на этот предмет 12 р. 50 коп., а остальная сумма употреблена на другие надобности. По постановлению же земского собрания на этот год, на народное образование в Белозерском уезде уже никаких сумм не назначено. Вот это называется действовать радикально. Если целый уезд не мог истратить такой жалкой суммы, как 1 1/2 т., на образование народа, то, конечно, не стоит и хлопотать.
Да что говорить о каком-нибудь Белозерском уезде, когда в Курске недавно еще нельзя было совсем достать книг, кроме азбук и календарей, продававшихся купцом Полевым, который специально занимался по шапочной и фуражной части, а теперь в этом же Курске хотя книги и есть, но тоже только, между прочим, в лавке бр<атьев> Ивановых, торгующих помадою, духами, игрушками и т. п. товаром! Это явление встречается во многих городах России, не только уездных, но и губернских. Везде книги составляют только дополнение к какому-нибудь другому товару, вроде шапок, помады или ваксы: так мала потребность в чтении даже среди образованных классов. Чего же ожидать от образования народа, когда целая губерния, с сотнями тысяч своих жителей, не в состоянии содержать одной книжной лавчонки! И как, сравнительно, почтенны крестьяне какого-нибудь захолустья, вроде Шенкурского уезда, которые на свой счет содержат изобретенную ими подвижную школу!
Немцев-то мы как усердно ругаем за то, что они едят наш хлеб и отбивают у нас все лучшие занятия! Эх, господа, да как же им и не отбивать у нас хлеб, когда они сильнее нас: в маленьком немецком городке Либаве, всего с 9 900 чел<овек> жителей, существуют следующие образовательные учреждения: 1) николаевская гимназия, 2) высшее девичье училище, 3) две христианские элементарные школы для мальчиков, 4) элементарная школа для девочек, 5) училище сиротского дома, 6) немецкая приходская школа, 7) латышская приходская школа, 8) две школы для бедных (при мариинских больницах), 9) школа женского общества вспомоществования бедным, 10) еврейская элементарная школа, 11) навигационная школа, 12) шесть частных школ, а всего девятнадцать разных образовательных заведений? Как же при этом не быть немцам сильнее нас, как же не отбивать им у нас все лучшие занятия? Что можем мы выставить против этой умственной деятельности? Не кулаки же свои, в самом деле? Заметьте при том, что этот же крошечный городишка, кроме упомянутых образовательных заведений, имеет еще сиротский дом, приюты для мальчиков и девочек, кассу для вдов пасторов, похоронную кассу, дом призрения вдов и сирот, страховое от огня общество, сберегательную кассу, городской банк и городскую больницу, и после того ругайте немцев за все, что хотите, хотя бы за то, что они друг друга поддерживают. Как известно, эту последнюю черту немецкого характера мы более всего недолюбливаем и считаем чуть ли не государственным преступлением. По-нашему, верх умения жить на свете, верх человеческого ума состоит именно в том, чтобы приятелю и другу подставить ногу так, чтобы он голову себе разбил. В нашем коммерческом быту это составляет даже особое щегольство и славу наших коммерсантов…
Но кончим об этих предметах веселее и согласимся, что нет худа без добра. Мы мало тратим денег и труда на народное образование и другие необходимые общественные учреждения, но зато… разве не нашими руками и головами существуют те благотворительные заведения, на содержание которых идут доходы от карт? Ну-ка, немцы, сыграете ли вы столько в карты, чтобы на это прокормить несколько сот сирот?
Что кажется до Петербурга, то в настоящую минуту нельзя не сказать, что г-жа Патти заслонила собою все текущие новости, не исключая и приезда князя черногорского. Наше общество решительно зашумело, как муравейник, в который упала с елки векша. Нечего и говорить, что нет ни одного голоса, который бы сказал что-нибудь против таланта этой артистки; но зато много голосов возопило против распоряжений театральной дирекции. Жалуются на то, что дирекция все места в театре предоставила одним абонентам, и даже в бенефисы преимущество имеют те же абоненты, так что вся остальная петербургская публика совершенно лишена возможности услышать эту оперную звезду. Страх, что места останутся незанятыми, не мог в этом случае руководить дирекциею, а потому ее распоряжение ничем не может быть оправдано. Наши театры принадлежат не частным лицам, а потому от дирекции их можно было бы ожидать более широкого взгляда на свое дело, и даже можно было бы надеяться, что она употребит свои старания на то, чтобы доставить случай услышать эту певицу возможно большему числу жителей, и уж никак не наоборот. Это одна, правда, но совершенно справедливая жалоба на дирекцию, поводы к которой не мешало бы ей уничтожить на будущее время.
Г-жа Патти была встречена в Петербурге самым восторженным образом. По этому поводу мнения в обществе разделились. Нашлись люди, которые говорят, что такой встречи не следовало делать певице, которую еще никто не слыхал и о которой знали только по иностранным газетам, не отличающимся правдивостию.
Защитники этого мнения приводят в пример англичан, отличающихся в таких случаях последовательностию.
— Я был в Лондоне, — говорил при нас один барин в ресторане Дюссо, — в то время, когда Патти приехала туда. Ее встретили молча, но когда она пела, то публика больше и больше приходила в восторг и в заключение буквально ревела. У нас же едва занавес поднялся, никто еще не знал, как она споет, а начали хлопать, только что она вышла на сцену, то есть хлопали по слухам, потому что в иностранных газетах ее хвалили. А что если бы иностранные газеты все соврали, как это и случилось у нас с одним певцом, г. К.?
