из жалования 40 р. 38 с половиною копеек, так теперь разыскиваются его имения и капиталы… Деньги, как пошлина, взыскиваются всегда за какое-нибудь право. Крестьянин платит за право пахать свою десятину, лавочник за право иметь лавку, купец за право торговать и т. д. На этом же разумном основании чиновник платит пошлину за право пользоваться льготами, присвоенными его новому чину. Но какими же льготами будет пользоваться чиновник на том свете? Будет ли ему отведено там лучшее место, или простится несколько грехов за то, что он умер не коллежским регистратором, а губернским секретарем? Ведь если бы он прожил хоть сколько-нибудь времени, хоть месяц только по получении чина, то пошлина была бы уже вычтена из жалованья; но так как этого не успели сделать, то, вероятно, он помер чрез несколько дней, а следовательно, совершенно не пользовался своим новым чином. Можно было бы оставить в покое хоть мертвого-то! Святослав еще сказал, что мертвые сраму не имут…
Та же казенная палата разыскивает имения и капиталы коллежского секретаря С., с которых можно было бы взыскать 9 р. гербовой пошлины. Это объявление не говорит, умер ли С., или бежал неведомо куда, или что с ним другое случилось. Вероятно, тоже помер, потому что иначе разыскивался бы и он сам. Если нам случится встретить этого г. С. на Невском проспекте, то мы не минем схватить его и представить в Екатеринославль; но если мы найдем на улице только его завалящие капиталы, то ни за что на свете не отдадим усердной казенной палате 9 р. в наказание за то, что она тревожит прах покойников. Вот в том-то и беда на Руси, что какие-нибудь злосчастные коллежские и губернские секретари даже в могиле не оставляются в покое за казенную недоимку, а тысячи, сотни тысяч и миллионы рублей пропадают бесследно на глазах всякого рода начальств. Как ни сопоставить рядом это канцелярское усердие казенной палаты, переходящее даже за могилу, для отыскания 40 р. и 38 с половиной копеек, и дела о нижегородской соли или петербургском инструментальном заводе?..
Разве это последние дела, разве они не будут повторяться? Мы сильно боимся за Петербург, особенно в настоящее время, когда он находится под давлением г-жи Патти. Это женщина небольшого роста, очень легкая и грациозная на вид, на деле оказывается тяжелее хеопсовой пирамиды, выдавливая из наших тщедушных существ с их тонкими карманами целые потоки золота, о которых до ее появления никто не подозревал. Выражение Гоголя, что для городничего найдется место и там, где даже яблоку негде упасть, можно, несколько изменив, применить и к г-же Патти; она отыскала источники золота (или бумажек) в таких карманах, в которых никто не подозревал даже медных грошей. Что, если по отъезде г-жи Патти начнут оказываться разные прорехи то там, то сям? Удивительного ничего не будет, и мы довольно уверенно можем ожидать, что приезд ее в Петербург значительно повлияет на развитие скандалезной хроники наших судебных учреждений. Нужно же откуда-нибудь брать эти сотни и тысячи, которые платятся за ложи и букеты в дни ее представлений? Какого мнения она сама о развитии наших мозгов, можно видеть из того, как она принимает все эти подношения и телячьи восторги. В наших глазах она заслужила полное уважение не столько качествами своего голоса, сколько тем, что легко поняла, в какую страну заехала.
— Ну что, — спросят ее по возвращении в Париж, — как вы нашли этих русских? Правда ли, что они медведи?
— О нет, — скажет она, — на медведей они не похожи. Это коровы, которые мычат от восторга, когда их доят…
Теперь ни о чем нельзя говорить в Петербурге, кроме как о Патти.
— Вы слышали Патти?
— Да… то есть нет еще… но я хотел ее слышать.
— Ах, как вы много потеряли! Ведь это diva [Дива, знаменитая певица — Франц. ]! Это что-то уму непостижимое, это такой восторг! это…
— Говорят, что нельзя достать билета…
— Полноте, что за пустяки, надо только заплатить. Я имел кресло в восьмом ряду, которое мне стоило всего каких-нибудь 80 руб.
— Но я не имею столько средств…
— Фи, mon cher [Мой дорогой — Франц. ], разве говорят о средствах, когда речь идет о Патти. Деньги всегда можно достать; ну, нет наличных, можно взять у ростовщиков; теперь этой дряни развелось на каждом шагу. Кстати, доставайте деньги, поднесем букет Патти, без этого нельзя. Надо поддержать наше достоинство.
Некоторые лавочники обмазывают протухлую рыбу кровью поросенка, чтобы придать ей свежий вид.
Один наивный покупатель, думая иметь некоторую скидку, сказал лавочнику:
— Вот уже шесть лет, как я у вас покупаю постоянно…
— Шесть лет! И вы еще живы! — воскликнул не менее наивный лавочник.
Когда г-жа Патти уедет, то некоторые наши знакомые, вероятно, при встрече на улице будут спрашивать друг друга:
— Вы слышали Патти?
— Слышал пять раз.
— Пять раз! И вы еще не в тюрьме?
Предполагаемое авторство Н. С. Лескова. 1869 год.
С.-ПЕТЕРБУРГ. 22 ЯНВАРЯ
Что больше всего привлекает внимание туриста в Лондоне? — Проституция. — Воровство как ремесло. — Гуманность «Times». — Английские судьи. — Советники тяжущихся. — Любезность судьи. — Соломонов суд. — Интересный процесс. — Институт глухонемых. — Оригинальная страсть промышленности.
