Лев Николаевич, за Ваши письма. Они не писаны с тем, чтобы меня поддерживать и ободрять, а производят то и другое. Вы не ошибаетесь — жить тут очень тяжело и что день, то становится еще тяжелее. «Зверство» и «дикость» растут и смелеют, а люди с незлыми сердцами совершенно бездеятельны до ничтожества. И при этом еще какой-то шеренговый марш в царство теней, — отходят все люди лучших умов и понятий. Вчера умер Елисеев, а сегодня лежит при смерти Шелгунов… Точно магик хочет дать представление и убирает то, что к этому представлению негодно; а годное сохраняется… «Родину» я Вам послал для «хари», которая там была намалевана с подлейшими причитаниями. С Сувориным я говорил по Вашему поручению без всякого над собой насилия. Мы лично всегда хороши с ним, а о прочем он не осведомляется, или спросит: «Не сердитесь, голубчик?» — «Не сержусь, голубчик». Так «голубчиками» и разлетимся. Он очень способный и не злой человек, но «мужик денежный», и сам топит в себе проблески разумения о смысле жизни. Вас он очень любит; но ведь он же не может согласиться с Вами и оставаться самим собою. Искренность, при которой человек не идет к лучшему, но сознает его достоинство и уважает лучшее, а себя порицает и «живет, не оставаясь на своей стороне», — кажется им глупостью. Надо спорить и «рвать лытки Толстому». Женщины чаще сознают правду и говорят: «Я так не делаю и не могу, но это — дурно, — надо бы так, как Толстой говорит». Я считаю это за хороший шаг. «Кто не против нас, тот уже за нас»… В «Новом времени» много военных инженеров, и они иногда «обладают» над господином «вертограда словесного». А он думает, что они это «износят из сфер». Так и идет шат во все стороны. При том Чертков пишет одному из этих «южиков» удивительные письма об одной из заповедей, и те его состояния не понимают, и к нему не снисходят, а только суесловят и стараются придать всему характер какого-то уродства. Я говорил об этом Черткову и Ге тоже; но он нас обоих за что-то взял в немилость, а Ваня Горбунов здесь и собирается на днях ехать и заедет к Вам. Смотрите — здоров ли Чертков? Или лучше сказать: не больнее ли он, чем это кажется? Его поступки в дороге со мною и с Ге, а потом здесь с другими и переписка теперешняя о «суррогате» заставляют быть к нему крайне внимательным. Он производит впечатление подстреленной птицы, которой не знаешь, чем помочь. «Поша» пишет письма бодрые, и Ругин тоже. При Анну Константиновну говорят, будто ей лучше, но ни воли, ни инициативы никаких нет. «Посредник» в великом запущении, и для чего это низведено в такое состояние, — об этом нельзя перестать жалеть. 20 No No «Петербургской газеты» вышлю Вам завтра (сегодня воскресенье, — контора закрыта). «Дурачок» я знаю, что плох. Повесть мою вчера взял у меня Владимир Соловьев, который непременно хочет меня «сосватать с «Вестником Европы», и того же будто желает и Стасюлевич. Я, с своей стороны, ничего против этого не имею, и отдаюсь Соловьеву. Повесть эта, однако, по-моему, едва ли теперь где-нибудь пригодна. Впрочем, любопытно — что из этого выйдет? Соловьев сам бодр, по обыкновению несколько горделив, но очень интересен. Вчера он привез мне свою книгу «История и будущность теократии», т. 1-й, печатанный в Загребе со множеством ужасных, а в иных случаях довольно остроумных опечаток. У него всего только 4 экземпляра, но он, вероятно, снабдит Вас экземпляром. Я еще только разрезал и понюхал листы книги, но она меня уже страшно заинтересовала. Какая масса знаний в этом человеке! Очень любопытная книга. А кстати, — он едет на сих днях в Москву. Он же не читал Вашей «Критики догматического богословия» Макария, и я не мог ее дать ему, так как ее все читают. Притом гектографированный экземпляр из рук вон плох. Не снабдите ли Вы Соловьева лучшим экземпляром, а у него, быть может, возьмете его загребскую книгу. Поехать к Вам очень хочу, да все помеха: брат приедет 25 да пробудет здесь дней 8-10… Очень это суетливо! Получили ли мою заметочку, под заглавием «Обуянная соль?» В литературных кружках ее прочли со вниманием, и инженеры «Нового времени» притишились. Хотел бы знать: не осуждаете ли за то, что отвечал? Много у меня досад и мало здоровья, а тут еще нанесло иметь дело с плутоватым купцом. Все «искушение».
Преданный Вам Н. Лесков.
18. 1891 г. Января 20…21. Ясная Поляна.
Ваша защита — прелесть, помогай вам Бог так учить людей. Какая ясность, простота, сила и мягкость. Спасибо тем, кто вызвал эту статью. Пожалуйста, пришлите мне сколько можно этих номеров.
Благодарный вам и любящий Л. Т.
19. 1891 г. Января 23.
23 генв. 91. СПб. Фршт., 50.
