а с ними и Перфилью, и епископу с дикастерией, где о Кирилле тоже, чай, что-нибудь ведали, чем верить самому Кирилле, но петербургский синод взглянул не так. Тут сидели тогда три иерарха: знаменитый Феофан Прокопович, будущий невинный страстотерпец Феофилакт Лопатинский, да Игнатий Смола, митрополит коломенский. Они, в заседании 4 июля, и решили – «невольное пострижение Кирилла приостановить, а дело пересмотреть». О чем в Москву и послали указ, подписанный тако: «Феофан, архиепископ новгородский; Феофилакт, архиепископ тверской, и Игнатий, митрополит коломенский».

Не считая последнего, два вышеподписавшиеся были своего времени светила. Феофан Прокопович как «око и рука царская», а Феофилакт Лопатинский как человек прямого и честнейшего характера, который и довел его если не до мученичества, то, по крайней мере, до страстотерпчества. Не посчастливилось, впрочем, и Смоле, который, при коловращениях 1730 года, в декабре был сослан в Свияжский, а потом в Николо-Корельский монастырь, где и протомился еще целые одиннадцать лет († 25 дек. 1741).

Глава двенадцатая

Как черта нравов великодушной Москвы, давно протестующей против возмущающего ее петербургского мелкодушия, чрезвычайно любопытно, – как там, в этом сердце русской «самобытной непосредственности», отнеслись к вмешательству трех «хохлов»? Конечно, если не люди должностные, от которых трудно ждать больших доблестей независимого духа, то народная среда, совершенно свободная располагать собою в приходском деле, тут покажет свою стойкость и верность добрым обычаям. Приход станет за то, чтобы ему не навязывали такого бестыжего пастыря.

Посмотрим!

Едва слуга Пафнутиева монастыря Владимир по распоряжению «хохлов» привез Кириллу из Боровска обратно в Москву, здесь все для подсудимого против прежнего отменилось и расцвело. Прежде все, не исключая преосвященного Леонида, боялись, что Кирилл уйдет из рук, и томили его под караулом; теперь, когда он в самом деле начал уходить, его прямо с монастырской телеги отдают «на расписку» в том только, чтобы ему «с Москвы не съехать», пока он подпишется к выпискам, какие будут сделаны на поданной им его императорскому величеству челобитной. Весь ответ за его целость возложен на «порутчиков», и поручиков явилось довольно, и все из иереев. Пришли за него поручиками попы от Дионисия Ареопагита, от Дмитрия-мученика и от апостола Андроника, да еще к ним пристал и «синодального дома поддьяк», и все они с милою радостью «попа Кириллу на расписку взяли».

Но попы и московские дьяки издавна славились своею искательностью, а есть еще народ, община, т. е. прихожане церкви Всемилостивого Спаса в Наливках. Тут свой толк и свой независимый разум. Они и сказались, только престранно: прихожане Спаса в Наливках в числе 42 «персон» подали от себя на высочайшее имя прошение, в котором молили: «повели, всемилостивый государь, нашему приходскому попу Кирилле Федорову при оной нашей церкви служить по-прежнему, понеже он нам, приходским людям и вкладчикам, всем удобен».

Какая по этому последовала резолюция, из дела не видно, а «приходские люди» стояли на своем и 2-го декабря подали вторую такую же просьбу в синодальный казенный приказ, и там опять писали, что поп Кирилл им хорош и они просят «дать ему к их церкви для служения эпитрахильную память».

Поп Кирилл, который, состоя за «порутчиками», все это благоустроил, сейчас же пустил новую челобитную на государево имя. Он, как мирской человек, отдавал себя во власть прихожан и просил с ним «учинить по приходских людей прошению». При этом он прибавил, «что служить готов и уже поисповедывался».

Синод внял молению «приходских людей» и 14-го января 1730 года постановил, что как указанные попом Кириллом свидетели не «сысканы» и «затем совершенно того дела решить невозможно (?!), а приходские люди и вкладчики заручным челобитьем просили оному попу Кириллу при той церкви для священнослужения быть по-прежнему, понеже он приходским людям и вкладчикам всем угоден. Приказали: по оному приходских людей челобитью помянутому попу Кириллу быть при той церкви и священническая действовать, и для того дать ему епитрахильную грамоту, по обыкновению, взяв пошлины».

Приход, представленный в лице 42 персон, восторжествовал над всеми решениями дикастерии и московского отделения синода. «Поп не Божий, но приходу гожий», начал снова «священническая действовать по-прежнему», но можно ли видеть в этом торжество справедливости и благочестия? Есть ли тут хоть какой-нибудь залог доброго влияния такого примера на церковные дела в других местах?

Думается, что ничего этого нет, и обстоятельства до поразительности это подтверждают на протяжении целого столетия.

Друзьям «направлений» это, может быть, неприятно слышать, но мы собираем и группируем известные нам факты вовсе не для того, чтобы обобщить их во вкусе людей того или другого «направления». Нам приятнее просто искать уроков в прошлом, чтобы будущие новые шаги можно было обдумать опытнее и вернее.

Все, что делал в Москве поп Кирилл, продолжалося безустанно то здесь, то там целых сто лет. Идет это до поразительного и смешного сходства даже в самом характере бесчинства: пьянство, дебоши в церквах и т. п.

Случаев этих не перечислить и, наконец, они становятся столь общим «позорящим церковь» явлением, что св. правительствующий синод 5-го августа 1820 года решился не скрывать этого более, а подействовать на «позорящих церковь» обличениями и угрозами.

