в связи с неумением чиновников уважать права каждого человека на свободное распоряжение своим временем, сделали то, что грамотный человек у нас страшится попасть в понятые и избегает всякого призыва, потому что, кроме долгого стояния на ногах перед полицейским и медицинским чиновником во время самого акта осмотра, ему еще придется узнать, где живет, во сколько часов ложится спать и когда встает г. полицейский чиновник или врач, ибо к одному из них он, Бог весть за что, должен прийти для подписания письменного акта. И долго иногда понятой, по образу пешего хождения, посещает квартиру врача или чиновника, пока они, занятые другими делами, приготовят акт для подписи понятым. Вот отчего и происходит, что в понятые у нас, по большей части, берутся люди безграмотные, не сознающие своего значения и не умеющие поднять голоса даже для того, чтобы уклониться от бытия понятым. А для следователей и врачей, как известно, имеющих часто обыкновение не писать актов на месте самого осмотра, люди этого разбора представляют то особенное удобство, что о подписях их нечего заботиться. Вот в чем, по нашему мнению, заключается уничтожение важного юридического значения понятых, вот где кроется корень бесконтрольного произвола полицейских и медицинских чиновников, произвола, вполне возможного им и сообща и порознь. Но об этом мы намерены поговорить подробно на страницах другого общественного органа, а теперь обратимся к обзору того противного (ipsissima verba) направления, которое явилось у г. Ф. Б. по прочтении фельетона 39-го № “Современной медицины”.
Г-н Ф. Б. говорит о свидетельстве живых и с тою же неотразимою логикою доказывает (должно быть, юридически) невозможность брать взятки и при этом случае, ибо и здесь и та же полиция, и те же понятые. Мы не знаем, как это делается на злополучном полуострове (еще не открытом, по словам г. Ф. Б.), но у нас на континенте свидетельствуются в живом виде по большей части люди, которые шесть дней в неделю делают и творят вся дела свои, а на седьмой день пропивают недельные заработки рук своих, приобретая фонари под глаза и бесплатное изменение прически. Освидетельствование же их почти всегда производится так: (г. Ф. Б.! просим прислушать) когда посчастливится русскому человеку в день пропития трудов своих подставить фонарь своему ближнему, вытолкнуть у него мимоходом два-три зуба или вырвать клок волос, и если за тем тут же не воспоследует у победителя и побежденного немедленного примирения, со взносом новой пошлины в пользу чарочного питейного откупа, то побежденный, подобрав поличье, выбитое из его индивидуальности победителем, завязывает его в угол платка или тряпицы, а в середину того же платка кладет три, четыре или maximum пять булок и рублевый билет, и с этим узлом отправляется собственною своею персоною к г. городовому врачу. Напрактикованная прислуга немедленно допускает к нему “побитого”, который вручает Его Высокоблагородию “поличье”, хлеб-соль и государственный кредитный билет, а взамен их получает тут же без всяких “ассистентов” составленное свидетельство и с этим свидетельством отправляется далее благодарить кого следует и оформливать письменный акт своего поражения. Так вот, г. Ф. Б., не считайте нас совсем профанами, и мы, как изволите видеть, говоря словами Гоголя,[128] знаем, “как что делается в благоустроенных государствах”. Этот порядок легко могут подтвердить знакомые нам лакеи известных нам городовых врачей (просим извинить нам плебейское знакомство), и мы уверены, что только закон, наказывающий лиходателя наравне с лихоимцем, или собственная польза лиходателя устраняет возможность юридических доказательств во всех прочих статьях медицинского злоупотребления.
Нам кажется, что, сваливая все вины на полицию, г. Ф. Б. напоминает собою Клима, который украдкою кивает на Петра. И к чему все это? Если полиция не прочь от темных дел и известные полицейские врачи, как мы уже доложили, тоже бывают не прочь от них, то что же из этого следует? Допустив, что А+Б= чему-нибудь скверному, должно допустить, что и А, и Б суть элементы этого скверного.
Препятствовать взяточничеству врача полиция не может, ибо взятки большею частию берутся дома, куда не распространяется полицейский надзор; да и что один полицейский чиновник, нередко человек маленький, например, хоть перед любым губернским рекрутским присутствием, где заседают председатель казенной палаты, предводитель дворянства, советник ревизского отделения, воинский приемщик, врач-консультант, жандармский офицер, а иногда еще и другие особы — а между тем… я думаю, и г. Ф. Б. не скажет, что известные врачи в рекрутских присутствиях не берут страшных взяток.
Относясь к врачебным управам, перед которыми г. Ф. Б., может быть, против воли, очевидно благоговеет, как перед учреждениями влиятельными, он отрицает взимание членами некоторых из них определенной дани с своих подчиненных и говорит, что они не могут и думать об этом по существующему положению о зависимости городовых и уездных врачей от губернского начальства. Во всем, изволите видеть, инициатива зла принадлежит губернскому начальству, — а мы, а наши принципиалы — непогрешимы, как святой отец Папа. Господа! неужто же это имеет какую-нибудь тень правды?