Вы, Лев Николаевич, очень меня балуете своею ласкою, но я приемлю ее с умеренностью и постараюсь не забыться от похвал такого писателя, как Вы. О высылке No с «солью» завтра похлопочу. Наверно, они есть в запасе. Вчера был здоровее и нашел у себя экземпляр Вашей «Критики догматического богословия» для Соловьева, а сейчас он был у меня с своим учителем еврейского языка Гецом и сообщил мне, что Вы его книгу знаете и имеете ее у себя. «Сватанье» его удалось: Стасюлевич нашел повесть удобною и достойною, а я согласился, и она, по словам Соловьева, должна появиться в апрельской книжке «Вестника Европы». Гец спрашивает у меня мнения: согласитесь ли Вы позволить напечатать два какие-то Ваши письма об антисемитизме? Я сказал, что в мужестве и отваге Ваших не сомневаюсь, но не могу подать своего мнения, а думаю, что ему надо самому Вас спросить. В «Полуношниках», очевидно, подкупает комедийная сторона, но там есть и другие стороны, за которые я боялся, так как они по преимуществу в нашем духе. По-видимому, это не «претило»… Если бы то так! Тогда бы можно написать повесть с задачей более широкой; а то у москвичей на обеих улицах вашего гостя не жалуют… А легенды мне ужасно надоели и опротивели; а «буар, манже и сортир» неотразимо нужны. Плут издатель, о котором упоминал, — сжалился надо мною и перестал меня обчищать догола, и я отдыхаю. Читаете ли письма Белинского к Герцену? Вот ведь, он (то есть Белинский) имел, оказывается, самое бедное и не состоятельное воззрение на жизнь, а учил других — как надо жить… Бедственное было его состояние, и если посравнить насколько с тех пор посерьезнел взгляд писателей, то видится что-то утешительное. Получил письмо от Черткова очень странное, с каким-то неодолимым тяготением к самоуничижению. Что с ним такое?
Преданный Вам Н. Лесков.
20. 1891, г. Февраля 7.
7 февраля 91. СПб. Фуршт., 50, 4.
Достоуважаемый Лев Николаевич.
Я получил из Дерпта письмо от Лисицына, который имеет желание завести там «русскую газету в примирительном духе» и говорит, что Вы это будто одобряете, а что «средств» (денежных) у него нет. При этом он высказывает много «прекраснодушия» и очень мало основательности. Последнее доходит до того, что он убедился в том, что «время острой вражды к немцам прошло и наступила пора мирной, совместной работы» и т.п. Я же ничего этого не вижу и не разделяю убеждения в пользе основания газет «без средств». Газеты должны иметь «средства», иначе они только изнурят издателей и станут конфузить правое дело, за которое хотят заступаться. Я достаточно знаю издательское дело и думаю, что довольно верно ощущаю так называемые «общественные веяния». Никакой газеты с задачею усмирять расходившийся национальный задор теперь издавать нельзя, особенно в провинциальном городе и под цензурою. Не только Вам, но и мне в этой газете делать будет нечего, и расчеты Лисицына на нас — совершенно напрасны. Вам там и слова сказать не дадут. А потому я признал за наилучшее ответить Лисицыну откровенно и искренно в тоне противуположном его желаниям, и думаю, что я поступил как следовало и что Вы меня за это не осудите. По-моему, нам (или, по крайней мере мне) гораздо лучше «измигульничать» где попало и продираться как-нибудь «под белым ангела крылом» Фета и иже с ними. Лучше «вести свою линию» по-кукушечьи, кладя яйца в чужие гнезда, чем наводить тень и разорение на людей, которые рвутся к делу, а вести его не могут. Неминуемое падение таких изданий часто с неоплаченными долгами — только роняет репутацию очень честных, но недостаточно предусмотрительных затейников. Аксаковы заводили свои «Руси» и «Дни» не так, а с «заручками», ибо «сынове мира мудрейши сынов света суть в роде своем». Словом: я против затеи Лисицына и думаю, что это нужно прежде всего для него самого, если он человек искренний и чистый в духе своем. Газета — дело заботное и хлопотное, а «без средств» — даже мучительное и опасное… Начнешь ее «во имя блага общего», а потом вдруг придет к тому, что «удержишь у себя мзду наемничу» и станешь «подлец своей жизни». И не дивитеся сему. Это иначе и быть не может, и потому лучше человека воздержать от такого намерения, чем поддержать его обещанием помощи, которой ни Вы, ни я подать ему не будем в состоянии. Читаете ли, как часто у нас о Вас вспоминают? Никанор уснул — ожил и возглаголал Амвросий… Какую Вы избрали себе «благую часть», что сидите в деревне и вместо Амвросиев выслушиваете своих Яснополянских «Лиров»! У меня теперь гостят родные еже по плоти из Киева, хвораю неустанно, но к Вам стремление не покидаю. «Франсуаза» вышла очень хороша и многих обидела. Значит, попала в цель. Суворин не понимает «послесловия» и упорствует в желании не понимать разницы между «установлением брака» и «отношением к браку». Я совсем не понимаю этого непонимания и, признаюсь, — не верю в него. Зато у него (то есть у Суворина) часто болит голова… Занятие газетчика — это бедовая штука; но у них вот что непонятно — это подслужничество бесцельное, — которое никто не ищет у них и не спрашивает… Всего бы дела — «помолчать — невелика услуга», — ан не молчится… А после и «заболит голова».
Преданный Вам Н. Лесков.
21. 1891 г. Февраля 16.
16. 11. 91. СПб.
Пишет опять Лисицын о своей газетной затее. По-моему — это дело совсем не серьезное и не нужное. Если Вы не иного мнения, то поддержите меня,
