а тут и пойдет. Если же другие забудутся и заведут дезордр, то он сейчас за колокольчик, поднимется, скажет: “Милостивые государи! Само собою разумеется… ” и докажет, что в собраниях просвещенных людей дезордра быть не должно; но он докажет это так, что те самые люди, которые производили дезордр, убеждены, что Иван Васильевич выражает их собственные мысли. У него хочешь говорить, так дай прежде кончить другому, а не ори, не перекрикивай чужого слова шириною непомерной глотки. Говори всяк в свое время. Так это у него и ведется, и беседа в его говорильне действительно похожа на беседу порядочных людей, собравшихся потолковать и толкующих, не перекрикивающих друг друга.
Мы так нетребовательны и так хорошо знаем, как трудно призвать какую-либо горсть нашего люда к какому-либо делу, не доставляющему ни прямых выгод, ни особого удовольствия, да еще заставить его подчиниться правилу, порядку, закону, хоть бы самому необходимому, — что мы и в одной этой выдержке г. Вернадским своего рода полагаем не малую с его стороны заслугу. Научил хоть тридцать или сорок человек вести себя как следует в публичных прениях.
Без всяких шуток, если принять во внимание, что И. В. Вернадский, удаляясь от своего благородного друга и ученого противника Владимира Павловича Безобразова (известного сочинителя неудобочтимых экономических статей), мог завербовать в свою говорильню только самое ограниченное число сепаратистов из Политико-экономического комитета Географического общества, а на пополнение комплекта брал кого с дубка, кого с сосенки, нельзя не подивиться, что беседы в его говорильне действительно ведутся во всех отношениях лучше, чем в прочих говорильнях, и особенно в Комитете грамотности, где безобразие заседаний доходит до последних размеров. Вообще он, несомненно, лучший из наших петербургских спикеров.
О пользе, приносимой малою экономическою говорильнею, не может быть никакой речи, потому что эта говорильня не имеет ровно никаких средств проявлять свою деятельность во внешности: она только может заниматься известными вопросами в теории.
Но, может быть, и занимаясь теоретическими рассуждениями, она могла бы принести более пользы, чем она приносит? Очень может быть, и мы постараемся это доказать, как только покончим с тремя остающимися к отчету говорильнями и от вопроса, что говоруны делают, перейдем к вопросу, что они могли бы делать?
3) Географическая говорильня (Русское географическое общество) положительно бездействует. Кроме экспедиции, работающей на Каспийском море, да сибирского отдела, нигде и ни в чем не видно его инициативы. После блестящих его заседаний, происходивших под председательством великого князя Константина Николаевича, два года тому назад, мы решительно не узнаем, что с ним сделалось? Где делись эти молодые, свежие люди, которые вошли и заговорили как-то смело, честно, дельно? Куда спрятался этот отлично разрабатывавшийся там и вовсе неразработанный еще вопрос о русском расселении? Что делают отделения этнографии и статистики? Почему молодые, способные члены никуда не посылаются, и еще мудренее, почему они или не ходят в заседания, или даже вовсе выбывают из общества? Все эти вопросы весьма интересные, и ежели географическое общество, или по крайней мере хоть редактор его записок г. Бестужев, ставит во что-нибудь любопытство публики, недоумевающей, почему это общество так вяло и пассивно, то, авось-либо, хоть словцом обмолвятся на эти вопросы. Пассивность этого общества доходит вот до чего: один русский литератор, известный собиратель песен, былин и прочего, просил у общества посодействовать ему только выдачею бумаги, гарантирующей во время ходьбы от подозрений и недоразумений. Общество не дало такой бумаги, нашло себя не вправе этого сделать. Что же оно может? Говорить? Оставим другие отделения, но что, что, спрашиваем, сделают когда-нибудь таким образом статистики и этнографы?.. Ведь это толченье воды, игра в обедню, пустяки, вздор, ломанье и больше ничего. Нам не раз доводилось слышать от молодых, некогда рьяных членов этих отделений географической говорильни, что не стоит ходить в ее заседания, и мы с ними вполне согласны. Сядь да прочти порядочно составленные очерки и рассказы из народного быта, да добрую статью, вроде тех, какие время от времени попадаются в журналах, — в сто раз более узнаешь, чем слушая безобразовские бредни и глядя на его нервораздражающую жестикуляцию, положительно неудобную для кружка людей мало-мальски просвещенных. Не хвастаясь, укажем на статистические этюды, напечатанные в октябрьской книжке нашего журнала: их прочтешь и поймешь и даже придешь по ним к известному заключению. А нуте-ка, одолейте статистическую гиль, появляющуюся иногда в записках Русского географического общества. Черт ногу сломает, прыгая по этим цифрам, а не поймет ничего, и это тоже статистика называется!
Журнал общества под редакциею г. Бестужева-Рюмина, к крайнему нашему удивлению, также плох, также утомительно скучен. Хотя на вид он и смотрит книгой, но читать в нем нечего, и если кто-нибудь из наших читателей собирался запастись этим изданием, то не советуем производить такой, вполне бесполезной, затраты.
В нынешнем, 1863 году общим собранием решено украсить залу общества портретом адмирала Федора Петровича Литке, человека, который действительно понес в своей жизни очень полезную географическую службу и должен быть дорог Русскому географическому обществу.
Ну, это похвально, — а дальше что?
