то неужели же г. Катков думает, что вся масса этих даров природы сосредоточилась в головах его, г. Каткова, г. Феоктистова и г. Е. Корша и еще двух, трех персонажей, полагающих, что на них почиет дух покойных Кудрявцева и Грановского, так, как на пророке Елисее почил дух пророка Илии? А иначе он думать не может, потому что, кроме знаменитого экономиста Густава де Молинари, обжаловавшего в “Русском вестнике” бельгийское уложение, и известной повествовательницы Ольги Н., и в “Вестнике”, и в “Русской речи” мы встречаем имена тех же писателей, которых постоянным сотрудничеством держатся петербургские периодические издания и которые не меняют своих убеждений, как белье. Зачем же вы, сильные наших дней, не откидываете работ людей, стоящих в нашей бессильной сфере? Где же, в чем ваша литературная сила? Покажите нам ее. Мы ей не верим; мы ее не видим и готовы доказать вам ваше бессилие! Мы вызываем вас, благородные лорды, на честный бой не на полусловах, не на недомолвках и голословной ругне, достойной вас и г. Аскоченского; а мы готовы с указкою в руках доказать вам, что, за незначительным исключением, все творения, помещенные по вашему любимому предмету у вас и в газете, которую в истекшем году с необыкновенным успехом редактировал г. Феоктистов, суть бледные компиляции из статей, прочитанных вами в иностранных журналах и газетах. Мы докажем вам, что вы не сказали русскому обществу ни одной своей мысли, ни одного нового слова, а напротив, перекраивали для него только то чужое, что вам нравится, и всегда с самым крайним сторонничеством в пользу своих тенденций. Вы скрывали то, что легко могло дать обществу полную возможность самому обсудить достоинство и недостатки вашей теории, и давали ему ее на веру, проповедывали ее a priori,[185] устраняя индуктивный метод, с превосходствами которого вы не могли быть незнакомы в качестве ex-профессора философии. Извольте, при всем недосуге заниматься вами, с некоторой долей того внимания, с каким вы утопаете в вопросах об английских биллях и притязаниях венгерского сейма, мы беремся указать вам, откуда что вами компилировано и предложено вашим читателям под видом недомыслимой мудрости в течение тех лет, в которые наша бессильная среда рвалась служить обществу и правительству, раскапывая самые темные трущобы и добывая пригодные сведения и по крестьянскому делу, и по делам акционерным, и по вопросам финансовым, и по многим другим частям внутреннего благоустройства. Мы уверены, что, начав считаться с вами, петербургская пресса не даст вам права кичиться своими заслугами тому, кому служим и кому мы хотим служить до последних сил, до последней возможности; а цель нашего служения — благоденствие русского народа не на английский и немецкий манер.
Пассивность. Вы говорите, что мы пассивны, стало быть, вы противопоставляете нам себя — среду сильную и деятельную. О силе вашей мы уже говорили и надеемся поговорить о ней подробнее, если вы будете к нам столь же милостивы, сколько к г. Кулишу, которому вы обещаете поместить самое откровенное изложение его мнений насчет любимой им малороссийской народности. Мы не замедлим препроводить к вам самую откровенную статейку и полагаем, что и другие наши журналы и газеты, ко вниманию которых мы взываем, делая наше предложение, не откажутся воспользоваться вашим благодушием. Но теперь речь о нашей пассивности. На этот упрек вы, г. Катков, имеете основания еще менее, чем на все другие, потому что, не исключая почтенного Виктора Ипатьевича Аскоченского, взыскующего земных благ небесными тропами, ни одна петербургская редакция не состоит ни под чьим сторонним влиянием, не чувствует никакого желания жить по-вашему разумом английской газеты и свободна в своих стремлениях до такой степени, что московская пресса, даже в лице “Московских ведомостей”, многократно упрекала ее в дерзостной непочтительности к авторитетам. В пылу праведного гнева вы, вероятно, это запамятовали. Хорошо ли, худо ли, но мы смотрим на людей и на вещи по своему крайнему разумению. Всегда и во всем мы держались и будем держаться поговорки, гласящей, что тому, кто слушает чужие речи, придется взвалить осла на плечи, и бережем своего царя в голове. Оттого мы и говорим о многих русских делах по-своему, по-русски, а не дудим шесть лет одну a-mol-ную ноту, хотя и знаем, что способность наигрывать ее доказывает постоянный вкус, но
Постоянный вкус в мужьях
всего дороже,
а там, где имеются в виду интересы, не связанные с вопросом о фамилизме, нужно хорошо знать грань, где постоянство переходит в рутинизм. Мы эту грань знаем, а вы ее, кажется, не знаете, и вот вам, к случаю, подтверждение нашего мнения. Рассуждая в 49 № вашей “Современной летописи” об университетских преобразованиях, вы вотируете, чтобы новые законоположения приходили, не разрушая старых, и уверяете, что ненарушимость старого должна быть почему-то какою-то счастливою задачею законодателя. До такого заключения можно дойти, конечно, только вследствие полного непонимания явлений, ежедневно совершающихся вокруг нас, как в мире физическом, так и в сфере общественной жизни. И там, и здесь существует один неизменный закон: нет созидания без разрушения, точно так же, как нет разрушения без созидания. Как в том, так и в другом случае нет исчезновения, а совершается одно только видоизменение. Уничтожая известным процессом какое бы то ни было тело, вы даете жизнь другим телам; внося какое бы то ни было учреждение в