шьет, — тож в опеку его…
Дробадонов. Этого хоть и в острог, так у места был бы.
Молчанов. Берите всех, всех в опеку… да и себя уж заравно в опеку сдайте. Так пусть и будет в круговую… даже в ландкартах географических, вместо Россия, пусть пишут Опека. Подводя меня под это, вы всех под то ведете и сами под то же лезете.
Колокольцов. Иван Максимыч, это все умно сказано и прекрасно, да к делу не идет.
Гвоздев. Ты дело говори.
Мякишев (подходя, тихо). А ты оправдывайся, Ваня.
Молчанов. Да не знаю я, в чем мне оправдываться! Во всем этом деле я дела никакого не вижу. Я вижу только одно беззаконие, взмащивающееся на закон; одну придирку и ничего более. Я не хвалю себя! я молод был, кутил, любил веселую компанию. Что ж делать! знаю сам, что, может быть, полсотни тысяч промотал…
Князев (Минутке). Запиши.
Молчанов. Но это было, да прошло.
Князев (сладостно). А на полсотни тысяч что ведь могло быть сделано-то? Ведь это пяти… да что я говорю: пяти! — десяти, пятнадцати семействам до веку кусок хлеба дать бы можно.
Гвоздев. По три тысячи… Это бедной семье довечный капитал.
Молчанов. Правда, правда. Прокутить полсотни тысяч — это большая низость; но удивляюсь сердоболью вашему о бедных. Все вы такие, как и я. Вот здесь, недалеко ходя, сидят — ну, три, четыре человека, которым случай кинул по миллиону: кто же из вас рвался, чтобы свою гортань или чрево жадное унять и вспомнить неимущих?
Колокольцов. Тут дело не о ближних, а о семье, Иван Максимыч.
Князев. Да, о семье.
Гвоздев. За семью твою боятся: ведь вон жена что пишет: расточитель.
Молчанов. Да позвольте мне спросить вас: вы отдаете отчет своим женам?
Несколько голосов. Да наши жены что ж понимают?
Канунников. Наших баб с постелей вставать и то петухи учат.
Гвоздев. Ребят рожать им да рядиться — вот их рукомесло.
Молчанов. Так что ж моя-то жена? Особенное она что-нибудь, что ли? Воспитали ее, что ли, как-нибудь особенно, что при ней муж ничего не должен значить? Учили ее, что ли, чему-нибудь полезному?
Анна Семеновна. Да чему полезному учить-то? Нешто в ученье польза-то бывает? У ученых денег-то меньше нашего.
Дробадонов. У нас то полезно, что в рот полезло.
Канунников (смеясь). Чего их учить-то, когда с ними и с неучеными не справишься! Хвосты в семь аршин пораспущают и ходят, как снофиды.
Колокольцов. Что ж, это только значит, что наша женщина в постоянном угнетении.
Молчанов. В угнетении! Гм! и вот она, угнетенная, пришла сюда судить пред всеми мужа! Она сидит здесь, с судьями моими, а я, которому она у алтаря господнего клялась быть мне подругою… нет… более того: господином, строителем семьи признавать меня… она мой обвинитель здесь; она сидит в почетном месте за то, что посмеялась над клятвой… Она, которой я перстом не тронул, которой сроду словом не обидел, сидит здесь с вами и судит мужа таким судом, каким еще Шемяка не судил, каким не дай бог Каину судиться; а я один стою, мне даже места нет; скамейки у коровницы не заняли, чтоб посадить меня по крайней мере!
Мякишев (встает и торопливо приносит Молчанову стул). Сядь, Ваня, сядь, бесчастный!
Марья Парменовна. Ну вот тебе и стул — садись.
Молчанов (целуя тестя). Благодарю. Не надо.
Марья Парменовна. Вот ты ведь и всегда такой. Ведь вот при всех теперь оно и видно: какой ты? То жаловался, места ему нет, а подали стул — и не надо. (Как бы тронутая.) Ну, вот сюда иди, когда не хочешь там садиться. (Подвигаясь и освобождая место.) Иди же, что ль? (Переменяя тон.) Ведь кланяться не буду.
