приходится делать во многих сельских общинах. Здесь идет вопрос лишь о том, чтобы разрешено было открыть детские школы и учиться, — желание, кажется, очень несложное, здоровое и не противное даже духу времени… Что же? Перевяжите какой-либо член организма, например, руку, и подольше не впускайте в него новых притоков свежей, чистой крови, — что из него будет? Не пускайте свежих потоков цивилизации и просвещения к этим миллионам старообрядцев, и они, конечно, сделаются подобными омертвелому члену организма, для которого остается одно неизбежное и необходимое — совершенная ампутация. Положим, что они тогда будут безвредны для чего бы то ни было, если только они вредны в каком-либо отношении; но ведь они числятся миллионами, ведь они — русское племя природное — коренное, без малейшей примеси чужой крови! — Таким образом, если смотреть на дело старообрядцев с общей точки зрения на просвещение, тотчас представляется вся несообразность и странность нынешнего запрещения им искать просвещение, все противоречие и несправедливость такого отношения, все гибельные результаты его не только в отношении к самим раскольникам, но и для всей России.
В самом деле, чтобы согласиться с последним выводом, стоит лишь припомнить скопчество, этот печальный факт, столь недавно и так глубоко потрясший все наше общество, стоит припомнить хлыстовщину — еще с большею быстротою, чем скопчество, распространяющуюся по России, стоит припомнить некоторые другие, однородные с ними и по происхождению, и по достоинству явления. Кто мало-мальски знаком с расколом, с его теоретическими и практическими воззрениями, и кто читал и припомнит хоть частицу из всего того, что в последнее время передавалось нашею публицистикою относительно догматического и нравственного кодекса скопческого учения, тот не может не убедиться, что между обоими этими явлениями есть самая тесная, органическая связь, самое близкое, кровное родство, что первое явление относится к последнему со всею логическою строгостию, как причина к следствию, как посылка к заключению. То же должно сказать и о хлыстовщине, и о молоканстве, и о многих других уродливых и жалких явлениях в сфере религиозно-практической жизни нашего простонародия; у всех у них родословный корень один — раскол. И это весьма понятно. Сам раскол был результатом, с одной стороны, невежества, а с другой неверно направленного религиозного чувства и сознания. Отшатнувшись от общества и церкви, раскольники естественно не исправили дела, а еще больше испортили его. Уединение, особенно вековое, всегда, по свидетельству здравой психологии, бывает корнем и верной гарантиею умственной грубости и невежества. Удаление от церкви, от ее таинств и священнодействий еще в большей степени болезненно раздражило и возбудило религиозное чувство старообрядцев, оно искало выхода; оно требовало пищи; ему нужно было удовлетворение, которое, по смыслу и учению христианства, возможно при содействии посредников — представителей церкви, а их у раскола не стало. Вот тот исходный пункт, из которого старообрядцы должны были ступить и действительно ступили на скользкий путь направления, известного в истории под именем мистицизма и породившего в разных странах и в разные времена множество явлений в сфере религиозной жизни, то болезненных и грустных, как пиетизм или квакерство, то разрушительных для всех принципов и условий общественной жизни, как анабаптизм или мормонизм. И та, и другая сторона рельефно выразились в хлыстовщине, скопчестве и других произведениях раскола, поражающих нас своим внутренним содержанием и потрясающих своею практическою постановкою все здоровые начала общественной жизни. Само собою разумеется, что раскол мог породить, например, скопчество лишь при глубоком своем невежестве, при отсутствии здоровой пищи для ума, при недостатке порядочного образования, вследствие неудовлетворенности умственных потребностей. Мы теперь содрогаемся при мысли о скопцах, нам гадки и отвратительны грубые и безобразные оргии хлыстов; но мы не даем здоровой основы расколу, мы запрещаем старообрядцам иметь нормальные школы и получать мало-мальски человеческое образование. Что же? Может ли кто поручиться, что раскол, оставленный в том первобытном состоянии, в каком он был в дни блаженной памяти царя Алексея Михайловича, со временем не подарит Россию еще каким-либо сюрпризом вроде скопчества или хлыстовщины? Невозделанная почва не может облагородить бросаемых в нее семян и будет приносить по-прежнему невкусные и вредные плоды. Да и вообще чего можно ожидать от поколений, систематически лишаемых здорового образования, кроме более и более глубокой деморализации, кроме более и более грубого невежества? Чего можно ожидать от миллионов людей, отданных на жертву деморализации и невежества, кроме вырождения их, кроме обеднения их, кроме вреда от них для государства? Спросим себя теперь, человечественно ли, гуманно ли, справедливо ли такое отношение к старообрядцам? Не ответим ли мы за это перед судом истории? Не возложим ли мы на будущие поколения необходимой ответственности и исторического возмездия за наши ошибки, за нашу несправедливость по отношению к естественному, желательному и законному требованию старообрядцев? В следующем нумере представим еще другие основания для дарования школ старообрядцам.
1869 год.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 11-го АПРЕЛЯ
Раскольники наши давно ищут школ, и их им не давали и не дают. Вопрос теперь в том: какие соображения руководили и руководят отказом раскольникам в школах?