— Нет-с, позвольте, — возразил ему его собеседник; — я на это дело смотрю иначе. Ей хлопали сначала не в знак восторга от ее голоса, а просто в виде приветствия. Не кричать же в театре: «Здравствуйте, г-жа Патти!» Это так и было простое приветствие, больше ничего.
— Отчего же других актеров так не приветствуют?
— Ну, как вам сказать: Патти все-таки европейская знаменитость…
— Вот в том-то и дело, — знаменитость! А почем мы знаем, что она знаменитость, если сами еще не слыхали? Из газет? А если газеты врут?
— Не все же врут…
— А если все?
— Это невозможно, как хотите.
— За границею, батюшка, все возможно. Я не против Патти; сам был на первом ее представлении и могу сказать, что она просто волшебница. Но все-таки наша публика ведет себя без всякого чувства собственного достоинства. За то же и получила то, чего заслуживает…
— А что такое?
— Да как же, батюшка, скандал, просто скандал! Вообразите себе: при выходе из театра собралась огромная толпа у ее кареты. Выходит она, садится, ей аплодируют, но она прошла в карету, едва кивнув головою; а муж ее… запирая за собою дверцы, начинает вдруг раскланиваться с публикою! Как вам это понравится? Черт знает, что такое! Точно будто собрались для него.
— Да, у нас есть странности.
— Татары мы, батюшка, татары во фраках, вот что! Эй, подайте мне шубу!
Несколько человек лакеев, подобострастно слушавших грозного и величественного оратора, бросились за его шубою…
Все это говорил не какой-нибудь прощалыга, а человек, который в ресторане Дюссо — свой, что можно было заметить по лицам прислуги. А знаете ли вы, что значит быть в ресторане Дюссо своим человеком? Это значит, что вы имеете какой-нибудь титул и непременно туго набитый карман, из которого бросаете, не считая. Это значит, что у вас есть ложа в опере, свой экипаж, своя метресса, свой палац. Одним словом, это значит, что вы принадлежите к тому обществу, которое называют «doréе» [Золотое — Франц.]. У Дюссо нельзя съесть на четвертак и потом, стоя на крыльце, ковырять в зубах с таким видом, как будто вы съели на сто рублей. Нельзя это потому, во-первых, что за четвертак вы там ничего и не получите, так как небольшой кусок самого неудобоваримого бифштекса стоит уже 90 к., а, во-вторых, потому, что по вашему лицу прислуга сейчас увидит, с кем имеет дело. Из этого ясно, что всякий свой человек у Дюссо непременно золотой человек во всех смыслах этого слова. Мы говорим это все к тому, что хотя приведенное выше мнение неизвестного господина не совсем ударяет в такт нашей золотой публике, но, как мнение человека, который сам золотой, имеет некоторое отрадное значение. Если не всякое мнение бывает кстати, то не всегда оно лишено остроумия. Одну девушку лет пяти-шести спросила учительница в школе:
— Знаете ли вы, что сделали евреи, когда перешли Чермное море?
Девочка задумалась; потом глаза ее заблестели, она оживилась и всею наружностью выразила, что для себя разрешила этот вопрос.
— Они стали сушиться! — ответила она.
Предполагаемое авторство Н. С. Лескова. 1869 год.
С.-ПЕТЕРБУРГ. 18 ЯНВАРЯ
Волки в России. — Их влияние на историю России. — Экономическое значение волков. — Как распорядились с волками в Пруссии при помощи войска. — Как относятся к этому делу наши волки. — Двуногие волки — ростовщики. — Отчего конкуренция не уменьшила, а увеличила взимаемый ими процент. — Усердие екатеринославской казенной палаты, простирающееся даже на тот свет. — Давление на Петербург г-жи Патти. — Анекдот.
Россию решительно одолевают волки; не те волки, под которыми в застольных торжественных речах разумеют обыкновенно хищных иностранцев, но волки настоящие, из которых каждый бегает на четырех ногах и носит пушистый хвост, если только этот хвост не отгрызен в какой-нибудь баталии с камрадами. Эти волки (canis vulpus) одолевают Россию, начиная от стран, где солнце не заходит по шести месяцев, до пламенной Колхиды и от балтийских бурных волн по всему протяжению двенадцати тысяч верст до Тихого океана. Иногда волки ходят в одиночку, в грустном раздумье о суете мира сего, иногда же, и это чаще, собираются в стада по нескольку десятков штук. В обоих случаях они страдают болезнью голода и всю свою жизнь хлопочут об исцелении от нее. Не исправляя никакой службы у человека — ни гражданской, ни военной, — эти волки совокупно с иностранцами поедают в России все, что есть в ней более вкусного и дорогого, как-то: телят, баранов, свиней, коров, лошадей, а иногда даже и детей, не упомянутых сейчас животных, а человеческих детей, будущих граждан, может быть, даже великих… Это последнее обстоятельство особенно важно, так как от него зависит иногда судьба целого государства. Мы очень равнодушно читаем в газетах известия о том, что в какой-нибудь Замухранской губернии, Бутырского уезда, в селе Переверзеве волки съели двухлетнего ребенка крестьянина Максима Дырки, и в своем великоумии,