Всякий турист, посещающий Лондон, непременно обратит в нем внимание на три вещи: на громадное развитие проституции, воровства и грабежей, на английские суды и на благотворительные учреждения. Действительно, трудно себе представить, до каких ужасных размеров доходит проституция в некоторых кварталах столицы роскоши и промышленности. Большинство улиц Лондона погружены в сон, когда в Гаймаркете начинается обыкновенная шумная ночная жизнь. Там в несколько часов совершается иногда больше разврата, больше безумной траты денег, чем во многих столицах Европы за целый год. В заведениях, которые выходят на улицу и помещаются в нижних этажах домов, происходят сцены, можно сказать, идиллические, в сравнении с тем, что встречается в комнатах верхних этажей и во дворах домов. Когда, наконец, в 12 часов ночи эти заведения по распоряжению полиции закрываются, и в танцклассах, куда никогда не ступала нога честной женщины, тушат огни, тогда на улицах начинаются самое бесстыдное корсо гетер и отвратительные сцены при закрытых дверях, отворяющихся для всякого, исключая полиции. Надо сказать, что вообще полиция смотрит на все это довольно легко и вмешивается в дело только в случае слишком большого скандала на улице или жалобы частного лица.
Она не обращает внимание на то, что происходит в стенах домов самой плохой репутации; ей нужно только, чтобы заведения, выходящие на улицу, были закрыты в полночь, а на все остальное она смотрит сквозь пальцы. Какие формы принимает жизнь после полуночи за этими дверями, сколько существований гибнет там, — невозможно описать. Там гадкое вино продается за самое лучшее; дрянной ужин стоит дороже, чем обед в любом ресторане; полупьяным покупателям дают франковые монеты вместо шиллингов; туда гетеры привлекают посетителей, которых обирают дочиста всевозможные промышленники — от простых карманных воров до утонченных шулеров. Полиция знает всех этих промышленников, но она до сих пор не предпринимала против них никаких мер; может быть, некоторые полицейские были подкуплены; может быть, другие не чувствовали в себе довольно силы, чтобы бороться против этой страшной стоглавой гидры, но они всегда держались как можно далее в тени, выступая на сцену только в крайних случаях. Говорят, нынешнее правительство намерено действовать в этом отношении энергичнее, расширить власть полиции, ввести более строгие законы о проституции и бдительнее наблюдать за исполнением их. Сомнительно, чтобы эти меры привели к желанным результатам, когда зло кроется в самом строе общественной жизни. Воровство является в Лондоне совершенно организованным промыслом. Молодые люди, желающие изучить этот промысел, поступают в учение к более опытным мошенникам, которые уже успели посидеть в тюрьме раз пять, шесть. Для закоренелых плутов воровство обращается в ремесло, и даже в любимое ремесло. Директор одной тюрьмы рассказывал, что один из заключенных, отличный мастеровый, прямо объявил ему, что при выходе из тюрьмы опять станет заниматься воровством, а не честным трудом. По этому поводу газета «Times» удивляется, как могли выпустить из тюрьмы такого закоренелого преступника, отчего не оставили его в заключении на всю жизнь или, по крайней мере, до полного исправления.
Полицейские судьи Лондона имеют, кроме своей обязанности судей, еще назначение, установившееся за ними вследствие обычая: назначение советников. Бедные люди, не желающие брать адвокатов, или истцы, не уверенные в законности своих требований, обращаются за советом к судье, который бесплатно высказывает им свое мнение, во всяком случае, компетентное, о том, следует ли им вести процесс и каким образом надежнее его выиграть. Обычай этот выгоден как для тяжущихся, так и для самих судей, которые могут таким путем затушить в самом зародыше множество обременительных и скучных для них дел. Вот, напр<имер>, к судье подходит молоденькая, хорошенькая девушка и жалуется, что господин, у которого она жила в экономках, обещал жениться на ней и обманул ее.
— Кто же этот обманщик? — спрашивает судья.
— Он держит пари на скачках… Он профессор гимнастики… негр…
В камере судьи раздается смех присутствующих. Молодая девушка продолжает горячо и запальчиво:
— И потом вчера я узнала, что он уже женат. Теперь я его не люблю, я ненавижу этого урода. Я не стою за деньгами, только бы он был наказан. Я бы отдала все, что имею, если бы можно было хорошенько встряхнуть его.
Судья. Он, как профессор гимнастики, привык к разным встряскам; его этим не запугаешь; не лучше ли вам придумать для своих денег какое-нибудь другое назначение, более приятное и более полезное?
Девушка. Но неужели же он не будет наказан и за свою дерзость, и за то, что осмелился делать мне предложение, когда у него уже была жена?
Судья, ласково улыбаясь. Да неужели вы думаете, что он уже и теперь не довольно наказан? Вы говорите, что он негр; представьте же себе, что он должен чувствовать всякий раз, когда взглянет на свою жену и сравнит ее с вами?
Этот любезный комплимент судьи совершенно успокоил девушку. Она вышла, улыбаясь, из камеры, и предоставила наказание неверного угрызениям его совести. Через несколько минут к тому же судье подошел полицейский, который жаловался на мастерового, ударившего его без всякой видимой причины по зубам так сильно, что едва не вышиб ему челюсти. На вопрос судьи, почему обвиняемый мог позволить себе подобную дерзость, мастеровый объяснил:
— Извините, пожалуйста; меня жена так напугала, что я нарочно это сделал, чтобы только меня заарестовали.
Судья объясняет ему, что
