не человеческое общество устроено для него, а он создан для человеческого общества. Кто из врачей понял это, тот не ошибся. Есть много примеров, что врачи не только в самых маленьких городах, но и в деревнях успели приобресть себе уважение поселян и нашли у них средства к безбедному существованию. Из письма доктора Тулушева, напечатанного в 46 № “Тамбовских губернских ведомостей”, мы видим, что он отлично устроился в одной деревне и все крестьяне с охотою идут к нему лечиться. Он выписывает лекарства в сыром виде из Москвы, приготовляет их и берет за вылечку 20 коп. серебром.
20 коп. цена невелика, но если помножить ее на количество больных, то составится порядочная сумма, на которую много можно приобресть лекарств для бедных. И всю эту сумму задаром забирают наши немецкие аптекари,[190] катающие на своих рысаках членов врачебных управ и аккуратно поздравляющие их с новым годом, новым здоровьем и целостью старого порядка…
По-нашему, лучше устроиться в селе и приобресть от лечения тысячи больных мужиков 500 честных рублей (по полтиннику в кругу всякий заплатит. Один даст двугривенный, зато другой даст и рубль, и два, и яичек, и маслица, и всего, что он дает знахарю, убивающему его своим невежественным лечением), чем дополнять 190 руб. годового жалованья в городе взятками, постоянно чувствуя себя между двух огней. Многие уже понимают это, точно так как понимаем и мы, и понял г. Добычин, рассказывавший о непризнании врачей народом и о тяжелой, невыносимой зависимости врача от всякой власти уездного городка. Доктор Добычин тоже знает, как бесполезны фискальные меры против знахарского леченья и как бессмысленна война с знахарями во всеоружии полицейского медика. Он даже знает, и почему народ предпочитает лекарям знахарей, потому что знахари не чиновники, живут с народом одною жизнью, радуются его радостями и плачут его слезами, а не “ждут рекрутских наборов”; потому что они не надуты спесью индейских петухов, а “умеют успокоить и раздражительного мужа и сварливую, капризную жену”. Но кто же сказал, что можно жить среди своего народа отдельною, не имеющею ничего общего с ним жизнью? Что народу искать в человеке, не соединяющем своих интересов с его интересами, не сочувствующем его радостям, не скорбящем о его горе? Они чужды один другого, и им обоим плохо в этом разъединении. Народ чувствует это, но бедный, темный народ не видит средств сблизиться с “господами врачами”, чувствуют это и “господа врачи”. Первый шаг должны сделать врачи с полным убеждением, что народ не побежит от них, если они не станут смотреть на него, как на “чернь непросвещенную”, и не откажут ему не только в терпеливом внимании к жалобам на телесные недуги, но и в добром слове, способном умиротворить и согласить “раздраженного мужа с сварливой, капризной женой”. Зачем же отказывать в этом? Зачем же дано образование и просвещенность сердца, если не для того, чтобы вносить блага мира и любви в простые сердца, враждующие вследствие недоразумения, накипа тяжкой скорби или неуменья справиться с своими страстями? Разве разумное, честное и осторожное вмешательство умного и просвещенного стороннего человека в семейную вражду людей, лишенных возможности не только разъезжаться и бросать детей по первому капризу, но и жить на разных половинах, — не великое христианское дело, не дело самого просвещенного человека в селении?
Мы знаем, что в быту сельского врача не все денечки будут красны, что не без досад и некоторой нужды он проживет свою жизнь, особенно сначала, пока его узнают и полюбят, но ведь все же положение сельского врача всегда будет лучше положения праздношатающегося врача, которых целые сотни мы видим в наших университетских городах. Итак, повторим, правительство одно не может ничего сделать ни для обучения народа, ни для устройства в широко разбросанных селах врачебной части; оно только может дать средства идти этому делу скорее, чем оно в состоянии идти без его содействия. Оно может освободить медиков от ношения у своего бедра немедицинского инструмента, предоставить сельским врачам право отпуска лекарств, дать в их пользование определенное количество казенных земель, приносящих около 7 коп. годового дохода с десятины,[191] предоставить общинам выбирать себе врача (который должен нести и полицейские обязанности в своем округе) и по общественному приговору заменять его другим; оно может, наконец, дозволить учреждение неограниченного числа аптек лицами, имеющими должные фармацевтические познания, и не возбранять аптекарям свободного понижения цен противу таксы. Впрочем, это само собою выйдет из конкуренции. Остальное все устроят сами общины, сам народ, с понятиями которого, по справедливому замечанию Гакстгаузена, сроднился аграрный коммунизм и который в этом коммунизме найдет средство обеспечить основные потребности всех действительно нужных общине людей.[192] Врачей общины, конечно, крестьяне признают нужными для себя людьми; но для того, чтобы они познакомились с выгодою медицинской помощи, мы не видим иного средства, как призвание врачей сначала в те села, где правительство может теперь же предоставить в пользование врачей известные поземельные угодья, то есть в села, подведомственные управлению государственных имуществ. Окрестные поселяне других ведомств сначала станут прибегать к помощи врачей, живущих в казенных селениях, а потом, постигнув выгоды приближения к себе врачей, подумают и о средствах обзавестись своим особым врачом. Многим хочется сразу разделить селения на медицинские округи и каждый из этих округов снабдить особым врачом, но это, к сожалению, невозможно, как по недостатку средств для такого дела, так и потому, что насылка врачей в села может иметь неблагоприятное впечатление на поселян, особенно если врачи не будут зависеть от общества и станут заботиться о его интересах менее, чем о расположении своих начальников.
