А ты, говорю, очень того Хозяина уважаешь?
— Как же, бачка, не уважать: он олешков дает [и собачку кормит]… А я, бачка, не спал, теперь спать буду.
И как кувырнулся в снег, так и уснул, как дитя; ну а я, признаюсь вам, тут-то над ним уже всласть помолился и о нем и о всех. У них же святой закон в сердцах.
Поспал он, сердяга, а потом встал, подладил под меня лыжи и дотащил меня за собою до того чума, где медвежатиной раздобылся: тут я за все расплатился, взял собак и поехал, только не далее в тундру, а к себе в монастырь, где нашел и своего отца Петра и вести про него, что <он> своему вожаку нарочно от меня в степи отстать велел.
Я эти слухи туне пустил, но с тех пор усмирил в себе свой апостольский пыл и на тихий ход проповеди не претендую, а шла бы она хорошо, а не то что скоро. Когда же мне доводится слышать разговор вроде вашего, то я всегда вспомнить этого моего темняка очень счастлив, и я верю, что он в день суда не погибнет, а оправдан будет по закону, написанному в сердце его перстом отца его и отца нашего.
Мы все без всякого условия отвечали: «Аминь!»
Примечания
Захудалый род
Печатается по тексту: Н. С. Лесков, Собрание сочинений, том шестой, СПб, 1890, стр. 1-243.
Хроника написана в 1873 году, впервые опубликована в журнале «Русский вестник», 1874, №№ 7, 8 и 10. В 1875 году она вышла отдельным изданием. Рукопись не сохранилась. В собрании И. А. Шляпкина (Рукоп. отдел ИРЛИ (Пушкинский Дом) АН СССР, ф. 341, оп. 2, № 93) хранится лишь черновая редакция первой части хроники, подаренная ему Н. С. Лесковым (см. «Русская старина», 1895, № 12, стр. 210). Сохранились и отдельные черновые наброски 3-й части «Захудалого рода» (см. Приложения).
Издатель «Русского вестника» M. H. Катков допустил грубое вмешательство в текст, публиковавшийся в журнале. Особенно большой правке подверглась вторая часть хроники. Она была сильно сокращена, отдельные эпизоды выброшены, фамилии ряда персонажей изменены. Касаясь характера этих «урезок» и искажение, Н. С. Лесков 23 марта 1875 года с возмущением писал И. С. Аксакову. «Мне кажется, что перекрещивать Жиго в Жиро не было никакой надобности, что уничтожать памфлет Рогожина против Хотетовой (А. А Орловой) не было нужды, что от перемены мною сочиненной для нее фамилии Хотетова в Хоботову дело ничего не выигрывает; что старой княгине можно было дозволить увлечься раздариванием дочери всего дорогого, причем дело дошло до подаренья ей самой Ольги Федотовны, и пр. и пр.». (Рукоп. отдел ИРЛИ АН СССР, ф. 3, оп. 4, № 337, л. 22). При подготовке отдельного издания 1875 года Лесков восстановил подлинный текст «Захудалого рода» и напечатал его, как он выразился, со своей, «а не с катковской рукописи» (там же, л. 19).
Подобное вмешательство Каткова в публикуемое произведение Лескова не было случайностью. Оно вскрыло глубокое идейное различие между писателем и вдохновителем реакционного журнала, в котором Лесков был вынужден в эти годы сотрудничать. Много позднее, рассказывая о сущности этого конфликта, Лесков писал критику М. А. Протопопову: «Катков имел на меня большое влияние, но он же первый во время печатания «Захудалого рода» сказал Воскобойникову: «Мы ошибаемся: этот человек не наш!» Мы разошлись (на взгляде на дворянство), и я не стал дописывать роман. — Разошлись вежливо, но твердо и навсегда, и он тогда опять сказал: «Жалеть нечего, — он совсем не наш». Он был прав, но я не знал чей я?..» («Шестидесятые годы», М.—Л., 1940, стр. 381).
