семейства от неминуемо угрожающей нищеты, взять мужа ее за расточительство в опеку».

Молчанов (глядя на жену). В опеку! (Качая головою.) Так вот кто первый выговорил это слово!

Князев. Кого это ближе всех касается, тот и выговорил это слово!

Варенцов (вздыхая). Нам исчужи жаль; а она мать.

Марья Парменовна (плача). Я мать; я должна детей обеспечивать.

Князев (Минутке). Дочитывай.

Минутка. «Городской голова, члены сиротского суда и Думы, рассмотрев все это дело, нашли представление купцов Князева и Мякишева, а равно и прошение жены Молчанова заслуживающими внимания и постановили передать это дело на общее обсуждение всего общества и о том, что оно постановит, написать приговор». (Кладет бумагу на стол.)

Колокольцов. Вот, милостивые государи, предмет нашего сегодняшнего собрания. Иван Максимович и его супруга, голос которой имеет первое место, оба здесь.

Со двора слышатся нетерпеливые гулы толпы.

Купечество в полном сборе, мещане на дворе во всем своем составе (шутливо) и, как слышите, напоминают нам о себе этими воплями.

Дробадонов. Как вороны, крови ждут.

Молчанов вздрагивает.

Князев (тихо). Сейчас им стерву выкинут.

Колокольцов. Иван Максимыч! вам что-то угодно было сказать? Может быть, вы против кого-нибудь что-нибудь имеете?

Молчанов. Я против всех имею.

Князев. Никого, спасибо, не обидел.

Молчанов. Здесь всем выгодно, чтобы сделать мне какую-нибудь гадость; но я вас спрошу: по какому праву вы вздумали устроить этот суд? Пять дней тому назад меня никто не признавал ни расточителем, ни мотом, вы сами, господин голова, искали у меня перехватить тысячу рублей, для того чтобы истратить эти деньги на какую-то поездку. Я совсем человек был еще, такой же гражданин, как все здесь присутствующие, как Петр, Иван, Сергей: у меня можно было денег просить, и я мог дать их или не дать, считая вашу нужду не нуждою, а прихотью. И вы и каждый признавали меня в таком праве — и вдруг вы, те же самые, говорите, что я расточитель, и собираетесь отнять у меня вашим мещанским судом человеческие права, права, которые дали мне бог, природа. Где взяли вы такое право?

Князев. Минутка, прочитай ему закон.

Молчанов. Закон! Не нужно мне читать закона. Здесь дело не в законе. Ваши заботы не о том, чтобы обстоять закон, чтобы его исполнить, а о том, чтоб беззаконье сделать на законном основании. Таких расточителей, как я, полна Россия. Все люди расточители и все… быть может, более, чем я. Гусар, который без гроша верного дохода землянику ест зимой, по полтиннику за ягодку, — его в опеку; ремесленник, который в один час пропивает недельный заработок, — его в опеку; чиновник, который сто рублей в год жалованья получает, а в сто рублей жене одно платье шьет, — тож в опеку его…

Дробадонов. Этого хоть и в острог, так у места был бы.

Молчанов. Берите всех, всех в опеку… да и себя уж заравно в опеку сдайте. Так пусть и будет в круговую… даже в ландкартах географических, вместо Россия, пусть пишут Опека. Подводя меня под это, вы всех под то ведете и сами под то же лезете.

Колокольцов. Иван Максимыч, это все умно сказано и прекрасно, да к делу не идет.

Гвоздев. Ты дело говори.

Мякишев (подходя, тихо). А ты оправдывайся, Ваня.

Молчанов. Да не знаю я, в чем мне оправдываться! Во всем этом деле я дела никакого не вижу. Я вижу только одно беззаконие, взмащивающееся на закон; одну придирку и ничего более. Я не хвалю себя! я молод был, кутил, любил веселую компанию. Что ж делать! знаю сам, что, может быть, полсотни тысяч промотал…

Князев (Минутке). Запиши.

Молчанов. Но это было, да прошло.

