и овса

Вдруг пожирали в полчаса.

Губернский врач, судья, исправник —

Таков его всегдашний круг;

Последний был делец и друг,

И за столом такой забавник,

Что казначейша иногда

Сгорит, бывало, от стыда.

X

Я не поведал вам, читатель,

Что казначей мой был женат.

Благословил его создатель,

Послав ему в супруге клад.

Ее ценил он тысяч во сто,

Хотя держал довольно просто

И не выписывал чепцов

Ей из столичных городов.

Предав ей таинства науки,

Как бросить вздох иль томный взор,

Чтоб легче влюбчивый понтёр

Не разглядел проворной штуки,

Меж тем догадливый старик

С глаз не спускал ее на миг.

XI

И впрямь Авдотья Николавна

Была прелакомый кусок.

Идет, бывало, гордо, плавно —

Чуть тронет землю башмачок;

В Тамбове не запомнят люди

Такой высокой, полной груди:

Бела как сахар, так нежна,

Что жилка каждая видна.

Казалося, для нежной страсти

Она родилась. А глаза…

Ну, что такое бирюза?

Что небо? Впрочем я отчасти

Поклонник голубых очей

И не гожусь в число судей.

XII

А этот носик! эти губки,

Два свежих розовых листка!

А перламутровые зубки,

А голос сладкий как мечта!

Она картавя говорила,

Нечисто Р произносила;

Но этот маленький порок

Кто извинить бы в ней не мог?

Любил трепать ее ланиты

Разнежась старый казначей.

Как жаль, что не было детей

У них! —

· · ·

— —

XIII

Для большей ясности романа

Здесь объявить мне вам пора,

Что страстно влюблена в улана

Была одна ее сестра.

Она, как должно, тайну эту

Открыла Дуне по секрету.

Вам не случалось двух сестер

Замужних слышать разговор?

О чем тут, боже справедливый,

Не судят милые уста!

О, русских нравов простота!

Я, право, человек нелживый —

А из-за ширмов раза два

Такие слышал я слова…

XIV

Итак тамбовская красотка

Ценить умела уж усы

· · ·

· · ·

Что ж? знание ее сгубило!

Один улан, повеса милый

(Я вместе часто с ним бывал),

В трактире номер занимал

Окно в окно с ее уборной.

Он был мужчина в тридцать лет;

Штабротмистр, строен как корнет;

Взор пылкий, ус довольно черный:

Короче, идеал девиц,

Одно из славных русских лиц.

XV

Он всё отцовское именье

Еще корнетом прокутил;

С тех пор дарами провиденья,

Как птица божия, он жил.

Он спать, лежать привык; не ведать,

Чем будет завтра пообедать.

Шатаясь по Руси кругом,

То на курьерских, то верхом,

То полупьяным ремонтёром,

То волокитой отпускным,

Привык он к случаям таким,

Что я бы сам почел их вздором,

Когда бы все его слова

Хоть тень имели хвастовства.

XVI

Страстьми земными несмущаем,

Он не терялся никогда.

· · ·

· · ·

Бывало, в деле, под картечью

Всех рассмешит надутой речью,

Гримасой, фарсой площадной,

Иль неподдельной остротой.

Шутя однажды после спора

Всадил он другу пулю в лоб;

Шутя и сам он лег бы в гроб,

· · ·

Порой, незлобен как дитя,

Был добр и честен, но шутя.

XVII

Он не был тем, что волокитой

У нас привыкли называть;

Он не ходил тропой избитой,

Свой путь умея пролагать;

Не делал страстных изъяснений,

Не становился на колени;

А несмотря на то, друзья,

Счастливей был, чем вы и я.

· · ·

· · ·

· · ·

Таков-то был штабротмистр Гарин:

По крайней мере мой портрет

Был схож тому назад пять лет.

XVIII

Спешил о редкостях Тамбова

Он у трактирщика узнать.