Лесков нашел в себе силы и твердость порвать с Катковым, с его «единой и нераздельной зависимостью», которая всегда огорчала и томила писателя. Однако он не нашел сил закончить свое произведение. 23 декабря 1874 года он писал И. С. Аксакову: «Захудалый род» кончать невозможно, даже несмотря на то, что он почти весь в брульоне (черновике) окончен. У меня руки от него отпали, и мне сто раз легче и приятнее думать о новой работе, чем возвращаться на эту ноющую рану. Это свыше моих сил! Пусть пройдет время, — тогда, может быть, что-нибудь и доделаю, а теперь от этого много черной крови в сердце собирается. Надо прежде забыть» (Рукоп. отдел ИРЛИ АН СССР, ф. 3, оп. 4, № 337, л. 10 об.).
Несмотря на то, что хроника князей Протозановых осталась незаконченной, Лесков высоко ее ценил и неоднократно пытался переиздать. 11 февраля 1888 года он писал А. С. Суворину: «Я люблю эту вещь больше «Соборян» и «Запечатл<енного> ангела». Она зрелее тех и тщательно написана. Катков ее ценил и хвалил, но в критике она не замечена и публикою прочитана мало… Это моя любимая вещь». А через год, 2 марта 1889 года, он вновь писал: «Мне это дорого, как ничто другое, мною написанное, и я жарко хотел бы видеть этот этюд распространенным как можно более… Вы издавали несравненно слабейшие мои работы, — не откажите же мне, пожалуйста, в большом литературном одолжении — издайте «Князей Протозановых» в дешевой библиотеке!.. Ведь они же этого стоят!.. А я вас прошу, понимаете, — не из-за чего-нибудь мелкого, а этого жаждет и алчет дух мой» (см. А. Лесков, Жизнь Николая Лескова. М., 1954, стр. 309).
Эти призывы писателя но достигли цели. Только подготавливая собрание сочинений, Лесков мог еще раз при жизни опубликовать свое произведение. Для этого издания он значительно его переработал, написал ранее отсутствовавшую заключительную шестнадцатую главу во второй части. Лесков стремился по возможности придать хронике законченный вид, кратко рассказать о последующей судьбе ее главных героев. Изменения текста в этом издании связаны не только с возросшим мастерством писателя, его требовательностью к себе как художнику, но и его идейной эволюцией. Так, на последней переработке отразилось увлечение Лескова «толстовством». В этом направлении им переработан образ Червева и показано влияние толстовского учения на княгиню Протозанову.
«Захудалый род» — это историческая хроника, поражающая обилием интереснейших образов, большим количеством поднятых вопросов. В ней отразились взгляды Лескова на русскую предреформенную жизнь, на судьбы русского дворянства и родовой знати. С замечательной художественной силой, исторической точностью писатель показывает экономическое и моральное оскудение дворянского рода, его постепенное вытеснение и поглощение «прибыльщиками и компанейщиками» — торгово-промышленными дельцами, представителями нового, капиталистического уклада, выраставшего в недрах феодально-крепостнического строя. Обреченность и гибель своего рода видят и глубоко переживают лучшие представители дворянства, защитники его доблестей, семейных преданий и традиций — княгиня В. Н. Протозанова, Дон-Кихот Рогожин, князь Лев Яковлевич (в третьей части «Захудалого рода») и летописец хроники — княжна Вера Дмитриевна. Однако эти люди — «последние могикане». При всей своей деятельности и активности они бессильны что-либо изменить в неумолимом историческом процессе. Так, княгиня Протозанова терпит неудачу с воспитанием своей дочери, из которой в стенах благородного института выросла пустая светская красавица, забывшая славные традиции рода. Лучшие порывы благородного дворянина Рогожина перерастают в чудачество и дон-кихотство.
