что я мог видеть тюрьмы, и замечает, что я писал вздор со слов арестантов, тогда как я мог поверить их показания справкою у г. Харламова, который и не преминул сообщить публике свои “официальные” соображения. Что касается доверия, то я ему вовсе не даю и микроскопической доли той цены, какую дает г. Харламов, который, пользуясь постоянно таким доверием, вероятно, знает, что у нас оно приобретается без всяких особых заслуг, а в других странах для осмотра тюрем не требуется ничего, кроме дешевого билета за вход, и с этим билетом можно досмотреться до тех подробностей, которых я не мог заметить во время получасового пребывания в тюрьме, с которою г. Харламов близко соединяет свою репутацию. Забирать справки у г. Харламова мне не было никакой нужды, потому что я не собирался составлять доклад, а намерен был рассказать то, что видел и слышал, а не то, что пишет у себя г. Харламов и tutti frutti.[197] Г. Харламов, будь он более знаком с значением литературы, вероятно, понял бы, что нам нет дела потчевать публику чиновничьими сочинениями, а мы рассказываем о вещах то, что нам в них представляется, не принимая на себя никакого обязательства отвечать за всякое слово, которое мы слышали и которое со слуха записываем и передаем обществу посредством печати. Мы, слава Богу, не следователи и не ревизоры, и, в силу нашей неофициальности, во всех странах просвещенного мира нам предоставлено безвредное право
Излагать свои воззренья
На политику министров,
Возвышенье мореходства,
Умножение таможен,
И вражды различных партий.
Далее г. Харламов говорит, что у меня была цель осмеять подведомое ему учреждение. Ну, целей моих, полагаю, г. Харламов знать не может и напрасно о них берется судить, а что касается злокачественности моих выражений, то кому же не приятно
Взбесить оплошного врага?
Приятно зреть, как он, упрямо
Склонив бодливые рога,
Невольно в зеркало глядится;
Приятней, если он, друзья,
Завоет сдуру это я!
Г. Харламов говорит, что заведение, состоящее при 3-й адмиралтейской части, — не тюрьма, а что-то иное. Это там у них по бумагам может значиться как угодно, а для нас, людей простых, всякое место, где человек лишен воли, — тюрьма, и в некотором смысле даже весь свет тюрьма.
(Земля человеку — и мать, и темница.)
Впрочем, я не имею ничего сказать против “официальных” соображений г. Харламова и пишу это для того, чтобы подобные ему чиновники убедились, что рассказать виденное не значит становиться в положение доносчика, обязанного, на основании известной статьи закона, подкреплять свой донос “юридическими доказательствами”. Таких порядков в литературе нет и не будет, а что я записал в моих рассказах, то действительно было в страстную субботу, и в том порука директор Л—в.
Г. Харламов еще полагает, что я стою перед ним на допросе, и говорит, обращаясь ко мне: “Наконец не угодно ли вам, г. Стебницкий, объяснить, о каких делах шла речь, когда вы ехали с полковником Л., и что вы разумеете под словами: еще кое о чем?”
Нет-с, г. Харламов, не угодно.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 24-го МАЯ
Ни для кого не секрет, что в двух из наших университетов весьма сильно царил, а в одном и поныне царит между профессорами дух взаимной нетерпимости и темной интриги, — дух, разрушающий всякое единодушие в мероприятиях университетских советов и роняющий достоинство ученых лиц, которых это касается. Ряд безотрадных вестей об университетских несогласицах доходил до ведома общества из стен университета Московского, и еще гораздо больше собралось таких историй вокруг университета в Киеве. Московские истории давно вскрыты и достаточно разъяснены московскою печатью; киевские же еще все ожидают и вскрытия, и поверки. Местный киевский орган, “Киевлянин“, дал очень немного материалов к этому интересному делу, что отчасти и весьма понятно, потому что редактор этого почтенного издания, общеуважаемый профессор В. Я. Шульгин, некоторым образом сам был прикосновен к одной из киевских университетских историй (мы говорим о его докторском дипломе) и потому, вероятно, со всею деликатностию, свойственною человеку его положения и образованности, уклоняется быть судьею в деле, не совсем для него чуждом. Но так или как-нибудь иначе, киевские университетские распри, угрожавшие университету св. Владимира крайним расстройством и вызвавшие в защиту науки от интриг энергические и экстраординарные меры со стороны г. министра народного просвещения, до сих пор были известны только одной части публики по кратким известиям официальных органов, а другой — по частным рассказам и пересудам, которые за весьма редкими исключениями, к сожалению, почти всегда и везде носят недостойный характер злоречия и сплетен.
Киевские университетские разладицы на этих днях получили некоторое новое освещение. В “Правительственном вестнике“ 14 мая № 102 напечатано следующее сообщение, которое мы приводим в подлиннике, предоставляя себе право сказать по поводу этой перепечатки несколько собственных слов.
Вот текст сообщения, о котором идет речь:
“В № 33 “Правительственного вестника” заимствована была из “Журнала Министерства народного просвещения” заметка о назначении из этого министерства некоторых профессоров в университет св. Владимира. В последствие этой заметки явилось позже в том же издании следующее к ней дополнение:
В заметке “По поводу назначения от министерства некоторых профессоров в университет св. Владимира”, напечатанной в “Журнале Министерства народного просвещения” за январь 1869 года, было сообщено, что ввиду окончательного уничтожения историко-филологического факультета в упомянутом университете — уничтожения, которое было следствием систематической забаллотировки профессоров и преподавателей этого факультета, при неимении кем их заменить, — министерство было вынуждено обратиться к чрезвычайной мере, к назначению от себя профессоров, уже забаллотированных, на основании § 72 устава университета. В дополнение к этой заметке не излишне будут привести самые факты, относящиеся к этому делу.