общественную жизнь, вы можете привить его к обществу и дать ему в нем надлежащее место только в таком случае, если вы в то же самое время разрушите те учреждения, существования которых указали на необходимость внесения новых начал. Таким образом, разрушая что-нибудь, вы непременно созидаете, и наоборот — созидая, что-нибудь непременно разрушаете. Правильнее, постепенное разрушение и создание нового на место старого составляют элемент самой жизни общества. Присутствие жизни в человеческих обществах обусловливается только этими процессами. Одни закоснелые враги всякого прогресса и всякого движения боятся этих существенных признаков жизни. Для истинных друзей разумного поступательного движения слово разрушение не имеет никакого ужасающего значения. Обратитесь хоть к русским переводам ваших же авторитетов, возьмите Токвиля и не упорствуйте хоть против него, этого великого патриота, который в самые роковые минуты, стоя между двух огней, не уставал своим пророческим голосом утверждать, что единственный способ отвратить предвиденную им катастрофу состоит в отмене или в существенном изменении органических законов государства, но его не слушали и сочинили образец нелепости, оправдавший пророческие слова великого мыслителя. А советники, содействовавшие этой нелепости, были также умные и по-своему просвещенные люди; и потому-то не всякий советник нам близок и дорог. История рассказала нам, из каких людей выходят Гизо и Полиньяки. До сих пор, г. Катков, ни у нас, ни у вас дел не область какая-нибудь. Дела наши — наши слабые стороны; но поверьте все прошлое, приведите себе на память кое-какие не забытые еще свежие странички, вспомните, где мы стали не узнавать вас и когда вы почувствовали, что между вами и толпою нет никакой солидарности… Положите белую руку на гневное сердце и скажите: кто из нас, наша ли пассивная или ваша пухлая среда удобнее отливается в рудинскую форму? Повторяем вам, что о делах ни нам, ни вам толковать нечего, “толкач муку покажет”, ни мы, ни вы на это не полноправны и под Богом ходим. Но говорим, что мы по самым маленьким приметочкам, по шерсточке, по родимым пятнышкам узнаем Гизо и Полиньяков и преисполнены наиглубочайшего презрения к людям,
Чье назначенье — разговоры,
которые
Свою особу оградя,
Бездействуют, твердя:
“Неисправимо наше племя;
Мы ждем: пускай поможет время,
И горды тем, что не вредим”.
Сплетничество. Среда, воспитанная на сплетнях. Разве петербургская среда воспитана на сплетнях? Разве хоть одна из наших редакций расставалась хоть с одним из своих сотрудников с такими историями, с какими “Русский вестник” расставался с своими сотрудниками, оставившими его вместе с г-жею Евгениею Тур? Разве не все мы теперь вместе, тогда как в другом городе золотое яблоко Эриды (с несколько измененною надписью) катается по Садовой, Спиридоновке, Леонтьевскому и Свечному переулкам? Наконец, разве не вся Русь величает Москву старушкою-сплетницей, и разве эта старушка в самом деле не занимается похвальным ремеслом, известным там под именем “очистительной критики”. Фуй! до каких непривычных нам объяснений довел нас приличный московский журнал. Лучше остановиться, чтобы не впасть в его тон. Нам нет нужды разбирать качеств ни особой, ни целой дующей в нас огнем и жупелом среды: в городе у Антона Антоновича Сквозника-Дмухановского торговали “купцы честные и трезвого поведения”, а мясо на стол граждан все-таки попадало скверное, и хорошо было только одному “градоправителю”, изменявшемуся, по обстоятельствам, то в Антона, то в Онуфрия.
“Обделывают аферу ловких интриганов”. Это относится также к нашей среде. Что отвечать на это, читатель, когда даже не знаешь, о каких интриганах идет речь? Конечно, если бы ex-профессор Катков не пояснил, что обделка эта производится бескорыстно, то… уж черт знает что нужно было бы ему отвечать, но так как он полагает, что обделка эта производится по нашей малосмысленности и простоте, то остается… пощупать пульс у ex-профессора Каткова и сознаться, что верхние этажи ex-профессора Аскоченского находятся в большем порядке. Мы не знаем, как другие, а мы бы не прочь попросить Михаилу Никифоровича объяснить нам: чьи аферы у нас обделываются? По любви к прямоте и истине он, кажется, обязан нам рассказать это. Нам будет легко разочаровать его, ибо, если бы мы обделывали “аферы ловких интриганов”, так едва ли бы ученейший московский журнал обозвал нас бессильною средою.
Наконец последнее обвинение напирает на неумение спорить о мнениях, не касаясь личности оппонента. Быть может, в этом обвинении и есть своя доля правды, но “ворон ворону глаза не выклюет”. Не тому же упрекать нас, кто щипется старческими перстами “сзади” и подражает самым непросвещенным людям, пуская гуртовые обвинения, не имеющие никаких доказательств, обвинения, за которые только и можно… позвать к суду. Нет, врачу! исцелися сам. Приемы парламентского витийства исчезли в русской схватке, и в англо-русском организме обнаруживается delirium tremens.[186]
Но, слава Богу, мы кончили свой тяжелый ответ на оскорбительные выходки против нашей среды. Яснее отвечать мы теперь не можем, но и не отказываемся, буде “Русский вестник” явит нам к тому свое содействие. Нам остается сказать еще “Русскому вестнику” и его анемическим сопутникам, что они очень сильно заблуждаются, полагая, что все то, что они там вычитали, нам здесь неизвестно. Мы сами очень желаем того же, о чем вы толкуете в вашей последней статье. Мы,
