в лимонной роще, есть

Беседка; всех других она милей,

Однако вспомнить я боюсь об ней.

Она душистым запахом полна,

Уединенна и всегда темна.

Ах! здесь любовь моя погребена;

Здесь крест, нагнутый временем, торчит

Над холмиком, где Лоры труп сокрыт.

При верной помощи теней ночных,

Бывало, мы, укрывшись от родных,

Туманною озарены луной,

Спешили с ней туда рука с рукой;

И Лора, лютню взяв, певала мне…

Ее плечо горело как в огне,

Когда к нему я голову склонял

И пойманные кудри целовал…

Как гордо волновалась грудь твоя,

Коль очи в очи томно устремя,

Твой Джюлио слова любви твердил;

Лукаво милый пальчик мне грозил,

Когда я, у твоих склоняясь ног,

Восторг в душе остановить не мог…

Случалось, после я любил сильней,

Чем в этот раз; но жалость лишь о сей

Любви живет, горит в груди моей.

Она прошла, таков судьбы закон,

Неумолим и непреклонен он,

Хотя щадит луны любезной свет,

Как памятник всего, чего уж нет.

О, тень священная! простишь ли ты

Тому, кто обманул твои мечты,

Кто обольстил невинную тебя

И навсегда оставил не скорбя?

Я страсть твою употребил во зло,

Но ты взгляни на бледное чело,

Которое изрыли не труды, —

На нем раскаянья и мук следы;

Взгляни на степь, куда я убежал,

На снежные вершины шведских скал,

На эту бездну смрадной темноты,

Где носятся, как дым, твои черты,

На ложе, где с рыданием, с тоской

Кляну себя с минуты роковой…

И сжалься, сжалься, сжалься надо мной!..

· · ·

· · ·

Когда мы женщину обманем, тайный страх

Живет для нас в младых ее очах;

Как в зеркале, вину во взоре том

Мы различив, укор себе прочтем.

Вот отчего, оставя отчий дом,

Я поспешил, бессмысленный, бежать,

Чтоб где-нибудь рассеянье сыскать!

Но с Лорой я проститься захотел.

Я объявил, что мне в чужой предел

Отправиться на много должно лет,

Чтоб осмотреть великий божий свет.

«Зачем тебе! — воскликнула она, —

Что даст тебе чужая сторона,

Когда ты здесь не хочешь быть счастлив?..

Подумай, Джюлио!» тут, взор склонив,

Она меня рукою обняла, —

«Ах, я почти уверена была,

Что не откажешь в просьбе мне одной:

Не покидай меня, возьми с собой,

Не преступи вторично свой обет…

Теперь… ты должен знать!..» «Нет,

Лора, нет! —

Воскликнул я, — оставь меня, забудь;

Привязанность былую не вдохнуть

В холодную к тебе отныне грудь;

Как странники на небе, облака

Свободно сердце и любовь легка».

И, побледнев как будто бы сквозь сна,

В ответ сказала тихо мне она:

«Итак, прости навек, любезный мой;

Жестокий друг, обманщик дорогой;

Когда бы знал, что оставляешь ты…

Однако, прочь, безумные мечты,

Надежда! сердце это не смущай…

Ты более не мой… прощай!.. прощай!..

Желаю, чтоб тебя в чужой стране

Не мучила бы память обо мне…»

То был глубокий вещий скорби глас.

Так мы расстались. Кто жалчей из нас,

Пускай в своем уме рассудит тот,

Кто некогда сии листы прочтет.

Зачем цену утраты на земле

Мы познаем, когда уж в вечной мгле

Сокровище потонет, и никак

Нельзя разгнать его покрывший мрак?

Любовь младых, прелестных женских глаз,

По редкости, сокровище для нас

(Так мало дев, умеющих любить);

Мы день и ночь должны его хранить;

И, горе! если скроется оно:

Навек блаженства сердце лишено.

Мы только раз один в кругу земном

Горим взаимной нежности огнем.

Пять целых лет провел в Париже я.

Шалил, именье с временем губя;

Первоначальной страсти жар святой

Я называл младенческой мечтой.

Дорога славы, заманив мой взор,

Наскучила мне. Совести укор

Убить любовью новой захотев,

Я стал искать беседы юных дев;

Когда же охладел к ним наконец,

Представила мне дружба свой венец;

Повеселив меня немного дней,

Распался он на голове моей…

Я стал бродить печален и один;

Меня уверили, что это сплин;

Когда же надоели доктора,

Я хладнокровно их согнал с двора.

Душа моя была пуста, жестка.

Я походил тогда на бедняка:

Надеясь клад найти, глубокий ров

Он ископал среди своих садов,

Испортить не страшась гряды цветов,

Рыл, рыл — вдруг что-то застучало — он

Вздрогнул… предмет трудов его найден —

Приблизился… торопится… глядит:

Что ж? — перед ним гнилой скелет лежит!