В этих видах синод напечатал и разослал по повелению государя Александра Павловича указ, из которого к ужасу нашему видим, что у попа Кирилла за сто лет наплодилось так много последователей, что государь Александр Павлович, его министр князь А. Н. Голицын, а равно и весь и тогдашний синод нашлись вынужденными «принимать особые меры к охранению мирян от соблазнов духовенства».

Что же такое именно происходило и почему тут власть уже перестала посылать людей учиться благочинию к иереям, а озаботилась «охранять мирян от соблазнов духовенства»?

В 1730 году этого еще не было, а в 1820 уже оказалось нужно.

Что произошло в общей картине нравов русского духовенства?

Глава тринадцатая

В указе от 5-го августа 820 года напечатано, что до сведения государя императора Александра Павловича дошли «позор и нарекание влекущие поступки духовенства». В общем все эти поступки напоминают характер происшествий, случившихся сто лет тому назад у Спаса в Наливках, но ближайшие из них, на которых, так сказать, оборвалось терпение Александра I, пропечатаны. Мы их сейчас узнаем, и при этом просим обратить внимание, что все эти события случились в разных местах, но около одного и того же дня – именно около праздника Благовещения, когда, по народному поверью, «даже птица гнезда не вьет».

Вот что свило при этом случае русское духовенство: 1) вологодской епархии священник Сперансов, 26-го марта 820 года,[1] «пришел пьяный в церковь к вечернему пению: сел на скамейку неподалеку от св. престола и…» В указе, хотя и печатном, но слишком точно, не по-печатному, выражено, что сделал отец Сперансов. Скажем одно: он сделал хуже, чем поп Кирилл с полою сторожа… 2) В том же марте, в городе Торопце, соборный дьякон Ефим Покровский пришел пьяный к литургии и повел себя так, что его надо было выслать вон из церкви, но он ни за что не хотел выйти, «пока полицейским десятником был выведен». 3) Ярославской губернии, в г. Угличе, соборный священник Рыкунов «28-го марта (значит на первый день Пасхи) был за вечерним пением пьян, и когда протоиерей, по окончании вечерни, вошел в алтарь, то увидал священника Рыкунова лежащим и облевавшимся в алтаре». 4) В Кинешемском уезде, того же 29-го марта (в понедельник, на Пасхе), пришли в церковь к вечерне пьяные весь причт, и дьячок с пономарем стали буянить. Унять их не было никакой возможности, и церковный староста выбежал из церкви вон, а самую церковь запер, приставив к дверям караул, и послал за благочинным. В церкви же с «чинившими буйство» дьячком и пономарем попался в плен и бывший в алтаре священник, стража из крестьян, приставленная старостою к церковным дверям, содержала там своего духовного отца и его причетников крепко, и только слухом внимала, какие внутри храма происходили боевые действа. Староста, вероятно, был мужик умный и находчивый, и огня замкнутым духовным не оставил.

Далее продолжаем словами указа: «По прибытии на другой день благочинного оказалось, что священник с причетниками были черезо всю ночь заперты в церкви. На амвоне и на висящей у царских врат епитрахили было несколько капель крови, и самая епитрахиль по местам изорвана (батюшку причетники били, или батюшка их бил, это не объяснено). Евангелие было на престоле опрокинуто, кресты в беспорядке, св. ковчег – на лавке у левого клироса, напрестольная одежда с трех сторон, а особливо с задней, почти вся изодрана и окровавлена; из книг Триоди Цветной несколько листов вырвано и вместе с книгою брошены посреди церкви, а у дьякона Егорова руки искусаны и в крови».

Глава четырнадцатая

Четыре такие происшествия, зараз случившиеся между праздниками Благовещения и Пасхою 1820 года, так встревожили князя Голицына, что он довел о них до сведения императора.

Государь Александр Павлович этим «сильно огорчился» и очень правильно заметил, что духовные люди, натворившие такие чудеса, «конечно уже прежде были неспособны к отправлению их должности и не могли вдруг дойти до такого крайнего разврата».

Синод против этого не оправдывался, да и что бы такое он мог привести в оправдание епархов, у которых описанные гадости имели место? Замечание государя было глубоко верно: вдруг такие гадостники не являются, и тот, кто их воспитал и терпел к растлению и соблазну темных прихожан, подлежал бы сугубой каре, чем сами бесчинные попы и дьяки.[2] Государь и министр князь Александр Голицын горячо прониклись энергическим желанием остановить такое крайнее развращение в духовенстве, чтобы эти учители благочестия по крайней мере хотя не поселяли «соблазна в прихожанах, которые, видя таковых пастырей, нарушают иногда и сами правила христианские». Государь приказал, чтобы взяли самые действительные меры унять соблазнителей темного простонародья, и Голицын, как синодальный обер-прокурор, подробно объяснил отцам святейшего синода, в чем именно государь Александр Павлович усматривал «причину соблазнительной для прихожан безнравственности русского духовенства».

Но святейший синод и сам знал, в ком и в чем эта причина, и открывался, что он уже не раз пробовал унимать бесчинное духовенство, но безуспешно.

По смыслу указа 20-го года видно ясно, что государю было известно, как духовенство многократно было увещеваемо жить нравственнее, но что все эти многие и долгие увещания и убеждения многих прежних лет на наших духовных «не имеют желаемого действия не от чего иного, как от слабого за ними надзора и от несоблюдения мер, установленных к истреблению в духовенстве пороков».

Кто же мог составлять этот «надзор»: епископ с его духовным штатом или мир, народ – прихожане?

Теперь очень многим, особенно из людей, не знающих истории церкви, кажется, что