Узнал не мало он смешного —

Интриг секретных шесть иль пять;

Узнал, невесты как богаты,

Где свахи водятся иль сваты:

Но занял более всего

Мысль беспокойную его

Рассказ о молодой соседке.

Бедняжка! думает улан:

Такой безжизненный болван

Имеет право в этой клетке

Тебя стеречь — и я, злодей,

Не тронусь участью твоей?

XIX

К окну поспешно он садится,

Надев персидский архалук;

В устах его едва дымится

Узорный бисерный чубук.

На кудри мягкие надета

Ермолка вишневого цвета

С каймой и кистью золотой,

Дар молдаванки молодой.

Сидит и смотрит он прилежно…

Вот, промелькнувши как во мгле,

Обрисовался на стекле

Головки милой профиль нежный;

Вот будто стукнуло окно…

Вот отворяется оно.

XX

Еще безмолвен город сонный;

На окнах блещет утра свет;

Еще по улице мощеной

Не раздается стук карет…

Что ж казначейшу молодую

Так рано подняло? Какую

Назвать причину поверней?

Уж не бессонница ль у ней?

На ручку опершись головкой,

Она вздыхает, а в руке

Чулок; но дело не в чулке —

Заняться этим нам неловко…

И если правду уж сказать —

Ну кстати ль было б ей вязать!

XXI

Сначала взор ее прелестный

Бродил по синим небесам,

Потом склонился к поднебесной

И вдруг… какой позор и срам!

Напротив, у окна трактира,

Сидит мужчина без мундира.

Скорей, штабротмистр! ваш сертук!

И поделом… окошко стук…

И скрылось милое виденье.

Конечно, добрые друзья,

Такая грустная статья

На вас навеяла б смущенье;

Но я отдам улану честь —

Он молвил: «Что ж? начало есть».

XXII

Два дня окно не отворялось.

Он терпелив. На третий день

На стеклах снова показалась

Ее пленительная тень;

Тихонько рама заскрипела.

Она с чулком к окну подсела.

Но опытный заметил взгляд

Ее заботливый наряд.

Своей удачею довольный,

Он встал и вышел со двора —

И не вернулся до утра.

Потом, хоть было очень больно,

Собрав запас душевных сил,

Три дня к окну не подходил.

XXIII

Но эта маленькая ссора

Имела участь нежных ссор:

Меж них завелся очень скоро

Немой, но внятный разговор.

Язык любви, язык чудесный,

Одной лишь юности известный,

Кому, кто раз хоть был любим,

Не стал ты языком родным?

В минуту страстного волненья

Кому хоть раз ты не помог

Близ милых уст, у милых ног?

Кого под игом принужденья,

В толпе завистливой и злой,

Не спас ты, чудный и живой?

XXIV

Скажу короче: в две недели

Наш Гарин твердо мог узнать,

Когда она встает с постели,

Пьет с мужем чай, идет гулять.

Отправится ль она к обедне —

Он в церкви верно не последний;

К сырой колонне прислонясь,

Стоит всё время не крестясь.

Лучом краснеющей лампады

Его лицо озарено:

Как мрачно, холодно оно!

А испытующие взгляды

То вдруг померкнут, то блестят —

Проникнуть в грудь ее хотят.

XXV

Давно разрешено сомненье,

Что любопытен нежный пол.

Улан большое впечатленье

На казначейшу произвел

Своею странностью. Конечно,

Не надо было б мысли грешной

Дорогу в сердце пролагать,

Ее бояться и ласкать!

· · ·

· · ·

· · ·

Жизнь без любви такая скверность;

А что, скажите, за предмет

Для страсти муж, который сед?

XXVI

Но время шло. «Пора к развязке!»

Так говорил любовник мой.

«Вздыхают молча только в сказке,

А я не сказочный герой».

Раз входит, кланяясь пренизко,

Лакей. — «Что это?» — «Вот-с записка»;

Вам барин кланяться велел-с;

Сам не приехал — много дел-с;

Да приказал вас звать к обеду,

А вечерком потанцовать.