«Заботы вьются в сумраке ночей

Вкруг ложа мягкого, златых кистей;

У изголовья совесть-скорпион

От вежд засохших гонит сладкий сон;

Как ветр преследует по небу вдаль

Оторванные тучки, так печаль,

В одну и ту же с нами сев ладью,

Не отстает ни в куще, ни в бою»;

Так римский говорит поэт-мудрец.

Ах! это испытал я наконец,

Отправившись, не зная сам куда,

И с Сеною простившись навсегда!..

Ни диких гор Швейцарии снега,

Ни Рейна вдохновенные брега,

Ничем мнеум наполнить не могли,

И сердцу ничего не принесли.

· · ·

· · ·

Венеция! о, как прекрасна ты,

Когда, как звезды спавши с высоты,

Огни по влажным улицам твоим

Скользят; и с блеском синим, золотым,

То затрепещут и погаснут вдруг,

То вновь зажгутся; там далекий звук,

Как благодарность в злой душе, порой

Раздастся и умрет во тьме ночной:

То песнь красавицы, с ней друг ея;

Они поют, и мчится их ладья.

Народ, теснясь на берегу, кипит.

Оттуда любопытный взор следит

Какой-нибудь красивый павильон,

Который бегло в волнах отражен.

Разнообразный плеск и весел шум

Приводят много чувств и много дум;

И много чудных случаев рождал

Ничем ненарушимый карнавал.

Я прихожу в гремящий маскерад,

Нарядов блеск там ослепляет взгляд;

Здесь не узнает муж жены своей.

Какой-нибудь лукавый чичисбей,

Под маской, близ него проходит с ней;

И муж готов божиться, что жена

Лежит в дому отчаянно больна…

Но если всё проник ревнивый взор —

Тотчас кинжал решит недолгий спор;

Хотя ненужно пролитая кровь

Уж не воротит женскую любовь!..

Так мысля, в зале тихо я блуждал

И разных лиц движенья наблюдал;

Но, как пустые грезы снов пустых,

Чтоб рассказать, я не запомню их.

И вижу маску: мне грозит она.

Огонь паров застольного вина

Смутил мой ум, волнуя кровь мою.

Я домино окутался, встаю,

Открыл лицо, за тайным чудаком

Стремлюсь и покидаю шумный дом.

Быстрее ног преследуют его

Мои глаза, не помня ничего;

Вослед за ним, хотя и не хотел,

На лестницу крутую я взлетел!..

Огромные покои предо мной,

Отделаны с искусственной красой;

Сияли свечи яркие в углах,

И живопись дышала на стенах.

Ни блеск, ни сладкий аромат цветов

Желаньем ускоряемых шагов

Остановить в то время не могли:

Они меня с предчувствием несли

Туда, где, на диване опустясь,

Мой незнакомец, бегом утомясь,

Сидел; уже яблизко у дверей —

Вдруг — (изумление души моей

Чьи краски на земле изобразят?)

С него упал обманчивый наряд —

И женщина единственной красы

Стояла близ меня. Ее власы

Катились на волнуемую грудь

С восточной негой… я не смел дохнуть,

Покуда взор, весь слитый из огня,

На землю томно не упал с меня.

Ах! он стрелой во глубь мою проник!

Не выразил бы чувств моих в сей миг

Ни ангельский, ни демонский язык!..

Средь гор кавказских есть, слыхал я, грот,

Откуда Терек молодой течет,

О скалы неприступные дробясь;

С Казбека в пропасть иногда скатясь,

Отверстие лавина завалит,

Как мертвый, он на время замолчит…

Но лишь враждебный снег промоет он,

Быстрей его не будет Аквилон;

Беги сайгак от берега в тот час

И жаждущий табун — умчит он вас,

Сей ток, покрытый пеною густой,

Свободный, как чеченец удалой.

Так и любовь, покрытаскуки льдом,

Прорвется и мучительным огнем

Должна свою разрушить колыбель,

Достигнет или не достигнет цель!..

И беден тот, кому судьбина, дав

И влюбчивый и своевольный нрав,

Позволила узнать подробно мир,

Где человек всегда гоним и сир,

Где жизнь — измен взаимных вечный ряд,

Где память о добре и зле — всё яд,

И где они, покорствуя страстям,

Приносят только сожаленье нам!

Я был любим, сам страстию пылал

И много дней Мелиной обладал,

Летучих наслаждений властелин.

Из этих дён я не забыл один:

Златило утро дальний небосклон,

И запах роз с брегов был разнесен

Далеко в море; свежая волна,

Играющим лучом пробуждена,

Отзывы песни рыбаков несла…

В ладье при верной помощи весла

Неслися мы с Мелиною сам-друг,

Внимая сладкий и небрежный звук;

За нами в блеске утренних лучей

Венеция, как пышный мавзолей

Среди песков Египта золотых,

Из волн поднявшись, озирала их.