Князев (сладостно). А на полсотни тысяч что ведь могло быть сделано-то? Ведь это пяти… да что я говорю: пяти! — десяти, пятнадцати семействам до веку кусок хлеба дать бы можно.

Гвоздев. По три тысячи… Это бедной семье довечный капитал.

Молчанов. Правда, правда. Прокутить полсотни тысяч — это большая низость; но удивляюсь сердоболью вашему о бедных. Все вы такие, как и я. Вот здесь, недалеко ходя, сидят — ну, три, четыре человека, которым случай кинул по миллиону: кто же из вас рвался, чтобы свою гортань или чрево жадное унять и вспомнить неимущих?

Колокольцов. Тут дело не о ближних, а о семье, Иван Макcимыч.

Князев. Да, о семье.

Гвоздев. За семью твою боятся: ведь вон жена что пишет: расточитель.

Молчанов. Да позвольте мне спросить вас: вы отдаете отчет своим женам?

Несколько голосов. Да наши жены что ж понимают?

Канунников. Наших баб с постелей вставать и то петухи учат.

Гвоздев. Ребят рожать им да рядиться — вот их рукомесло.

Молчанов. Так что ж моя-то жена? Особенное она что-нибудь, что ли? Воспитали ее, что ли, как-нибудь особенно, что при ней муж ничего не должен значить? Учили ее, что ли, чему-нибудь полезному?

Анна Семеновна. Да чему полезному учить-то? Нешто в ученье польза-то бывает? У ученых денег-то меньше нашего.

Дробадонов. У нас то полезно, что в рот полезло.

Канунников (смеясь). Чего их учить-то, когда с ними и с неучеными не справишься! Хвосты в семь аршин пораспущают и ходят, как снофиды.

Колокольцов. Что ж, это только значит, что наша женщина в постоянном угнетении.

Молчанов. В угнетении! Гм! и вот она, угнетенная, пришла сюда судить пред всеми мужа! Она сидит здесь, с судьями моими, а я, которому она у алтаря господнего клялась быть мне подругою… нет… более того: господином, строителем семьи признавать меня… она мой обвинитель здесь; она сидит в почетном месте за то, что посмеялась над клятвой… Она, которой я перстом не тронул, которой сроду словом не обидел, сидит здесь с вами и судит мужа таким судом, каким еще Шемяка не судил, каким не дай бог Каину судиться; а я один стою, мне даже места нет; скамейки у коровницы не заняли, чтоб посадить меня по крайней мере!

Мякишев (встает и торопливо приносит Молчанову стул). Сядь, Ваня, сядь, бесчастный!

Марья Парменовна. Ну вот тебе и стул — садись.

Молчанов (целуя тестя). Благодарю. Не надо.

Марья Парменовна. Вот ты ведь и всегда такой. Ведь вот при всех теперь оно и видно: какой ты? То жаловался, места ему нет, а подали стул — и не надо. (Как бы тронутая.) Ну, вот сюда иди, когда не хочешь там садиться. (Подвигаясь и освобождая место.) Иди же, что ль? (Переменяя тон.) Ведь кланяться не буду.

Молчанов (горько). Нам с вами вместе больше не жить и не сидеть.

Князев. Кто нынче с женами из образованных людей живет!

Марья Парменовна. Так что ж, тебе с чужою, стало быть, показано теперь уж жить? Стало, чужая лучше?

Князев. А как же не лучше? в чужую жену черт меду ложку кладет.

Марья Парменовна. Нет, ты когда женился, так живи. А не хочешь, так заставят.

Анна Семеновна. Есть же правило, чтоб жен к мужьям отправлять, если требуют, — так теперь новый суд, не беспокойся, и на мужей закон выдаст. И вас приводить будут.

