались потаенно,

И умный князь, лукавый Росламбек,

Склонялся перед русскими смиренно,

А между тем с отважною толпой

Станицы разорял во тьме ночной;

И, возвратясь в аул, на пир кровавый

Он пленников дрожащих приводил,

И уверял их в дружбе, и шутил,

И головы рубил им для забавы.

3

Легко народом править, если он

Одною общей страстью увлечен;

Не должно только слишком завлекаться,

Пред ним гордиться или с ним равняться

Не должно мыслей открывать своих,

Иль спрашивать у подданных совета,

И забывать, что лучше гор златых

Иному ласка и слова привета!

Старайся первым быть везде, всегда;

Не забывайся, будь в пирах умерен,

Не трогай суеверий никогда

И сам с толпой умей быть суеверен;

Страшись сначала много успевать,

Страшись народ к победам приучать,

Чтоб в слабости своей он признавался,

Чтоб каждый миг в спасителе нуждался,

Чтоб он тебя не сравнивал ни с кем

И почитал нуждою – принужденья;

Умей отважно пользоваться всем,

И не проси никак вознагражденья!

Народ ребенок: он не хочет дать,

Не покушайся вырвать, – но украдь!

4

У Росламбека брат когда-то был:

О нем жалеют шайки удалые;

Отцом в Россию послан Измаил,

И их надежду отняла Россия.

Четырнадцати лет оставил он

Края, где был воспитан и рожден,

Чтоб знать законы и права чужие!

Не под персидским шелковым ковром

Родился Измаил; не песнью нежной

Он усыплен был в сумраке ночном:

Его баюкал бури вой мятежный!

Когда он в первый раз открыл глаза,

Его улыбку встретила гроза!

В пещере темной, где, гонимый братом,

Убийцею коварным, Бей-Булатом,

Его отец таился много лет,

Изгнанник новый, он увидел свет!

5

Как лишний меж людьми, своим рожден

Он душу не обрадовал ничью,

И, хоть невинный, начал жизнь свою,

Как многие кончают, преступленьем.

Он материнской ласки не знавал:

Не у груди, под буркою согретый,

Один провел младенческие леты:

И ветер колыбель