с ним еще можно жить; он нас не снемчит, как пруссаки Познань», а о религиозной «схисме», которою так заняты польские либералы во Львове, и совсем не думают: «это ксендзовские штуки», говорят кракусы, «нам какое дело, кто как молится». Мне кажется, что оснований краковской толеранции можно искать и в особенностях занятий краковского поляка. Поляк с Волыни, Подолии или восточной Галиции – по преимуществу пан, обыватель, помещик; краковский же поляк – ремесленник, купец, торговец. У первого живут традиционные остатки какого-то католического рыцарства, польского шляхетства; у второго торговые сношения сгладили традиции аристократизма, приучили делать дела, а не споры. Кракусы, например, с ужасным соболезнованием говорят, что прусаки «снемчили» Познань; что уж в польских семьях нередко говорят между собою по-немецки, а в рабочих классах есть люди, совсем забывшие польскую речь. «Но, – прибавляют они с болезненным вздохом, – кто же виноват этому? сами познанцы. Пруссаки, надо говорить правду, хоть враги нам, но ни в чем нас не обижают. Кроме школ наши поляки могли бы все вести там по-своему, да не ведут. Пруссаки побивают их не кулаком, не тюрьмой, как австрияки, а трудом, разумом, конкуренцией. Жаловаться и хотел бы, да не на что. Поляк так же свободен в Познани, как и пруссак, и уж немчатся они не по прусской вине. Конечно, школы не так устроены, как бы хотелось, да вон посмотрите-ка на чехов, на моравов, уж там наши покровители австрийцы шага не дают ступить, а найдите-ко онемченного чеха или чешку! Чех везде славянин; в рекруты его возьмут; десяток лет он таскает австрийский мундир, а все вернется чехом домой. В Познани же немало примеров, что поляк вернется из королевского войска и с матерью уж не хочет говорить по-польски. „Забыл, – говорит, – на службе; будем говорить по-немецки“. Вот оно, что прусская ласка-то делает! Она злее австрийского гнета вынародливает польскую Познань». Теперь, однако, и Австрия берется за эту же систему. С самого переезда австрийской границы я просто поражен наружным либерализмом габсбургского правительства. Ни во Львове, ни в Кракове полиция, кажется, ни во что не мешается: ее просто как нет. Пойте, курите, кричите, танцуйте на улицах, усаживайтесь тут же на улице у дверей погребка пить свою кружку пива – никто вам ни слова не скажет. Только на могилу Косцюшки не ходите да не демонстрируйте. На окнах выставлены карикатуры, свидетельствующие, что Австрия нимало не беспокоится об ограждении репутации своих державных соседей. Все это она позволяет забранным ею полякам, но, разумеется, таким образом рисуется своим либерализмом. Русские самые горячие издания у кракуса тоже всегда под рукой, но он ими не пользуется. Я не встретил в Кракове ни одного человека (кроме Бр. З-го), который понимал бы нашу речь или умел читать нашу печать. О войсках наших здесь ничего не говорят; помнят только, что русские войска были здесь и стояли вместе с австрийскими. Вообще народ в Кракове мне показался очень добрым и толерантным. В нем живы все хорошие характеристические черты польского духа, кроме аристократизма и некоторой узости племенных или религиозных понятий. Тому, кто хочет добросовестно и близко познакомиться с западным славянским миром, очень полезно из клерикально-междоусобного города Львова ехать в живой, кипучий деятельностью Краков. Человеку, незнакомому с польским народом, нехорошо расставаться с поляками прямо в Львове, где напрасно сердятся на русских литераторов, что они держатся немецкого названия, употребляя, вместо слова Львов, имя Лемберг. Можно думать, что у самих львовцев-патриотов есть скрытая симпатия к этому названию. Есть такие приметы.
Октябрь 1862 г.
Примечания
1 Браво, старая! (Польск.)
2 Танцуй, парень! (Польск.)
3 Шедевр скульптуры (Польск.)