Молчанов (горько). Нам с вами вместе больше не жить и не сидеть.
Князев. Кто нынче с женами из образованных людей живет!
Марья Парменовна. Так что ж, тебе с чужою, стало быть, показано теперь уж жить? Стало, чужая лучше?
Князев. А как же не лучше? в чужую жену черт меду ложку кладет.
Марья Парменовна. Нет, ты когда женился, так живи. А не хочешь, так заставят.
Анна Семеновна. Есть же правило, чтоб жен к мужьям отправлять, если требуют, — так теперь новый суд, не беспокойся, и на мужей закон выдаст. И вас приводить будут.
Князев (с сдержанной улыбкой). Будут, сватья, будут. (Молчанову.) А ты, не так ты на это дело, друг Иван Максимыч, смотришь. Я, долго твои умные речи слушавши, вот что тебе скажу: строитель-то семьи ты строитель, а тебе жены чуждаться нечего, да и по нашему, по русскому закону невозможно. Ты сам ведь вспомянул сегодня, что вы с нею в церкви венчаны; а мы не немцы: у нас разводов нет. Она здесь просит на тебя! Да что ж такое? Мало ль жен, которые просили на мужей, не только что в обществе, а и у квартальных на мужей жаловались, да ведь не расстаются же с ними со всеми мужья — живут.
Канунников (смеясь). А у мещан и у мужиков так еще и розгами мужа на сходке по жениной жалобе отжарют, а все опять живут. Домой придут, он ее пощелкает… (Махнув рукою.) У нас на этот счет просто.
Гвоздев. Куда поденешься! закон свой надо соблюдать.
Варенцов. И воют, да живут.
Молчанов (к голове). Иван Николаич, позвольте вас спросить, для чего я позван сюда перед обществом? За расточительность какую-то вы собрались судить меня, так прикажите про расточительность и говорить, а не про то… что здесь говорится.
Колокольцов. Иван Максимыч, ведь мы еще не парламент, нам парламентские формы чужды. Мы народ.
Князев. Мы простецы, так по-простому и рассуждаем, а по-ученому, по-заграничному не умеем и не поймем, пожалуй.
Колокольцов. Быть может, в этом есть связь во всем…
Анна Семеновна. Да как же не связно! Теперь уж заодно в одно время его судить и за расточительность и за нелюбовь.
Колокольцов. За нелюбовь, Анна Семеновна, нельзя судить.
Анна Семеновна. А отчего ж нельзя?
Колокольцов. Нет оснований нравственных; закона нет.
Анна Семеновна. А разве все по закону судят? Нет закона — по писанию судить можно.
Князев (улыбаясь). Ну полно, сватья, врать. (Молчанову.) А я опять тебе, Иван Максимыч, решаюсь доложить. Может, ты и вправду честный человек…
Колокольцов (перебивая). Да в этом, я думаю, и сомневаться невозможно.
Князев. Ну да. Честный человек у нас, говорят, одну жену обманывает: так уж, стало быть, и потому ты честный. А вот ты говоришь, что такое в твоей жене особенного. Я тебе расскажу это. Ты вспомянул, что там вам было в церкви пето, а песни-то эти, должно, не всегда памятовал. Пять лет ты, женатым бывши, по Венам да по Парижам разъезжал — много ты о ней там вспомнил? А ведь она здесь, как пташка, взаперти сидела; детей твоих глядела, а суперантов, как другие прочие, не заводила. (С ударением.) Имени-то твоего, беспутная ты голова, она ведь не замарала, хоша… стоил бы ты, может, того, и очень бы стоил.
Молчанов. Вы за собой бы лучше посмотрели, Фирс Григорьич.
Князев (гневно), Я не бросал жены; домов любовницам не покупал.
Молчанов. А с заднего крыльца через садовую калитку всю слободу к себе переводили.
Колокольцов. Тсс! Господа! господа!.. Иван Максимыч, ведь мы не на площади.
