Пожалуйте, вы одни-с?
— Пожалуйте.
Коридорный ввел гостя в чистенький номер с мягкою мебелью и чистою постелью, зажег две свечи и остановился.
— Иди, — сказал Розанов, садясь на диван.
— Ничего не прикажете?
— Нет, ничего.
— Закусить или чаю?
— Ну, дай уж закусить что-нибудь. — И водочки?.
— Пожалуй, дай и водочки.
Розанову подали котлетку и графинчик водочки, и с тех пор графинчика у него не снимали со стола, а только один на другой переменяли.
Помада ноги отходил, искавши Розанова, и наконец, напав на его след по рассказам барсовского полового, нашел Дмитрия Петровича одиноко сидящим в номере. Он снова запил мертвым запоем.
Помада забежал на Чистые Пруды и сказал, чтобы о Розанове не беспокоились, что он цел и никуда не пропал.
Слух о розановском пьянстве разнесся по Чистым Прудам и произвел здесь дикий гогот, бури дыханью подобный. Бедная madame Розанова была оплакана, и ей уж не оставалось никаких средств спастись от опеки углекислых. Маркиза даже предложила ей чулан на антресолях, чтобы к ней как-нибудь ночью не ворвался пьяный муж и не задушил ее, но Ольга Александровна не воспользовалась этим приглашением. Ей надоел уже чуланчик, в котором она высидела двое суток у Рогнеды Романовны, и она очень хорошо знала, что муж ее не задушит. Она даже ждала его в эту ночь, но ждала совершенно напрасно. Розанов и на четвертую ночь домой не явился, даже не явился он и еще двое суток, и уж о месте пребывания его в течение этих двух суток никто не имел никаких сведений. Но мы можем посмотреть, где он побывал и что поделывал.
Не знаешь, где найдешь, где потеряешь
Помада с горьким соболезнованием сообщил о пьянстве Розанова и Лизе. Он рассказал это при Полиньке Калистратовой, объяснив по порядку все, как это началось, как шло и чем кончилось или чем должно кончиться.
— Несчастный человек! — сказала Лиза с жалостью и с презрением. — Так он и пропадет.
— Как же, Лиза, надо бы что-нибудь сделать, — тихо сказала после Помадиного рассказа Полинька Калистратова.
— Что же с пьяным человеком делать?
— Остановить бы его как-нибудь.
— Как его остановить? Я уж пробовала это, — добавила, помолчав, Лиза. — Человек без воли и характера: ничего с ним не сделаешь.
Лиза была в это время в разладе с своими и не выходила за порог своей комнаты. Полинька Калистратова навещала ее аккуратно каждое утро и оставалась у ней до обеда. Бертольди Ольга Сергеевна ни за что не хотела позволить Лизе принимать в своем доме; из-за этого-то и произошла новая размолвка Лизы с матерью.
Полинька Калистратова обыкновенно уходила от Лизы домой около двух часов и нынче ушла от Лизы в это же самое время. Во всю дорогу и дома за обедом Розанов не выходил из головы у Полиньки. Жаль ей очень его было. Ей приходили на память его теплая расположенность к ней и хлопоты о ребенке, его одиночество и неуменье справиться с своим положением. «А впрочем, что можно и сделать из такого положения?» — думала Полинька и вышла немножко погулять.
Розанов опять был с Полинькой, и до такой степени неотвязчиво он ее преследовал, что она начала раздражаться. Искреннее сожаление о нем быстро сменялось пылким гневом и досадой. Полинька вдруг приходила в такое состояние, что, как женщины иногда выражаются, «вот просто взяла бы да побила его». И в эти-то минуты гнева она шла торопливыми шагами, точно она не гуляла, а спешила на трепетное роковое свидание, на котором ей нужно обличить и осыпать укорами человека, играющего какую-то серьезную роль в ее жизни. Да Полинька и сама не думала теперь, что она просто гуляет: она сердилась и спешила. На дворе начинался вечер.
В одиноком номерке тоже вечерело. Румяный свет заката через крышу соседнего дома весело и тепло смотрел между двух занавесок и освещал спокойно сидящего на диване Розанова.
Доктор сидел в вицмундире, как возвратился четыре дня тому назад из больницы, и завивал в руках длинную полоску бумажки. В номере все было в порядке, и сам Розанов тоже казался _ в совершенном порядке: во всей его фигуре не было заметно ни следа четырехдневного пьянства, и лицо его смотрело одушевленно и опрятно. Даже оно было теперь свежее и счастливее, чем обыкновенно. Это бывает у некоторых людей, страдающих запоем, в первые дни их болезни.
Перед Розановым стоял графинчик с водкой, ломоть ржаного хлеба, солонка и рюмка.
В комнате была совершенная тишина.
Розанов вздохнул, приподнялся от стенки дивана, налил себе рюмку водки, проглотил ее и принял снова свое спокойное положение.
В это время дверь из коридора отворилась, и вошел коридорный лакей, а за ним высокая дама в длинном клетчатом плюшевом бурнусе, с густым вуалем на лице.
— Выйди отсюда, — сказала дама лакею, спокойно входя в номер, и сейчас же спросила Розанова:
— Вы это что делаете?
Розанов промолчал.
— Это что? — повторила дама, ударив рукою возле графина и рюмки. — Что это, я вас спрашиваю?
— Водка, — отвечал тихо Розанов.
— Водка! — произнесла презрительно дама и, открыв форточку, выбросила за нее графин и рюмку. Розанов не противоречил ни словом.
— Вы узнаете меня? — спросила дама.
— Как же, узнаю: вы Калистратова.
— А я вас не узнаю.
— Я гадок: я это знаю.
— И пьянствуете? Где вы были все это время?
— Я все здесь сидел. Мне очень тяжело, Полина Петровна.