Как в «Соборянах», «Старых годах в селе Плодомасове», так и в хронике «Захудалый род» Лесков обильно использует свои детские и юношеские впечатления и наблюдения над бытом и нравами орловского дворянства, в частности — над хорошо ему знакомой семьей богатой помещицы А. Н. Зиновьевой, племянницы писателя князя К. П. Масальского. На реальность существования выведенных им образов не раз указывал сам писатель. Очень показательно в этом отношении письмо И. С. Аксакову от 23 марта 1875 года. Защищаясь от нападок в утрировке образа Дон-Кихота Рогожина, Лесков отмечает, что подобными чудаками «кишели мелкопоместные губернии (напр., Курская и юго-западные уезды Орловской, — где я родился и вырос). Дон-Кихот лицо почти списанное с памятного мне в детстве кромского дворянина и помещика 17 душ Ильи Ив. Козюлькина, который вечно странствовал и приют имел у Анны Н. Зиновьевой. Он был очень благороден и честен до того, что требовал, чтобы у него в указе об отставке после слова «холост» было дописано: «но детей имеет». Он служил попечит<елем> хлебн<ого> магаз<ина> и замерз в поле, изображая среди метели Манфреда. — Почему этих чудаков нельзя вывесть, чтобы сейчас даже хорошие люди не закричали, что «это утрировка»? А я утверждаю, что тут утрировки нет» (Рукоп. отд. ИРЛИ, ф. 3, оп. 4, № 337, лл. 22–23 об.). О многих героях, выведенных в «Захудалом роде», Лесков упоминает в очерке «Дворянский бунт в Добрынском приходе».
Печатается по отдельно изданному Библиотекой современных писателей (серия II, том 5) сборнику: «Павлин (рассказ). Детские годы (из воспоминаний Меркула Праотцева). Сочинение Н. С. Лескова», СПб., 1876 стр. 1-116.
Рассказ написан Лесковым в 1874 году; впервые опубликован в журнале «Нива», 1874, №№ 17–21, 23 и 24. В два первых полных собрания сочинений Н. С. Лескова рассказ не вошел. По журнальной публикации он перепечатан в Полном собрании сочинений Н. С. Лескова, изд. 3, т. 34, СПб., 1903, стр. 105–166. О сохранности и местонахождении рукописи неизвестно.
Изучение текстов двух прижизненных изданий показывает весьма существенную между ними разницу. Журнальный текст является более сокращенным, содержит множество, вероятно, цензурных изъятий, которые писателем были восстановлены в отдельном издании. Сокращения и цензурные запрещения касались некоторых обстоятельств настойчивого ухаживания Додички за женой Павлина, ее нравственного падения, характеристики полусвета, очередной жертвой которого стала Люба. Тем самым в журнальном тексте была сглажена ее социальная драма, жена Павлина представлялась лишь жертвой собственного легкомыслия. Полностью были изъяты указания на совершенную Додичкой кражу драгоценностей у одной дамы, сцены ареста Любы и Доди, обыска в доме Анны Львовны. В журнальном тексте отсутствуют очень интересные рассуждения Н. С. Лескова о военном быте мундирной чести, а также намеки на ссылку Додички в Сибирь в сопровождении двух жандармов. Вычеркнута и полемика с романом Н. Г. Чернышевского «Что делать?».
Рассказ «Павлин» возник на основе материалов и впечатлений от поездки писателя летом 1872 года на Валаам — монастырские острова на Ладожском озере. Герой рассказа швейцар Павлин — тип лесковского «праведника», яркий и самобытный национальный характер, своеобразный «титан и богатырь духа», возросший на крепостной почве, которая обрекала «глохнуть под тернием и погибать» самых лучших людей из народа. Самой жизнью он поставлен в сложные, противоречивые и глубоко трагические обстоятельства. Имея чуткую и отзывчивую душу, он тем не менее с неумолимой последовательностью и точностью автомата выполняет злую волю бессердечной домовладелицы Анны Львовны, у которой служит, и спокойно принимает на себя ненависть ее жильцов. В точном выполнении жестокой хозяйской воли и произвола Павлин