Князев (с сдержанной улыбкой). Будут, сватья, будут. (Молчанову.) А ты, не так ты на это дело, друг Иван Максимыч, смотришь. Я, долго твои умные речи слушавши, вот что тебе скажу: строитель-то семьи ты строитель, а тебе жены чуждаться нечего, да и по нашему, по русскому закону невозможно. Ты сам ведь вспомянул сегодня, что вы с нею в церкви венчаны; а мы не немцы: у нас разводов нет. Она здесь просит на тебя! Да что ж такое? Мало ль жен, которые просили на мужей, не только что в обществе, а и у квартальных на мужей жаловались, да ведь не расстаются же с ними со всеми мужья — живут.

Канунников (смеясь). А у мещан и у мужиков так еще и розгами мужа на сходке по жениной жалобе отжарют, а всё опять живут. Домой придут, он ее пощелкает… (Махнув рукою.) У нас на этот счет просто.

Гвоздев. Куда поденешься! закон свой надо соблюдать.

Варенцов. И воют, да живут.

Молчанов (к голове). Иван Николаич, позвольте вас спросить, для чего я позван сюда перед обществом? За расточительность какую-то вы собрались судить меня, так прикажите про расточительность и говорить, а не про то… что здесь говорится.

Колокольцов. Иван Максимыч, ведь мы еще не парламент, нам парламентские формы чужды. Мы народ.

Князев. Мы простецы, так по-простому и рассуждаем, а по-ученому, по-заграничному не умеем и не поймем, пожалуй.

Колокольцов. Быть может, в этом есть связь во всем…

Анна Семеновна. Да как же не связно! Теперь уж заодно в одно время его судить и за расточительность и за нелюбовь.

Колокольцов. За нелюбовь, Анна Семеновна, нельзя судить.

Анна Семеновна. А отчего ж нельзя?

Колокольцов. Нет оснований нравственных; закона нет.

Анна Семеновна. А разве всё по закону судят? Нет закона — по писанию судить можно.

Князев (улыбаясь). Ну полно, сватья, врать. (Молчанову.) А я опять тебе, Иван Максимыч, решаюсь доложить. Может, ты и вправду честный человек…

Колокольцов (перебивая). Да в этом, я думаю, и сомневаться невозможно.

Князев. Ну да. Честный человек у нас, говорят, одну жену обманывает: так уж, стало быть, и потому ты честный. А вот ты говоришь, что такое в твоей жене особенного. Я тебе расскажу это. Ты вспомянул, что там вам было в церкви пето, а песни-то эти, должно, не всегда памятовал. Пять лет ты, женатым бывши, по Венам да по Парижам разъезжал — много ты о ней там вспомнил? А ведь она здесь, как пташка, взаперти сидела; детей твоих глядела, а суперантов, как другие прочие, не заводила. (С ударением.) Имени-то твоего, беспутная ты голова, она ведь не замарала, хоша… стоил бы ты, может, того, и очень бы стоил.

Молчанов. Вы за собой бы лучше посмотрели, Фирс Григорьич.

Князев (гневно). Я не бросал жены; домов любовницам не покупал.

Молчанов. А с заднего крыльца через садовую калитку всю слободу к себе переводили.

Колокольцов. Тсс! Господа! господа!.. Иван Максимыч, ведь мы не на площади.

Молчанов (горячо). Не позволяйте оскорблять меня. Против жару и камень треснет.

Колокольцов. Во всяком случае, Иван Максимыч, на оскорбленья можно жаловаться после; а домашними делами считаться здесь не место.

Варенцов (смирно). Особенно этакими пустяками: ими как и считаться?

Гвоздев (вздохнув). Такое дело бог один рассудит; а ты, милуша, прошлым человека не кори.

Дробадонов. И посейчас оно есть.

Колокольцов (улыбаясь). Калина Дмитрич… слово здесь ответственно.

Молчанов (всплеснув руками). О господи! И это мир, и это судьи! (Бешено к Колокольцову.) Решайте что-нибудь со мной скорей: я не могу здесь с вами оставаться! Это не суд, а разговоры возмутительные. Я не хочу этих разговоров слушать: у меня дело есть; меня люди дома ждут.

Князев. Не торопись, не всюду разом поспешай. Кто ждет, так подождет; а то другая речь —