— Еще бы вы больше пили!
— Тяжело мне очень. Как Каин бесприютный… Я бы хотел поскорее… покончить все разом.
Полинька, не снимая шляпы, позвонила лакея и велела подать счет.
Розанов пропил на водке, или на него насчитали на водке, шестнадцать рублей.
Он вынул портмоне и отдал деньги.
— Дайте мне ваши деньги, — потребовала Калистратова.
Розанов отдал. В портмоне было еще около восьмидесяти рублей.
Полинька пересчитала деньги и положила их себе в карман.
— Теперь собирайтесь домой, — сказала она Розанову.
— Отчего это не можете?
— Не могу, — мне там скверно.
— Сударыня! они не спали совсем, вы им позвольте уснуть покрепче, — вмешался лакей, внесший таз и кувшин с свежей водой.
— Умывайтесь, — сказала Полинька, ничего не отвечая лакею.
Розанов стал подниматься, но тотчас же сел и начал отталкивать от себя что-то ногою.
— Пожалуйте, сударь, — позвал его лакей.
— Ты прежде выкинь это, — отвечал Розанов, указывая пальцем левой руки на пол.
— Что такое выкинуть? — с несколько нетерпеливою гримаскою спросила Калистратова, хорошо понимая, что у Розанова начинаются галлюцинации.
— Змейка, вон, на полу змейка зелененькая, — говорил Розанов, указывая лакею на пустое место.
— Не сочиняйте вздоров, — сказала Полинька, наморщив строго брови.
Розанов встал и пошел за занавеску.
Полинька стала у окна и, глядя на бледнеющую закатную зорьку, вспомнила своего буйного пьяного мужа, вспомнила его дикие ругательства, которыми он угощал ее за ее участие; гнев Полинькин исчез при виде этого смирного, покорного Розанова.
Лакей раздел и уложил доктора в кровать. Полинька велела никого не пускать сюда и говорить, что Розанов уехал. Потом она сняла шляпу, бурнус и калоши, разорвала полотенце и, сделав компресс, положила его на голову больного.
Розанов вздрогнул от холода и робко посмотрел на Полиньку.
Часа полтора сряду она переменяла ему компрессы, и в это время больной не раз ловил и жадно целовал ее руки.
Полинька смотрела теперь добро и снисходительно.
— Вам пора домой, — сказал Розанов, стуча зубами от лихорадки.
— Старайтесь заснуть, — отвечала Полинька.
— Поздно будет, — настаивал доктор.
— Спите, вам говорят, — тем же спокойным, но настойчивым тоном отвечала Калистратова.
Розанов даже и на этот раз оказался весьма послушным, и Калистратова, видя, что он забывается, перестала его беспокоить компрессами.
Розанов спал целые сутки и, проснувшись, ничего не мог вспомнить. Он не забыл только того, что произошло у него дома, но все последующее для него исчезало в каком-то диком чаду. Глядя в темный потолок комнаты, он старался припомнить хоть что-нибудь, хоть то, где он и как сюда попал? Но ничего этого Розанов припомнить не мог. Наконец, ему как-то мелькнула Полинька, будто как он ее недавно видел, вот тут где-то, близко, будто разговаривал с нею. Розанов вздохнул и, подумав: «Какой хороший сон», начал тихо одеваться в лежавшее возле него платье.
Одевшись, Розанов вышел за драпировку и остолбенел: он подумал, что у него продолжаются галлюцинации. Он протер глаза и, несмотря на стоявший в комнате густой сумрак, ясно отличил лежащую на диване женскую фигуру. «Боже мой! неужто это было не во сне? Неужто в самом деле здесь Полинька? И она видела меня здесь!.. Это гостиница!» — припомнил он, взглянув на номерную обстановку.
Спящая пошевелилась и приподнялась на одну руку.
— Это вы, Дмитрий Петрович? — спросила она чуть слышно.
— Я, — отвечал шепотом Розанов.
— Зажгите свечу, — здесь у зеркала спички.
Розанов очень долго зажигал свечу: ему было совестно взглянуть на Полиньку.
Но не такова была Полинька, чтобы человек не нашелся сказать слова в ее присутствии.
Через полчаса Розанов сидел против нее за столом, на котором кипел самовар, и толково рассуждал с нею о своем положении.
— Дмитрий Петрович, — говорила ему Полинька, — советовать в таких делах мудрено, но я не считаю грехом сказать вам, что вы непременно должны уехать отсюда. Это смешно: Лиза Бахарева присоветовала вам бежать из одного города, а я теперь советую бежать из другого, но уж делать нечего: при вашем несчастном характере и неуменье себя поставить вы должны отсюда бежать. Оставьте ее в покое, оставьте ей ребенка…
— Ни за что! — воскликнул Розанов.
— Позвольте. Оставьте ей ребенка: девочка еще мала; ей ничего очень дурного не могут сделать. Это вы уж так увлекаетесь. Подождите полгода, год, и вам отдадут дитя с руками и с ногами. А так что же будет: дойдет ведь до того, что очень может быть худо.
Долго приводила Полинька сильные и ясные доводы, доказывая Розанову неотразимую необходимость оставить Москву и искать себе нового приюта.
— Да не только нового приюта, а и новой жизни, Дмитрий Петрович, — говорила Полинька. — Теперь я ясно вижу, что это будет бесконечная глупая песенка, если вы не устроитесь как-нибудь умнее. Ребенка вам отдадут, в этом будьте уверены. Некуда им деть его: это ведь дело нелегкое; а жену обеспечьте: откупитесь, наконец.
Розанов не противоречил.
— Бог с ними, деньги: спокойны будете, так заработаете; а тосковать глупо и не о чем.
— Ах, хорошо вы говорите, Полина Петровна, а все это не так легко,