В восторге я твердил любви слова

Подруге пламенной; моя глава,

Когда я спорить уставал с водой,

В колена ей склонялася порой.

Я счастлив был; неведомый никем,

Казалось, я покоен был совсем,

И в первый раз лишь мог о том забыть,

О чем грустил, не зная возвратить.

Но дьявол, сокрушитель благ земных,

Блаженство нам дарит на краткий миг,

Чтобы удар судьбы сразил сильней;

Чтобы с жестокой тягостью своей

Несчастье унесло от жадных глаз

Всё, что ему еще завидно в нас.

Однажды (ночь на город уж легла.

Луна как в дыме без лучей плыла

Между сырых туманов; ветр ночной,

Багровый запад с тусклою луной —

Всё предвещало бури; но во мне

Уснули, мнилось, навсегда оне)

Я ехал к милой; радость и любовь

Мою младую волновали кровь;

Я был любим Мелиной, был богат,

Всё вкруг мне веселило слух и взгляд:

Роптанье струй, мельканье челноков,

Сквозь окна освещение домов,

И баркаролла мирных рыбаков.

К красавице взошел я; целый дом

Был пуст и тих, как завоеван сном;

Вот — проникаю в комнаты — и вдруг

Я роковой вблизи услышал звук,

Звук поцелуя… праведный творец,

Зачем в сей миг мне не послал конец?

Зачем, затрепетав как средь огня,

Не выскочило сердце из меня?

Зачем, окаменевший, я опять

Движенье жизни должен был принять?..

Бегу, стремлюсь, трещит — и настежь дверь!..

Кидаюся как разъяренный зверь

Вту комнату, и быстрый шум шагов

Мойслух мгновенно поразил — без слов,

Схватив свечу, я в темный коридор,

Где, ревностью пылая, встретил взор

Скользящую как некий дух ночной

По стенам тень. Дрожащею рукой

Схватив кинжал, машу перед собой!

И вот настиг; в минуту удержу —

Рука… рука… хочу схватить — гляжу:

Недвижная, как мертвая, бледна,

Мне преграждает дерзкий путь она!

Подъемлю злобно очи… страшный вид!..

Качая головой, призрак стоит.

Кого ж я в нем встревоженный узнал?

Мою обманутую Лору!..

…Я упал!

Печален степи вид, где без препон

Скитается летучий Аквилон

И где кругом, как зорко ни смотри,

Встречаете березы две иль три,

Которые под синеватой мглой

Чернеют вечером в дали пустой:

Так жизнь скучна, когда боренья нет;

В ней мало дел мы можем в цвете лет,

В минувшее проникнув, различить,

Она души не будет веселить:

Но жребий я узнал совсем иной;

Убит я не был раннею тоской…

Страстей огонь, неизлечимый яд,

Еще теперь в душе моей кипят…

И их следы узнал я в этот раз.

В беспамятстве, не открывая глаз,

Лежал я долго; кто принес меня

Домой, не мог узнать я. День от дня

Рассудок мой свежей и тверже был;

Как вновь меня внезапно посетил

Томительный и пламенный недуг.

Я был при смерти. Ни единый друг

Не приходил проведать о больном…

Как часто в душном сумраке ночном

Со страхом пробегал я жизнь мою,

Готовяся предстать пред судию;

Как часто, мучим жаждой огневой,

Я утолить ее не мог водой,

Задохшейся и теплой и гнилой;

Как часто хлеб перед лишенным сил

Черствел, хотя еще не тронут был;

И скольких слез, стараясь мужем быть,

Я должен был всю горечь проглотить!..

И долго я томился. Наконец,

Родных полей блуждающий беглец,

Я возвратился к ним.

В большом саду

Однажды я задумавшись иду,

И вдруг пред мной беседка. Узнаю

Зеленый свод, где я сказал: «люблю»

Невинной Лоре(я еще об ней

Не спрашивал соседственных людей),

Но страх пустой мой ум преодолел.

Вхожу, и что ж бродящий взгляд узрел?

— Могилу! — свежий, летний ветерок

Порою нес увялый к ней листок,

И незабудками испещрена

Дышала сыростью и мглой она.

Не ужасом, но пасмурной тоской

Я был подавлен в миг сей роковой!

Презренье, гордость в этой тишине

Старались жалость победить во мне.

Так вот что я любил!.. так вот о ком

Я столько дум питал в уме моем!..

И стоило ль любить и покидать,

Чтобы странамчужим нести казать

Испорченное сердце (плод страстей),

В чем недостатка нет между людей ?..

Так вот что я любил! клянусь, мой бог,

Ты лучшую ей участь дать не мог;

Пресечь должна кончина бытие:

Чем раньше, тем и лучше для нее!

И блещут, дева, незабудки над тобой,

Хотя забвенья стали пеленой;

Сплела из них земля тебе венец…

Их вырастили