Он сам изволил так сказать».

— «Ступай, скажи, что я приеду». —

И в три часа, надев колет,

Летит штабротмистр на обед.

XXVII

Амфитрион был предводитель* —

И в день рождения жены,

Порядка ревностный блюститель,

Созвал губернские чины

И целый полк. Хотя бригадный

Заставил ждать себя изрядно

И после целый день зевал,

Но праздник в том не потерял.

Он был устроен очень мило;

В огромных вазах по столам

Стояли яблоки для дам;

А для мужчин в буфете было

Еще с утра принесено

В больших трех ящиках вино.

XXVIII

Вперед под ручку с генеральшей

Пошел хозяин. Вот за стол

Уселся от мужчин подальше

Прекрасный, но стыдливый пол —

И дружно загремел с балкона,

Средь утешительного звона

Тарелок, ложек и ножей,

Весь хор уланских трубачей:

Обычай древний, но прекрасный;

Он возбуждает аппетит,

Порою кстати заглушит

Меж двух соседей говор страстный —

Но в наше время решено,

Что всё старинное смешно.

XXIX

Родов, обычаев боярских

Теперь и следу не ищи,

И только на пирах гусарских

Гремят, как прежде, трубачи.

О, скоро ль мне придется снова

Сидеть среди кружка родного

С бокалом влаги золотой

При звуках песни полковой!

И скоро ль ментиков червонных

Приветный блеск увижу я,

В тот серый час, когда заря

На строй гусаров полусонных

И на бивак их у леска

Бросает луч исподтишка!

XXX

С Авдотьей Николавной рядом

Сидел штабротмистр удалой —

Впился в нее упрямым взглядом,

Крутя усы одной рукой.

Он видел, как в ней сердце билось…

И вдруг — не знаю, как случилось —

Ноги ее иль башмачка

Коснулся шпорой он слегка.

Тут началися извиненья,

И завязался разговор;

Два комплимента, нежный взор —

И уж дошло до изъясненья…

Да, да — как честный офицер!

Но казначейша — не пример.

XXXI

Она, в ответ на нежный шопот,

Немой восторг спеша сокрыть,

Невинной дружбы тяжкий опыт

Ему решила предложить —

Таков обычай деревенский!

Помучить — способ самый женский.

Но уж давно известна нам

Любовь друзей и дружба дам!

Какое адское мученье

Сидеть весь вечер tête-à-tête,[8]

С красавицей в осьмнадцать лет

· · ·

· · ·

· · ·

XXXII

Вобще я мог в году последнем

В девицах наших городских

Заметить страсть к воздушным бредням

И мистицизму. Бойтесь их!

Такая мудрая супруга,

В часы любовного досуга,

Вам вдруг захочет доказать,

Что 2 и 3 совсем не пять;

Иль, вместо пламенных лобзаний,

Магнетизировать начнет —

И счастлив муж, коли заснет!..

Плоды подобных замечаний

Конечно б мог не ведать мир,

Но польза, польза мой кумир.

XXXIII

Я бал описывать не стану,

Хоть это был блестящий бал.

Весь вечер моему улану

Амур прилежно помогал.

Увы —

Не веруют амуру ныне;

Забыт любви волшебный царь;

Давно остыл его алтарь!

Но за столичным просвещеньем

Провинциалы не спешат;

· · ·

XXXIV

И сердце Дуни покорилось;

Его сковал могучий взор…

Ей дома целу ночь всё снилось

Бряцанье сабли или шпор.

Поутру, встав часу в девятом,

Садится в шлафоре измятом

Она за вечную канву —

Всё тот же сон и наяву.

По службе занят муж ревнивый,

Она одна — разгул мечтам!

Вдруг дверью стукнули. «Кто там?

Андрюшка! Ах, тюлень ленивый!..»