Молчанов (горячо). Не позволяйте оскорблять меня. Против жару и камень треснет.
Колокольцов. Во всяком случае, Иван Максимыч, на оскорбленья можно жаловаться после; а домашними делами считаться здесь не место.
Варенцов (смирно). Особенно этакими пустяками: ими как и считаться?
Гвоздев (вздохнув). Такое дело бог один рассудит; а ты, милуша, прошлым человека не кори.
Дробадонов. И посейчас оно есть.
Колокольцов (улыбаясь). Калина Дмитрич… слово здесь ответственно.
Молчанов (всплеснув руками). О господи! И это мир, и это судьи! (Бешено к Колокольцову.) Решайте что-нибудь со мной скорей: я не могу здесь с вами оставаться! Это не суд, а разговоры возмутительные. Я не хочу этих разговоров слушать: у меня дело есть; меня люди дома ждут.
Князев. Не торопись, не всюду разом поспешай. Кто ждет, так подождет; а то другая речь — была б постелюшка, а милый найдется.
Молчанов (быстро скомкивает в руках шляпу, но, овладев собою, говорит спокойно). Я просто думаю, что вы издеваетесь; это болтовня какая-то.
Дробадонов, А дом, что куплен Гусляровой, — так это я соврал: дом этот я купил.
Общее движение.
Князев (смеясь). Ха-ха-ха, проворовался, грешник…
Молчанов (перебивая). Не надо лгать, Калина Дмитрнч: я купил. До этого никому дела нет: я свое дарю.
Князев. Врешь, не свое, а детское.
Молчанов. Вы врете! Я своим детям отец, а не холоп кабальный, чтобы при них уже ничем не смел распорядиться. Я долг, обязанность имею помочь Гусляровым.
Анна Семеновна. Где ж это такая обязанность, в каком законе показана?
Марья Парменовна. А ты еще знаешь ли то, что от любви-то дети бывают?
Молчанов (презрительно жене). Знаю! Я и то знаю, что они, к стыду человеческому, у низких людей, каковы мы с вами, и без любви рождаются.
Канунников (весело). Ребята, что мокрицы, они везде водятся.
Марья Парменовна. Ну так что ж ты? Так ты и должен помнить, что ведь и других детей надо будет награждать.
Князев. Ну где там нонче дети родятся, где их не хочут!
Молчанов (бешено). Господин голова! велите им молчать!.. Что это, в самом деле, такое? До чего это дойдет? Я протестуюсь и выйду вон отсюда.
Колокольцов (тупясь в бумаги). А для чего вы вздумали продать свое именье, Иван Максимыч, когда это тревожит вашу супругу?
Молчанов (вертя свою шляпу). Для чего?
Князев. Да, для чего? Ты не верти шляпы-то, а то голова болеть будет.
Молчанов (быстро скомкивает шляпу и в бешенстве бросает ее в Князева. Все вскакивают). Вот для чего, чтоб этот гад из терпения бы меня не выводил.
Смятенье. Все встают.
Колокольцов. Иван Максимыч! Вы не в своем уме!
Князев. Я дураку прощаю.
Колокольцов. Но мы простить не можем: мы все оскорблены.
Молчанов (совершенно забываясь). Вы!.. Вы?..Да что такое вы? (Указывая на Князева.) Когда он, вор, убийца, развратитель… когда он не боится вас, так что ж такое вы? (В азарте.) Я говорю вам: он убийца! Пишите протокол!! Он утопил в реке моего отца. Весь город это говорит!
Князев вздрагивает.
Что вы меня терзаете допросами, тогда как у меня отцовская кровь из сердца выступает!.. Вы злить меня вытребовали… Я понимаю вас… вы все здесь князевская шайка!.. Кто не дурак, тот плут; а кто не плут, так грош ему цена.
Князев встает и тихо машет рукою по направлению к двери, давая знак всем выходить. Ближайшие к дверям купцы тотчас же один за другим выходят. Прочие, не сводя с Молчанова глаз, тоже подвигаются к двери. Молчанов же, не
замечая этого движения, продолжает.