1.1 августа 1867 года истекал срок пятилетия, на которое был избран ординарный профессор по кафедре римской словесности Деллен. Историко-филологический факультет единогласно избрал его на новое пятилетие, в сознании той пользы, которую он приносил доселе классическому образованию студентов, и руководясь тою мыслию, что весьма трудно было бы заменить его другим профессором, столь же знающим свое дело, столь же опытным и столь же добросовестно исполняющим свои обязанности. В своем представлении факультет не исчислял подробно ученых заслуг Деллена, ибо полагал, что члены совета ценят по достоинству этого почтенного профессора, известного не только у нас, но и в западном ученом мире.[198] Тем не менее совет университета св. Владимира забаллотировал его, и г. Деллен в настоящее время с пользою продолжает трудиться на своем профессорском поприще, но уже в Харьковском университете, который тотчас же выбрал его в свои профессоры, как только узнал о забаллотировании его в Киеве.
2. 27 ноября 1867 г. истекал срок, на который был избран ординарный профессор по кафедре философии Гогоцкий, автор “Философского лексикона”, над которым он не переставал трудиться до последнего времени и который, по мнению знатоков дела (например, покойного профессора Карпова), составляет весьма важное приобретение для нашей ученой литературы. Историко-филологический факультет, избрав единогласно этого своего достойного ученого сочлена на новое пятилетие, счел за должное на этот раз подробно исчислить перед советом его ученые и преподавательские заслуги. Тем не менее он был забаллотирован советом.
3. В январе 1869 года исполнилось двадцатипятилетие службы ординарного профессора по кафедре истории русского языка и литературы Селина, которого историко-филологический факультет почтил избранием в свои деканы. В совете университета св. Владимира и он был забаллотирован.
4. Совету университета св. Владимира представлялась возможность заместить кафедру всеобщей истории, которая с 18 января 1866 г. оставалась вакантною. 31 января 1867 г. им был избран в доценты по этой кафедре магистр всеобщей истории С-Петербургского университета Бильбасов, который вскоре после того приобрел степень доктора, а вместе с нею и формальное право на возведение в экстраординарные профессоры, то есть на занятие кафедры. Факультет представил его в экстраординарные профессоры, но совет в заседании 17 ноября 1867 года забаллотировал его и тем лишил факультет и этого преподавателя.
Все эти забаллотировки, так последовательно и тяжко поражавшие историко-филологический факультет и, наконец, вовсе его уничтожавшие, начались, сколько можно видеть, с тех пор, как бывший профессор всеобщей истории Шульгин (ныне редактор “Киевлянина”), возведенный было советом в почтенные доктора по инициативе ординарного профессора по кафедре акушерства Матвеева (ныне ректора университета), был принужден возвратить университету свой докторский диплом, вследствие вполне основательного протеста со стороны историко-филологического факультета (поддержанного и бывшим министром народного просвещения) против возведения в докторы по одной из наук этого факультета самим советом без выслушивания предварительного мнения факультета. С тех пор, кто бы из членов историко-филологического факультета ни баллотировался в совете, был неминуемо подвергаем забаллотировке, а так как при этом совет не имел кем заменить прежних профессоров, то упомянутый факультет и был совершенно разрушен менее чем в полтора года.
Относительно окончательного разрушения историко-филологического факультета в университете св. Владимира в виду министерства народного просвещения имеются следующие факты: 1) При донесении своем, от 30 декабря 1868 года, за № 6, 490, г. попечитель киевского учебного округа представил донесение г. ректора университета, к коему был приложен список вакантных в университете кафедр. Из этого списка оказывается, что на историко-филологическом факультете из 11 кафедр, положенных по уставу 1863 года, 10 были вакантными (с причислением к ним той, которую занимал ординарный профессор Селин) и что только одна кафедра славянской филологии была занята исправляющим должность экстраординарного профессора Яроцким, не имеющим соответствующей этому званию ученой степени; 2) г. попечитель киевского учебного округа, согласно ходатайству университетского совета, вошел в министерство с представлениями, от 19 декабря 1868 года за № 6, 349, о прикомандировании к историко-филологическому факультету всех наличных доцентов сего факультета, хотя они и не прослужили в этой должности двух лет, с предоставлением им права голоса по всем делам факультета, и потом от 14 января 1869 г., за № 185, о временном прикомандировании к тому же факультету, на правах членов оного, впредь до пополнения его ординарными и экстраординарными профессорами, ординарного профессора по кафедре богословия Фаворова, исправляющего должность экстраординарного профессора по кафедре политической экономии Цехановецкого. Ни то, ни другое из этих ходатайств не могло быть удовлетворено министерством, ибо по § 10 устава к участию в факультетских собраниях допускаются только те доценты, которые прослужили не менее двух лет в этой должности; что же касается до временного прикомандирования профессоров богословия и политической экономии, то это было бы противно уставу, ибо кафедра богословия, общая всем факультетам, не приурочена ни к одному из них специально, а кафедра политической экономии отнесена к юридическому факультету, и ни совету университета, ни самому министерству не предоставлено уставом право переносить кафедры из одного факультета в другой; притом же