Вот чей-то шаг — и перед ней

Явился… только не Андрей.

XXXV

Вы отгадаете, конечно,

Кто этот гость нежданый был.

Немного, может быть, поспешно

Любовник смелый поступил;

Но впрочем, взявши в рассмотренье

Его минувшее терпенье

И рассудив, легко поймешь,

Зачем рискует молодежь.

Кивнув легонько головою,

Он к Дуне молча подошел

И на лицо ее навел

Взор, отуманенный тоскою;

Потом стал длинный ус крутить,

Вздохнул, и начал говорить:

XXXVI

«Я вижу, вы меня не ждали —

Прочесть легко из ваших глаз;

Ах, вы еще не испытали,

Что в страсти значит день, что час!

Среди сердечного волненья

Нет сил, нет власти, нет терпенья!

Я здесь — на всё решился я…

Тебе я предан… ты моя!

Ни мелочные толки света,

Ничто, ничто не страшно мне;

Презренье светской болтовне —

Иль я умру от пистолета…

О, не пугайся, не дрожи;

Ведь я любим — скажи, скажи!..»

XXXVII

И взор его притворно-скромный,

Склоняясь к ней, то угасал,

То, разгораясь страстью томной,

Огнем сверкающим пылал.

Бледна, в смущеньи оставалась

Она пред ним… Ему казалось,

Что чрез минуту для него

Любви наступит торжество…

Как вдруг внезапный и невольный

Стыд овладел ее душой —

И, вспыхнув вся, она рукой

Толкнула прочь его: «Довольно,

Молчите — слышать не хочу!

Оставите ль? я закричу!..»

XXXVIII

Он смотрит: это не притворство,

Не штуки — как ни говори —

А просто женское упорство,

Капризы — чорт их побери!

И вот — о, верх всех унижений!

Штабротмистр преклонил колени

И молит жалобно; как вдруг

Дверь настежь — и в дверях супруг.

Красотка: «ах!» Они взглянули

Друг другу сумрачно в глаза;

Но молча разнеслась гроза,

И Гарин вышел. Дома пули

И пистолеты снарядил,

Присел — и трубку закурил.

XXXIX

И через час ему приносит

Записку грязную лакей.

Что это? чудо! Нынче просит

К себе на вистик казначей,

Он именинник — будут гости…

От удивления и злости

Чуть не задохся наш герой.

Уж не обман ли тут какой?

Весь день проводит он в волненье.

Настал и вечер наконец.

Глядит в окно: каков хитрец —

Дом полон, что за освещенье!

А всё засунуть — или нет? —

В карман на случай пистолет.

XL

Он входит в дом. Его встречает

Она сама, потупя взор.

Вздох полновесный прерывает

Едва начатый разговор.

О сцене утренней ни слова.

Они друг другу чужды снова.

Он о погоде говорит;

Она «да-с, нет-с» и замолчит.

Измучен тайною досадой,

Идет он дальше в кабинет…

Но здесь спешить нам нужды нет,

Притом спешить нигде не надо.

Итак позвольте отдохнуть,

А там докончим как-нибудь.

XLI

Я жить спешил в былые годы,

Искал волнений и тревог,

Законы мудрые природы

Я безрассудно пренебрег.

Что ж вышло? Право смех и жалость!

Сковала душу мне усталость,

А сожаленье день и ночь

Твердит о прошлом. Чем помочь!

Назад не возвратят усилья.

Так в клетке молодой орел*,

Глядя на горы и на дол,

Напрасно не подъемлет крылья —

Кровавой пищи не клюет,

Сидит, молчит и смерти ждет.

XLII

Ужель исчез ты, возраст милый,

Когда всё сердцу говорит,

И бьется сердце с дивной силой,

И мысль восторгами кипит?

Не всё ж томиться бесполезно

Орлу за клеткою железной:

Он свой воздушный прежний путь

Еще найдет когда-нибудь,

Туда,