Таким только образом, по нашему мнению, и можно положить прочное основание не призрачному, а действительному устройству в России медицинской части в городах и селениях. Обрадованные правом выбора для себя полицейских врачей, города не замедлят воспользоваться этим правом, а где городские общества не пожелают им воспользоваться, там может оставаться старый порядок. В селах же врачи явятся вскоре после того, как мы прочтем в “Северной почте”, что в село Цветынь или Добрынь, например, вызывается врач, в пользование которого предоставляется деревянный дом с тремя жилыми покоями и надворным строением, пятнадцать десятин распашной земли в трех клинах и три десятины сенокоса. Или же другое объявление, в котором будет сказано, что я, NN, желаю быть сельским врачом, если мне дадут в селе теплую, чистую хату, клочок земли и корма для лошади и коровы. Такие простые строки обрадуют нас более многоречивых трактатов об устройстве того, чего сразу нельзя у нас устроить ни по каким иностранным образцам. Может быть, некоторые найдут, что земельный надел врача “свяжет его свободу”, как полагал один наш ученый, говоря о крестьянах, но ведь не всякое же лыко ставить в строку. Мало ли что ни сдается некоторым доктринерам? Поземельный надел в пользу врача обеспечит его прочно, прочнее денежной складчины в его пользу, и, делая его хозяином своего участка, сделает его близким к интересам своих пациентов, сблизит его с народом и с природой. Этим окончиваем мы все, что могли предложить от себя на обсуждение людей, обративших в последнее время внимание на интересы народного здравия. Мы не выдаем нашего мнения за что-то конченное, непогрешимое, но позволяем себе надеяться, что если бы оно дошло до нашего смышленого народа, то он, может быть, во многом согласился бы с нами и нашел бы в себе и силы, и средства пособить своему теперешнему беспомощному положению.
Мы более боимся, поймут ли нас врачи. Это для нас вопрос весьма загадочный. Конечно, г. Тулушев, а пожалуй, и г. Добычин и еще несколько человек молодых врачей, чувствующих неестественное положение русского врачебного сословия в русском обществе, поймут нас и, может быть, согласятся с нами, что для интересов самого врачебного сословия необходимы миссионеры к народу из этого же сословия и что без свободного сближения врачей с народом нельзя ожидать ничего хорошего для ежегодно возрастающего числа русских медиков. Но что скажут авторитеты, не ездящие к больным, которые платят менее 3 рублей серебром за визит? Впрочем, что бы они ни сказали, это все равно: “не ими свет начался, не ими и кончится”. Гораздо дороже мнение таких людей, как профессор Вальтер и его почтенные сотрудники, откровенно и честно обнажившие перед русским обществом все возмущающее безобразие русского медицинского управления, колоссальное невежество и корыстолюбие разных Юпитеров громовержцев медицинского Олимпа.
Между тем, по выводам Моро де Жоннеса, в России и Польше встречается изумительное долголетие и человеческий век в этих странах представляется гораздо длиннее, чем в Австрии и Италии. “Страны с умеренным климатом не принадлежат, как следовало бы полагать, — говорит Моро де Жоннес, — к числу тех, которые пользуются выгодами малой смертности; для этого они нуждаются в общественном порядке более совершенном”. Этою выпискою из знакомого многим русским сочинения французского статистика мы и оканчиваем свою статью, желая русскому народу долгоденствия и благоденствия, а друзьям его изыскания верных средств к приведению страны в то положение, при каком долгоденствие становится уделом ее жителей.
О ПЕРЕСЕЛЕННЫХ КРЕСТЬЯНАХ
Обыкновенно, если при применении высочайше утвержденных положений о крестьянах встретится какое-нибудь затруднение, — возбужденный вопрос переходит на разрешение губернского по крестьянским делам присутствия. При этом оно обязано в постановлениях своих строго держаться закона и только в случае неясности его испрашивать объяснений от министерства внутренних дел, а в случае неприменимости ходатайствовать о том, чтобы министр вошел с представлением в Главный комитет об устройстве сельского сословия для изменения неприменимого закона. Вот каким путем разрешаются недоумения, возникающие при применении положений.
Просвещенная либеральность Главного комитета и министерства внутренних дел, в высшей степени похвальная деятельность большинства мировых учреждений, сознание самого дворянства в необходимости полного уничтожения крепостного права — представляют верные ручательства в том, что предпринятое преобразование достигнет своей цели.
Несмотря на это, некоторые вопросы несомненной важности ищут другого пути для их разрешения. Тысячи случаев, к которым вполне применима та или другая статья, составляют такие редкие исключения из общих правил, что разрешение их, на основании общего закона, представит полное противоречие духу законодательства. Между тем мировые учреждения не могут отступить ни на шаг от буквы закона: а так как в этих случаях он чрезвычайно определителей, то мировой посредник, на основании статьи, разрешает вопрос окончательно, и он редко доходит до губернского присутствия, которое, при помощи прокурора, совершенно легально, с совершенно правильным толкованием закона, подводит под него известный случай и уж затем не встречает никаких сомнений. Одним словом,