Неужто врачебные управы так мало влиятельны, что, кроме дешевеньких панегириков и шатких убеждений, они ничего не удостаиваются от соискателей их внимания?[129]
Мы просим всех благонамеренных городовых и уездных врачей, всех людей, изучивших быт русского полицейского медика, поднять свой голос на решение спорных положений г. Ф. Б., против того, что многим городовым и уездным врачам нашим нельзя прожить, не принимая, а иногда и не вымогая взяток. Мы знаем, что в семье городовых и уездных врачей есть светлые личности, мученики совести и убеждений, но люди эти знают, что мы говорим правду, и не выступят ратовать против нас. Мы с удовольствием выслушаем всякое фактическое опровержение выраженных нами выводов, но никогда не согласимся в невозможности взятки вследствие существования предосторожностей и коллегиальности. Взятка, как всякое зло, боящееся света, скрывается во тьме и творится вдали от всего того, что может быть юридическим доказательством, и потому всякое дальнейшее словопрение с г. Ф. Б. становится несносным и бесплодным гортанобесием. Такие вещи, как систематические взятки, вошедшие в обычай и тщательно скрываемые от власти, не доказываются и не опровергаются юридически, они доказываются общественным мнением и разумным вникновением в дело; иначе вся обличительная литература обратилась бы в прокурорское бюро ассизного суда. Не знаем, как кому, а нам кажется, что г. Ф. Б. юридически ничего не доказал, кроме невозможности доказывать несуществование злоупотреблений существованием охранительных правил; в следующий раз мы поговорим о силе его рационального заряда: может быть, там нам легче удастся убедить его, что в теперешнем положении многих полицейских врачей взятка есть для них conditio sine qua non.[130] С г. Ф. Б. нельзя покончить всего вдруг, хотя и желательно бы. Беспощадная сила его логики заставляет страшиться его сарказма, и мы готовы жалеть о том, что позволили себе… разъяснить ему вещи, которые в наш век понимают дети, сидящие на школьной скамье; но… Дело сделано; возврата нет, и мы снова перед силой противного (ipsissima verba) убеждения нашего юриста и рационалиста.
Окончим нашу статью изъявлением душевного прискорбия, что г. Ф. Б. скрыл свое достойное имя под двумя скромными буквами русского алфавита. Благодетельные реформы просвещенного правительства нашего, вероятно, не забудут коснуться и быта наших полицейских врачей, и тогда всякий из них, подымая свой голос на благословение правительственного внимания к теперешней своей тяжкой доле, вспомнил бы добрым словом господина, уверявшего, что и на 190 рублей серебром годового содержания полицейский врач, обремененный кучею обязанностей по службе, может жить честным трудом, без взяток. Достойное имя г. Ф. Б. должно принадлежать истории медицинской администрации в России. От него самого зависит воздвигнуть памятник себе чудесный, вечный, и времени рука не сокрушит его.
ВОПРОС ОБ ИСКОРЕНЕНИИ ПЬЯНСТВА В РАБОЧЕМ КЛАССЕ
Мужик год не пьет, два не пьет, а как черт прорвет, так все пропьет.
Народная пословица
В числе девяти вопросов, решением которых в 1858 году занимался гигиенический конгресс в Дании, был рассматриваем вопрос о том: каким образом воспрепятствовать излишнему употреблению водки в простом классе народа? К крайнему прискорбию, мы не имеем сколько-нибудь верных сведений о мерах, придуманных 534 членами этого конгресса против пьянства, а между тем всякая мысль, высказанная по этому поводу, дорога истории человечества и в России стоит наряду с первыми очередными вопросами. Ни мор, ни глад, ни огнь и меч двунадесяти язык не ознаменовали так своих губительных нашествий на нашу отчизну, как укоренившийся у нас страшный порок пьянства — пьянства буйного, дикого, отвратительного и иногда обессмысливающего наше чернорабочее сословие. Что делать с этой страшной язвой нашего народа? Где рожон против этого губительного зла? Наши благонамеренные адепты откупной системы долго уверяли нас, что только одна эта система удерживает народ от пьянства и что без нее он совсем разопъется, а сами, движимые христианской любовью к народу, занимались разведением воды вином. Закон поставляет некоторые ограничения, при которых напитки делаются менее доступными народу, и особенно бедному классу, а народ, и преимущественно бедный, все преуспевает в пьянстве — то с горя, то с радости, то по Божьему попущению, то по бесовскому наваждению. Стало быть, все меры, возвышающие цену этого продукта и ограничивающие число мест его продажи, нимало не искореняют в народе злоупотребления спиртными напитками. Напротив, высокая цена хлебного вина в некоторой степени сама доводит народ до неумеренности, ибо известно, что человек, не имеющий возможности капитализировать свой заработок, делается равнодушным к сохранению своих добытков, а все остающееся за удовлетворением первых своих потребностей употребляет на удовлетворение своим порочным желаниям. Нужно искоренить наклонность рабочего класса к пьянству, а не домогаться воспрепятствовать излишнему употреблению водки, как выразился скандинавский гигиенический конгресс.
Мы полагаем, что ни один конгресс в мире не придумает никаких рациональных мер, которые бы воспрепятствовали излишнему употреблению водки, пока народ не уверует в гибельные для него последствия пьянства. Хороший пьяница перескачет все препятствия и (как говорят) украдет да достанет денег на то, чтобы напиться до чертиков. Запрещения и препятствия ни к чему не ведут, кроме злоупотреблений запретительными правилами. Запретите излишек в пище, достигнете ли вы успеха? Нет и тысячу раз нет. Как же надеяться препятствиями отучить народ от пьянства, когда и оно может совершаться так же незримо для запретительного надзора, как обжорство, тем более некоторыми лицами, особенно подверженными искушениям исконного врага человеческого рода, эти возлияния производятся с подобающим секретом и смирением? Предполагать успех охранительных мер значило бы предполагать неисполнимое. Итак, как ни велико и ни возмутительно зло, причиняемое пьянством, но все-таки бесполезно стремиться противодействовать ему изданием охранительных правил, и