Ответ на этот вопрос, без сомнения, известен нашим читателям. Кто читал печатающиеся в нашей газете статьи «Искание школ старообрядцами», тот знает, где заключаются причины столь ненормального отношения к делу образования раскольников, для того понятны мотивы, под влиянием которых доселе еще не было удовлетворено законное стремление старообрядцев. Мы не ошибемся, если скажем, что сущность этих причин заключается во взгляде на раскол как явление, стоящее в оппозиции против господствующей церкви в государстве, против православия. Отказ старообрядцам относительно школ нужно, следовательно, мотивировать опасением усиления внутреннего содержания раскола и, значит, большею опасностию его для православного необразованного простонародья, большею оппозициею его против государственной религии. Нельзя не сознаться, что в обоих этих опасениях есть доля правды, хотя имеющей очевидно лишь относительное значение. В самом деле в факте раскола сказалось в большей или меньшей степени недовольство некоторыми церковными учреждениями. Но мы уже высказали свой взгляд на происхождение его, и кто знаком хотя несколько с сущностью старообрядчества, с его теоретическою и практическою доктриною, тот понимает, что раскольническая оппозиция выродилась во имя безусловного и неосмысленного благоговения пред стариною, во имя самого тупого и мелочного консерватизма, во имя умственного и практического застоя и неподвижности. Неужели же в таких безжизненных элементах раскола можно видеть опасность для чистого учения православия? История еще не представляла примеров, чтобы невежественное умственно и приниженное практически меньшинство когда-нибудь влияло и могло давить морально на большинство, поставленное к нему совершенно в противоположном отношении. Таким образом нашей православной церкви, как церкви, содержащей абсолютную и всесовершенную истину христианства, нечего бояться явления религиозного, по сущности бессодержательного, по тенденции мелочного, по происхождению фальшивого и ошибочного. Если она в течение целых десяти веков сохранила истину во всей чистоте в борьбе с такими могущественнейшими и опасными борцами, как католичество и потом протестанство, то ей ли бояться опасности со стороны какого-либо старообрядчества — явления, которое составляет наибольший анахронизм в нашу эпоху и которое пережило свое значение и самое себя? Если в современном протестантстве дух свободного исследования и научное образование привели многих людей и в Германии, и в Англии, и в Северной Америке к убеждению в истине православия и заставили этих людей с надеждою обратить свои взоры на восточную церковь, — то мыслимое ли дело, чтобы образование старообрядцев, которые бесспорно стоят ближе к православию каких-либо протестантов и католиков, могло привести их к противоположным результатам? Думать так значит вовсе не доверять истине, не признавать ее внутренней силы, отрицать ее необходимое влияние на тех, которые знакомятся с нею.
После этого понятно, что если и можно признать в расколе некоторые элементы оппозиции против православной церкви, то нельзя в то же время не видеть, как ничтожны такие элементы. Было время, когда видели в старообрядчестве могущественную силу, когда находили в нем не только религиозные, но и политические тенденции, и притом самого либерального характера, и тому подобное. Но известно, что такие тенденции, по крайней мере большею своей частию, существовали не в самом расколе, а скорее в воображении исследователей его. Известен также и тот факт, что коль скоро правительство признало раскол безвредным по его политическим воззрениям и согласовало с этим свое отношение к нему, тотчас же исчезла в расколе и та меньшая часть заключавшейся в нем оппозиции правительству, какая была вызвана в нем фактическим его преследованием и насилием. Мы убеждены, что то же самое произошло бы в расколе и в том случае, если бы так же взглянули на него по отношению его к церкви, по крайней мере, в настоящее время. Понятно, что раскольники могут с ожесточением и ненавистию относиться к господствующей церкви, коль скоро, по их воззрению, в ней заключаются все препятствия для удовлетворения столь законного и присущего человеку стремления, как стремление к просвещению. Разрешение школ, которых они несколько десятков лет добиваются с такою энергиею, без сомнения, вырвало бы последний корень их недоверия к православной церкви, лишило бы смысла и содержания их оппозицию, уничтожило бы их ожесточение, и следовательно уже по одному моральному влиянию на раскольников весьма значительно подготовило бы их к соединению с церковью. Нынешний взгляд раскольников на правительство служит блестящим подтверждением такого предположения.
Нам остается еще исследовать другую сторону того возражения, на основании которого старообрядцам доселе не позволяли открывать школ для своих детей. Если раскол заключает в себе элементы, направленные против православной церкви (что, как мы сейчас сказали, нужно принимать лишь относительно, под известными условиями и ограничениями), то, говорят, дать ему школы — значит усилить и возбудить эти элементы, значит дать ему такое орудие, которое сделает его еще более опасным и вредным. Так ли это? Говорят, что раскол в народных массах еще и в настоящее время во многих местах России распространяется с большим успехом. Насколько это справедливо, узнать положительно нельзя, потому что многие раскольники, точно так же, как, например, хлысты, официально числятся членами православной церкви и православных совращают в раскол тайно. Однако, согласимся, что это справедливо. Что же? Можно ли отсюда заключить, что раскол, обладая рационально устроенными школами, будет иметь в этом обстоятельстве больше средств и большую силу для своей религиозной пропаганды? Справедливо ли отсюда делать вывод, что старообрядцы, получивши в своих школах нормальное образование, мало-мальски соответствующее условиям цивилизации, будут употреблять почерпнутые ими в школе познания лишь для борьбы с православною церковию, или будут почерпать в них особенную силу для совращения в раскол православных простолюдинов?
Позволим себе усомниться в этом. Дело