4) Говорильня о грамотности шептала, что непременно ей нужно на место Сергея Сергеевича Лашкарева выбрать себе нового председателя; стали выбирать — и выбрали Сергея Сергеевича Лашкарева. Эта говорильня достойна порицания. Каждый сколько-нибудь серьезный человек, желающий успеха народному развитию и рассматривающий возможность этого успеха в связи с гражданскими способностями людей, берущихся идти впереди народа, выходя из безалаберных и пустых заседаний комитета грамотности, почувствует себя обиженным, угнетенным, раздавленным. Он ощутит все свои заветные надежды разбитыми. Он увидит тут господство бездарности, давящей и гнетущей, прыткие, но бестактные стремления молодости и ровно никакого регулирующего начала.
Комитет этот основан при III отделении Вольного экономического общества по программе довольно скромной, но весьма удобоисполнимой и полной. Эта удобоисполнимость сначала понравилась очень многим, и в комитет беспрестанно поступали очень молодые люди, истинно преданные делу распространения в народе полных сведений посредством грамоты. Начал этот комитет как будто и дельно: положено было заниматься решением возникающих педагогических вопросов, критическим разбором книг, назначаемых для распространения в народе; содействием учителям и вообще ревнителям грамотности в устройстве и содержании школ, изданием нужных книг с соблюдением возможно большей экономии и наконец усилением сбыта издаваемых и приобретаемых комитетом книг во всех углах государства. Для последней операции предположено было учредить в разных местах по городам книжные склады, из которых бы товар без коммерческого повышения цены шел прямо в руки народа. Кажется, ничего будто, — все удобоисполнимо, возможно и довольно нехитро.
Но только что дело началось (тогда комитет собирался под председательством Ивана Васильевича Вернадского), пришла г. Вернадскому несчастнейшая мысль выделить из комитета какое-то “бюро”, обязанное делать предварительные соображения, вести дела и полагать мнения, внося их, впрочем, на утверждение комитета. Кажется, на что бы в свободном и тогда весьма еще не большом собраньице еще создавать собранье в собраньи. Сойдутся люди и могут посудить, порядить, лучше ли обязательное обучение грамоте или лучше необязательное? Держаться ли какой-нибудь угрожающей системы с учениками или отбросить вовсе эту систему? Издавать ли старые, любимые народом буквари с оксиями и овариями или стараться выводить их из употребления сразу? и т. п. Потом посмотрят новые книги или рукописи, предлагаемые к покупке, и порешат, что вот предлагаемую арифметику прочитайте вы, г. Студитский, историю вы, г. Небольсин, бытейские рассказы вы, отец Гумилевский, азбуку вы, г. Паульсон, тот или другой, кто этим делом маракует больше, — да и расскажите нам по совести. А не полагается комитет на одного, ну, поручи двум, трем, наконец, а в следующем заседании выслушай их, сообрази их мнения и поступай по усмотрению. Для складов же ищи по городам соревнователей, которых, если с толком искать, в каждом городке всегда найти можно; или в крайнем случае, сходись с книгопродавцами, вызывай их к соревнованию. На столько-то русский купец податлив. А затем пожелай друг другу всякого благополучия и расходись по дворам на страду до будущего собрания.
Все думали, что так оно и будет, и потому все были очень рады сесть в комитете. Но не так думал Иван Васильевич Вернадский. С учреждением пресловутого “бюро” тотчас появилось естественное его последствие — бюрократия. Вместо того, чтобы вопрос тут стал, тут разобрался и тут же был зарешен, его стали жевать сначала в “бюро”, “бюро” предрешало его иногда, не хотим сказать пристрастно, но весьма часто по-своему, в духе симпатий меньшинства. Собранию вопрос докладывался уже предрешенным и потом ставился в известном освещении и известною стороною. Другие же вопросы, уже раз рассмотренные в “бюро”, собрание только перекидывало с рук на руки, как мячик, и само опять сдавало в “бюро”. “Передать в бюро”, “поручить бюро” — в комитете стали самыми часто употребляемыми фразами. Люди баловались и совсем упускали из вида свою прямую цель и свои настоящие обязанности. Кто поумнее и посерьезнее, скоро увидал, что здесь никакого прока не будет; что “бюро” тешится и не делает настоящего дела, а подогнать его, обрезонить его нет никакой возможности. Этим людям надоело быть пешками, и они перестали ходить в комитет, решив для себя, что это учреждение не только бесполезное, но даже в некоторой степени вредное, ибо непроизводительно поглощает время у людей, по преимуществу рабочих; приучает их не различать дела с бездельем и вводит в общество, так сказать, умственный онанизм, угрожая в то же время подрывом всякого доверия к способности свободной коллективной деятельности людей, стремившихся в ту эпоху к заявлению своих гражданских дарований. Дело шло плохо, то есть не будет греха, если скажем, что оно даже совсем не шло, ибо все, что сделано комитетом со дня его основания и до сегодняшнего дня, вне стен дома, принадлежащего Вольному экономическому обществу, не проявилось почти ничем, достойным усилия такого большого числа людей, связанных единством цели. Каталог его книг беден до крайности, и хороших изданий в нем менее, чем пальцев на руках у одного человека. Цены некоторых книг действительно очень умеренны, но зато цены других очень высоки. Комитет не позаботился уравновесить этих цен, что весьма возможно, наложив две, три копейки на пятачковые книги, которых, разумеется, будет расходиться гораздо более, чем книг, стоящих дороже. Вообще издано в три года очень мало, и то, что издано или приобретено, почти вовсе не расходится. Если это покажется комитету несправедливым или обидным, то пусть он назовет открытые им в течение трех лет склады и объявит цифру книг, проданных его комиссионерами. Мы избегаем цифр и вообще сухих доказательств,
